Надо еще, чтобы душа могла возвыситься до страсти к добру, могла питать в себе святое, никакими сферами не ограниченное желание всеобщего блага... Возвыситься от страсти к добру.
Желание всеобщего блага... Я не возвысился.
- Но стремитесь?
- По мере сил.
- И есть надежда?
- Как же без надежды? Нельзя. Без надежды, Виктор Петрович, человек убывает. Хворает, гаснет... Минутку, - он жестом приостановил Кручинина. Слышите?
Неподалеку, за молодым сосняком, слышались внятные команды: "Встать! Лечь!", щелканье затворов, топот.
- Что с вами? - удивился Кручинин.
- Тсс... солдаты.
- И что из того? С чего вы переполошились?
- Давайте посмотрим. Одним глазком. Прошу вас.
Это не займет у нас много времени.
- Пожалуйста, - сказал Кручинин, искоса, с новым интересом поглядывая на Изместьева. - Я просто не понимаю, что вас тут может так занимать?
- Захер-Мазох, - сказал Изместьев.
Они обошли сосняк и остановились на краю еветлой полянки, откуда хорошо было видно, как солдаты занимаются строевой подготовкой. Командовал пухлощекий лейтенант с зычным натренированным голосом.
Изместьев смотрел жадно, с замиранием сердца и странно согнувшись, как будто подсматривал за чем-то, что видеть стыдно или невмочь.
Кручинин был поражен.
- Что с вами?
- Не поверите, душа обмирает, когда их вижу... За что?.. Кто мне объяснит - за что? За что гибнут наши мальчики?
- Вспомнили сына?
- Мир безумен. Понимаете? Безумен.
Кручинин мягко взял его под руку и повлек за собой.
- Пойдемте, Алексей Лукич. От греха.
Какое-то время они шли молча, и следователь видел, что Изместьев все еще там, все еще ловит стихающий голос лейтенанта, сапожный шварк и щелк затворов, и видел, что ему это доставляет боль.
- Ну? Успокоились?
- Да-да, простите... Нельзя злиться на свое время без ущерба для самого себя... Разумно... А я порой бываю злым. До безрассудства. Задыхаюсь от обиды и гнева.
- Сын?
- Не только... Растет несогласие, недовольство.
И это - как пытка. Пытка несогласием.
- Невостребованный вы наш.
- Напрасно иронизируете. Неуместно и глупо, простите мне мою откровенность.
- Ничего, с этой стороны я защищен... Скажите мне, в чем суть ваших расхождений? Чем вам время наше не угодило?
- Долгая история.
- А мы куда-нибудь спешим?
- Вы... действительно хотите?
- Арестую. И не выпущу до тех пор, пока не расскажете.
- Что ж, - горько усмехнулся Изместьев, - может быть, именно вам, следователю... Ваша профессия - недоброй славы.
- Обещаю вам, Алексей Лукич, - улыбаясь, еказал Кручинин. И подмигнул. - Никаких показательных лтрвцессов.
- Времена изменились?
- Разве в этом дело?
- Хотите сказать, что вы человек с убеждениями?
Кручинин подбросил шарик.
- Недороги теперь любовные страданья - влекут к себе основы мирозданья.
- Не понимаю вас... Какой-то вы скользкий.
- Тем не менее, слушаю вас внимательно.
Изместьев вздохнул и подобрался, как перед прыжком.
9
Андрей сунул в лапу ресторанному вышибале, и они проскользнули внутрь.
Зал был заполнен на треть. Попахивало шальными деньгами и жареным мясом. У музыкантов заканчивался перерыв, они подстраивали аппаратуру. По ковровым дорожкам неслышно сновали вышколенные мальчики-официанты, а над столами, занятыми своими посетителями, стлался, завиваясь в кудри, зарубежный сигаретный дым.
- Там, - показал Севка.
Бармен, усатый, как "песняр", брезгливо скользнул по ним взглядом и ничего не спросил. Андрей ткнул в заставленную бутылками витрину.
