Бледный, покрытый потом от страха и усталости, немецкий лекарь дрожащими руками принял нечто, испустившее слабый, похожий на писк ущемленного котенка, крик. Пани Ядвига родила дочь.
– Ave, Maria gratia plena, et benedictus fructus ventris… – громко пропел ксендз. Слезы избавления потекли по мраморно-бледному лицу пани Ядвиги, падая на тонкие кружева, прикрывавшие так и не набухшую материнской благодатью плоскую грудь.
Пан Владислав вышел на крыльцо, чтобы объявить всем о своем счастье.
Но счастье было неполным. Он ждал сына… Однако никому не ведом промысел божий, и пан Владислав умел скрывать свои чувства. У крыльца толпились дворовые люди и крестьяне, нарочно согнанные в замок.
– Люди, – громко объявил пан Владислав, – пусть сегодня никто не печалится! Пусть всем будет праздник! Милостивый бог подарил нам дочь, а вам ясновельможную панночку. Виват!
Он вынул горсть мелких монет и швырнул их поклонившимся слугам. Монеты звонко раскатились по каменным плитам двора. Одна откатилась к ногам Марии. Все слуги и крестьяне бросились поднимать деньги, только Мария не двинулась, глядя то на улыбающегося пана, то на маленькую блестевшую в луче раннего солнца монету у ее ног.
Пан Владислав заметил Марию и нахмурился.
– А ты что, крулева свинска, не хочешь моего подарунка? – спросил он, делая шаг с крыльца. – Альбо то замало тебе?
Мария вздрогнула и, тяжело опустившись на колени, взяла монету, не сводя с пана больших испуганных глаз. Ей трудно было подняться с колен. Одной рукой зажав в кулак монету, она оперлась о камни, другой охватила свой живот и тихо застонала.
– О свенты Иезус! – вдруг повеселел пан Владислав. – Може, ты до нас щениться пришла? Ха-ха. То розумно. Бог милосерд – дарит нам благородную панночку и в тот же час дает хлопа ей… так, так, то ест розумно! Ты чья, кабета?
– Саввина, ваша мость, что на выселках… – с трудом ответила Мария.
– Так, так, то ест розумно, – повторил довольный своей шуткой пан Владислав, – иди, роди нам хлопа!
Старая Агата помогла Марии подняться и едва довела ее до полуразрушенного сарая. В нем складывали сено с ближайшего луга. И вот здесь на охапке поздней травы, еще хранившей запах болотных цветов, среди почерневших стен и полуразрушенных яслей, Мария родила сына.
Над ней, сквозь проемы обвалившейся крыши, голубело далекое небо. Падал золотой утренний луч солнца. Перекликались в кустах за стеной дрозды.
Сорока-воровка, зажав в клюве какой-то блестящий предмет, нырнула было в пролом крыши, собираясь спрятать свою находку в одном из темных углов сарая, да увидела нежданных гостей. Села на торчащую жердочку и, поворачивая любопытную голову, удивленно разглядывала: что здесь происходит? Как раз в эту минуту тетка Агата, держа сморщенное красное тельце ребенка, сказала:
– Сын, слава Христу! – И, подняв его, как могла, выше, крепко шлепнула.
Крик новорожденного вспугнул сидящую на крыше сороку. Сорока встрепенулась, взмахнула крыльями и выронила из клюва блестящий предмет. Агата только хотела похвалить младенца, даже успела сказать: «Голосист…», как глаза ее остановились на предмете, упавшем на сено, к ногам Марии.
– Что вы, тетенька? – слабым голосом спросила Мария.
Агата молча положила ребенка, закутала его в тряпье и быстро стала шарить в сене. Найдя, она прошептала радостно и испуганно:
– Перстень, Марилечка… золотой…
На ее коричневой, иссеченной морщинами ладони блестел золотой перстень с большим темно-зеленым камнем.
– Богатство какое… Это ж тебе сама пречистая дева… на бедность твою… на его вот рождение.
Мария протянула было и сейчас же отдернула руку.
– Ой, не надо, тетечка, – прошептала она, – боюсь… что люди скажут… откуда такое у нас…
– Дурочка ты, – заволновалась Агата, – дар божий! А людям какое дело? Ты им правду скажи, я сведка твоя. Не украла, не ограбила. Птушка божья… я все видела…
– И мы видели, видели… – раздались детские голоса от ворот сарая, где уже торчало несколько белобрысых голов любопытных мальчишек.
– Сорока принесла… у нее тут клад, видно… мы подследить хотели.
– Ага, у нее, может, еще спрятано, вот бы найти…
– Тетенька, вы нам толечко покажите…
– Кыш отсюда! – замахнулась на мальчишек Агата. – Это ж подумать, жонка рожает, а они дивятся! Вот бессовестные!
