– Чё…
– Заткнись, Алистер. И не разевай хлебало в ближайшие десять минут, а то получишь в харю.
Алистер погружается в молчание и некоторое время хранит его. Лишь мотор рокочет, напрягаясь, да в ушах слышен хлюп - Алистер обсасывает и пожирает помадку.
В поликлинике
Не знаю, почему так, но в етой поликлинике, что на Чёрч-стрит, в приемной вечно сидит куча годных женщин. Не в смысле годных к службе - если б они были в етом смысле годные, чего б им было делать у врача? - а в смысле привлекательных, лакомых таких. Вон та, например, что сидит у фикуса, темноволосая, смуглая, книжку читает. Отпадная баба. И с характером: вокруг полно алкашей, бомжей каких-то, видно, у них диспансерный день сегодня, а ей плевать, читает себе и все, ждет приема. Один из бомжей трясется, что какающая болонка, судорожные подергивания, конвульсивные движения, типа, и процарапывает дыры у себя на руках, на желтоватой коже, а ето у него уже с печенью проблемы, печень не справляется, и желчные соли накапливаются в коже, поетому он такого желтушного цвета. Желчный пигмент. Ранняя стадия цирроза. Недолго осталось бедняге. Завязывай, братан, пока не поздно. Да я-то знаю, что не завяжешь.
До чего знакомы эти места, приемные в поликлиниках. Столько времени я провел в них, пока встречался с Ребеккой, околачивался, мерил шагами коридоры, когда душа горела, надыбать рецептов на темазики или еще чего-нибудь такое, что мы могли поиметь на халяву, чтоб продать и выручить денег на выпивку, или самим схавать, чтоб выпивка, на которую у нас хватало , накрывала посильнее. Темазепам превращает пиво в виски, ето правильно сказано. Столько времени я провел в етих местах, мрачных, казенных, набитых больными. Здесь приходят на память отчаяние, пот, жажда, тоска, пытка сухостью. Мы с Ребеккой рявкаем друг на друга, огрызаемся. И прочие алкаши да нарики вокруг, кто подтекает, кто капает. Проклятые, жуткие дни. И теперь я вижу кругом себя людей в том же состоянии, в каком я был тогда, и от этого я
от этого я
только отключаюсь
Меня кто-то зовет по имени. Я вываливаюсь из транса, все сидящие в приемной пялятся на меня, кроме хорошенькой девушки с характером, регистраторша за стойкой улыбается и протягивает мою медицинскую карту и опять называет мое имя. Я улыбаюсь, иду к ее прилавку и забираю карту. Большая, толстая пачка бумаг.
– Доктор Хойк , последний кабинет по коридору слева.
– Пасиб.
В трансе так спокойно. Ничего, кроме моего тела, ни прошлого, ни будущего, ни памяти, ни мира. Только я и мое сердце бьется. Полное обнуление, полная смерть эго, ничего, чистый покой. Прекрасно. Жаль, что там нельзя остаться навсегда.
Стучу в дверь. Хороший мужик этот доктор Хойк. Голландец, наверное. Хороший парень. Кажется, в «Рене и Стимпи» [10] собаку так зовут? Да, вроде так. Рен Хойк. Врач кричит, чтоб я вошел, и я вхожу.
– Как поживаете?
– Отлично, - говорю. - Неплохо.
Отдаю карту, он ее листает.
– Что-нибудь беспокоит? Боль, зуд?
– В руке-то?
– Да.
– Нет.
– Дурные запахи, краснота?
– Нет. Все хорошо. Если не считать, что полруки нету, типа.
Он улыбается.
– Ну, давайте посмотрим. Разденьтесь до пояса, пожалуйста.
Хватаю кофту за ворот и тяну через голову. Моя половинчатая рука тоже тянется схватиться за что-то, хочет помочь, но только мешается, так что приходится велеть ей стоять на месте и слушаться, пока я стягиваю с нее куртку. Статическое электричество потрескивает у меня в ушах, чувствую, как волосы встают дыбом. Приглаживаю их ладонью и кладу куртку на колени, а доктор Хойк подъезжает ко мне на своем стуле, взглянуть поближе.