- Нам бы к культурным ценностям.
- Новенькие?
- Бедовенькие.
Бармен потеребил рыжеватый отструек бесподобных своих усов. Подумал. И нажал кнопку.
За спиной его мягко отошла узкая низкая дверь.
- Счастье-это когда тебя понимают, - сказал Иван, обходя стойку. - Вы настоящий товарищ.
- Мать моя буфетчица!
- Да-а, - протянул Севка. - Царство уюта.
- И разврата, - фыркнул Иван.
Комната квадратненькая, небольшая. Все очень мило.
Два торшера - полумрак. Кресла, мягкие стулья в четыре ряда. Телевизор фирмы "Сони". Около десяти человек ждали начала-сидели, курили, пили запрещенные коктейли. Две пары танцевали, обнимаясь напоказ.
Дети старше тридцати - не допускаются. Прыщавый официант, по виду недоучившийся школьник, приблизился к ним с подносом, предлагая утолить жажду, Севка благородно ему отказал.
Над дверью зажглась лампочка голубого цвета, и грузный, суровый швейцар впустил очередного посетителя. Тот расплатился и сразу плюхнулся в кресло, поближе к экрану.
- Чужие порядки надо уважать, - сказал Андрей и протянул швейцару "чирик".
Тот вскинул брови эпохи застоя.
- Трое?
- Математик, - сказал Иван. - Илья Муромец, Алеша Попович и Добрыня Серпуховнч.
- Серпухович пусть выйдет.
- Папаша, - укоризненно сказал Андрей. - За ценой не постоим. Но за халтуру - вычтем.
- У нас плата вперед.
- А у нас назад, - сказал Севка.
Швейцар моментально надулся и сипло задышал - словно с детства не переносил дерзости.
За стеной грянул оркестр.
- Спокойно, папаша. Спокойно.
- Лучше послушай музыку.
Официант метнулся к двери, но Севка его отсек, а Иван защелкнул дверь на задвижку.
- Не волнуй публику, вохра.
- Что-оо? - скривился швейцар.
- Папаша, - тронул Иван его за плечо. - Не ошибись.
- Шпана, - зарычал швейцар. - Да я вас... как клопов...
Иван перехватил его руку, вывернул и взял на болевой.
- Аа-аа, - завопил швейцар и грузно повалился между кресел.
Зрители повскакали с мест. Сбились к стеночке, в угол. Севка затолкал туда же насмерть перепуганного официанта.
- Тихо, деточки, тихо. Мы на минутку. У нас тут, - Севка прихватил официанта за утыканный "хотенчиками" длинный нос, - междусобойчик. Давай, малолетка, к доске. Отвечай. Пахан у вас - кто? Бармен? Ну? Что молчишь? А то кол поставлю и родителям сообщу.
- Оставь его! - крикнул Иван, прижимая швейцара к полу.
- Не затягивай сеанс. Мозги вышибу!
Лампочка над дверью горела не угасая. Андрей прихватил швейцара за шкирку, выволок его на середину и прислонил к креслу сбоку.
- Ну что, Драмодел Дармоедович. Поговорим, как в старые добрые времена?
Коряво раскинув ноги, швейцар сидел на полу, поглаживая рукой больное плечо, пряча затаившие месть глаза. Андрей поддернул ему подбородок.
- Здорово, ты бык, а я корова. Надо бы оформить тебе инвалидность. И пахану вашему заодно. Чтоб знал, кому врать. От вранья люди сохнут!
- Дохлятина, - сказал Иван. - Кто божился, что в Ригу уехал?
- Слушай, мужик. - Андрей присел на корточки. - Я - коротко. У тебя три дороги. Налево пойдешь - статья, органы, суд. Направо-кувыркаться тебе инвалидом. Прямо-дрожь и маленькие неудобства. Ну, выбрал?.. Ты нам пошепчешь, где твой дружок, и -пока.
Как в море корабли. Мы вас не видели, вы с нами незнакомы... Что задумался?
- Соглашайся, дурачок, - крикнул Севка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24