Отогнав мальчишек, Агата закрыла скрипучие дощатые ворота и подперла их колом.
Но уже нельзя было скрыть происшедшего. Весть о чудесном даре новорожденному облетела все хаты, будто растрещала сорока – старая сплетница. Говорили, что голубь «белый и чистый, як душа самого ангела, спустился с неба, а в клюве дукат золотой…».
– Не голубь, а аист целый мешок дукатов принес, – говорили другие.
Рассказывали:
– Савкина жонка клад нашла, птица-вещун место ей указала…
Скоро в сарае стало тесно. Всем не терпелось узнать правду.
– Виншуем, Марилечка! – женщины осторожно в щеку целовали счастливую мать. – Этакого красавца родила. Будет батьке помощник.
Тетка Агата показывала приходящим перстень. Подробно рассказывала, как все получилось.
– Ты его к Берке-корчмарю отнеси, – советовали Марии соседки. – Он всех лучше заплатит.
– В город надо, попу показать и на церковь долю…
– Что там на церковь, у самих хата худа.
– Свечку богородице, это уж непременно.
Пришел, опираясь на посох, дед Никита, дальний родственник Марии. Посмотрел на новорожденного, потом, пошептав губами, осенил его широким крестом. Младенец неожиданно заплакал. Дед улыбнулся, сказал торжественно:
– Дай тебе, боже, хлопец, журавлиный крик и лебединый век!
– Дай, боже! Дай, боже! – зашептали женщины.
– Дзякую вам, дедушка, на ласковом слове, – ответила Мария.
Она слушала поздравления, добрые пожелания, а в ушах стоял голос пана. Родила раба. Тихие слезы текли из ее глаз. Чудом найденный перстень не радовал, не избавлял от злой мысли. Что-то тревожило ее сердце, подсказывало дурное… Она пугливо оглядывалась то на перстень, переходивший из рук в руки, то на сына, снова начавшего плакать.
– Дайте мне его, – попросила Мария.
Старая Агата подумала, что Мария боится за перстень, и быстро подала ей.
– Возьми, детка, возьми… это твое… люди только поглядели.
Мария отшатнулась.
– Сына дайте…
Подали сына. Она прижала его к груди, будто защищая от собравшихся, от повисшего над ним, в руке старухи, золотого кольца.
– Что ты, Марилечка?
– Ничего… ничего… мне не надо… – сквозь слезы прошептала она, пряча лицо.
Дед Никита взял из рук Агаты кольцо, сказал строго, рассудительно:
– Как так не надо? Может, перстень этот тебе на счастье дан. К пану снесешь, за выкуп отдашь… Может, всей семье твоей воля выйдет… или хоть сыну, чтобы рос вольным крестьянином. Савва твой сызмальства о воле все марил… Найдороже всего человеку воля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
– Ave, Maria gratia plena, et benedictus fructus ventris… – громко пропел ксендз. Слезы избавления потекли по мраморно-бледному лицу пани Ядвиги, падая на тонкие кружева, прикрывавшие так и не набухшую материнской благодатью плоскую грудь.
Пан Владислав вышел на крыльцо, чтобы объявить всем о своем счастье.
Но счастье было неполным. Он ждал сына… Однако никому не ведом промысел божий, и пан Владислав умел скрывать свои чувства. У крыльца толпились дворовые люди и крестьяне, нарочно согнанные в замок.
– Люди, – громко объявил пан Владислав, – пусть сегодня никто не печалится! Пусть всем будет праздник! Милостивый бог подарил нам дочь, а вам ясновельможную панночку. Виват!
Он вынул горсть мелких монет и швырнул их поклонившимся слугам. Монеты звонко раскатились по каменным плитам двора. Одна откатилась к ногам Марии. Все слуги и крестьяне бросились поднимать деньги, только Мария не двинулась, глядя то на улыбающегося пана, то на маленькую блестевшую в луче раннего солнца монету у ее ног.
Пан Владислав заметил Марию и нахмурился.
– А ты что, крулева свинска, не хочешь моего подарунка? – спросил он, делая шаг с крыльца. – Альбо то замало тебе?
Мария вздрогнула и, тяжело опустившись на колени, взяла монету, не сводя с пана больших испуганных глаз. Ей трудно было подняться с колен. Одной рукой зажав в кулак монету, она оперлась о камни, другой охватила свой живот и тихо застонала.
– О свенты Иезус! – вдруг повеселел пан Владислав. – Може, ты до нас щениться пришла? Ха-ха. То розумно. Бог милосерд – дарит нам благородную панночку и в тот же час дает хлопа ей… так, так, то ест розумно! Ты чья, кабета?