– Давайте посмотрим.
Поднимаю к нему культю. Глазам вдруг становится жарко, хочется плакать; ето накатывает по временам, быстро, внезапно, до того жалок мой обрубок, укороченный, слабый, будто не часть меня, а какая-то жутко уязвимая и беспомощная тварь. Тварь, изначально бывшая доброй, нежной, а теперь именно поетому осужденная на страшные муки. Оконечность руки, гладкая, пустая, все черты стерты страданием.
А ну заткнись, не выдумывай. Ето ты. Ето ты. Ето не отдельная тварь, а часть тебя . Теперь - навсегда , бля, часть тебя.
– М-м-м… заживает просто замечательно…
Он медленно и осторожно прощупывает руку. Проводит большим пальцем по едва заметному шраму, бледному, выпуклому шву, где были сшиты клочья кожи.
– Чертовски хорошая работа… просто красота…
Вот это мило: сказать про мою культю «красота». Очаровательно. Мне нравится ход ваших мыслей, доктор Хойк.
Через его плечо я вижу рабочий стол. Заставка экрана - летящие звезды, словно мчишься сквозь космос. Не очень-то успокоительная для врачебного кабинета. Приз за игру в гольф, две фотографии: одна - улыбающейся женщины в платке, в тени, другая - двух смеющихся детей на пляже, у моря, дальше - пустая кружка, букет цветов в синей стеклянной вазе, желтых, нарциссы вроде они называются, маленькие желтые фанфары их вид и наверно запах
воньгнильслизьраспадотпадаетмыотпадаем
мило.
Он зажимает в ладони конец моей руки и сдавливает.
– Так больно?
– Нет.
Сдавливает сильнее.
– А так?
– Нет.
И не болит, не болит, но чуточку - странный дискомфорт, будто слабо бьет током, и от етого у меня начинают пульсировать зубы мудрости, и мне хочется, чтобы он перестал сжимать, и он перестает.
– Ну хорошо. Все в порядке. Я сейчас опять выпишу вам кодеин. Можете одеваться.
Он черкает у себя в блокноте, а я с трудом влезаю обратно в кофту. А это труд: попробуйте натянуть толстовку одной рукой, бля. Надо было рубашку надеть, с рубашками все просто, но если речь идет о толстовке, ее нужно скатать во что-то вроде обруча, продеть туда голову, исхитриться просунуть целую руку в рукав, потом взять пустой рукав, собрать его вроде как в горсть и вроде как размотать на культю, будто огромный шерстяной презик. Ето нелегко. А потом пришпилить пустой рукав булавкой или запхать за пояс штанов, вот как я сейчас, чтоб не болтался по-идиотски, пустой. Хуже болячки в заднице, и ето еще мягко сказано.
Но теперь ето - ты . Ето приходится делать в числе прочих вещей, что делаешь теперь одной рукой - спишь, ешь, моешься, кухаришь. Ето - тоже ты. Ето - часть, без которой ты не целый.
– Вот, пожалуйста.
Он протягивает мне рецепт, и я засовываю его в нагрудный карман. Снесу в «Бутс» [11], и назавтра можно будет уже забрать таблетки; они мне срочно не нужны, у меня еще старый запас не кончился. Так что ето терпит.
– Еще что-нибудь?
– В смысле лекарств?
– Да нет, я хотел сказать - может, вас еще что-нибудь беспокоит? Остальное все в порядке?
Жму плечами.
– Да. Вроде. А что?
– Спите хорошо?
– Обычно да. Иногда трудно заснуть, типа, но…
– Кошмары?
– А у кого их нету?
– Каждую ночь?
– Нет-нет.
– Как часто?
– Что, бессонница или кошмары?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47