– Саввина, ваша мость, что на выселках… – с трудом ответила Мария.
– Так, так, то ест розумно, – повторил довольный своей шуткой пан Владислав, – иди, роди нам хлопа!
Старая Агата помогла Марии подняться и едва довела ее до полуразрушенного сарая. В нем складывали сено с ближайшего луга. И вот здесь на охапке поздней травы, еще хранившей запах болотных цветов, среди почерневших стен и полуразрушенных яслей, Мария родила сына.
Над ней, сквозь проемы обвалившейся крыши, голубело далекое небо. Падал золотой утренний луч солнца. Перекликались в кустах за стеной дрозды.
Сорока-воровка, зажав в клюве какой-то блестящий предмет, нырнула было в пролом крыши, собираясь спрятать свою находку в одном из темных углов сарая, да увидела нежданных гостей. Села на торчащую жердочку и, поворачивая любопытную голову, удивленно разглядывала: что здесь происходит? Как раз в эту минуту тетка Агата, держа сморщенное красное тельце ребенка, сказала:
– Сын, слава Христу! – И, подняв его, как могла, выше, крепко шлепнула.
Крик новорожденного вспугнул сидящую на крыше сороку. Сорока встрепенулась, взмахнула крыльями и выронила из клюва блестящий предмет. Агата только хотела похвалить младенца, даже успела сказать: «Голосист…», как глаза ее остановились на предмете, упавшем на сено, к ногам Марии.
– Что вы, тетенька? – слабым голосом спросила Мария.
Агата молча положила ребенка, закутала его в тряпье и быстро стала шарить в сене. Найдя, она прошептала радостно и испуганно:
– Перстень, Марилечка… золотой…
На ее коричневой, иссеченной морщинами ладони блестел золотой перстень с большим темно-зеленым камнем.
– Богатство какое… Это ж тебе сама пречистая дева… на бедность твою… на его вот рождение.
Мария протянула было и сейчас же отдернула руку.
– Ой, не надо, тетечка, – прошептала она, – боюсь… что люди скажут… откуда такое у нас…
– Дурочка ты, – заволновалась Агата, – дар божий! А людям какое дело? Ты им правду скажи, я сведка твоя. Не украла, не ограбила. Птушка божья… я все видела…
– И мы видели, видели… – раздались детские голоса от ворот сарая, где уже торчало несколько белобрысых голов любопытных мальчишек.
– Сорока принесла… у нее тут клад, видно… мы подследить хотели.
– Ага, у нее, может, еще спрятано, вот бы найти…
– Тетенька, вы нам толечко покажите…
– Кыш отсюда! – замахнулась на мальчишек Агата. – Это ж подумать, жонка рожает, а они дивятся! Вот бессовестные!
Отогнав мальчишек, Агата закрыла скрипучие дощатые ворота и подперла их колом.
Но уже нельзя было скрыть происшедшего. Весть о чудесном даре новорожденному облетела все хаты, будто растрещала сорока – старая сплетница. Говорили, что голубь «белый и чистый, як душа самого ангела, спустился с неба, а в клюве дукат золотой…».
– Не голубь, а аист целый мешок дукатов принес, – говорили другие.
Рассказывали:
– Савкина жонка клад нашла, птица-вещун место ей указала…
Скоро в сарае стало тесно. Всем не терпелось узнать правду.
– Виншуем, Марилечка! – женщины осторожно в щеку целовали счастливую мать. – Этакого красавца родила. Будет батьке помощник.
Тетка Агата показывала приходящим перстень. Подробно рассказывала, как все получилось.
– Ты его к Берке-корчмарю отнеси, – советовали Марии соседки. – Он всех лучше заплатит.
– В город надо, попу показать и на церковь долю…
– Что там на церковь, у самих хата худа.
– Свечку богородице, это уж непременно.
Пришел, опираясь на посох, дед Никита, дальний родственник Марии. Посмотрел на новорожденного, потом, пошептав губами, осенил его широким крестом. Младенец неожиданно заплакал. Дед улыбнулся, сказал торжественно:
– Дай тебе, боже, хлопец, журавлиный крик и лебединый век!
– Дай, боже! Дай, боже! – зашептали женщины.
– Дзякую вам, дедушка, на ласковом слове, – ответила Мария.
Она слушала поздравления, добрые пожелания, а в ушах стоял голос пана. Родила раба. Тихие слезы текли из ее глаз. Чудом найденный перстень не радовал, не избавлял от злой мысли. Что-то тревожило ее сердце, подсказывало дурное… Она пугливо оглядывалась то на перстень, переходивший из рук в руки, то на сына, снова начавшего плакать.
– Дайте мне его, – попросила Мария.
Старая Агата подумала, что Мария боится за перстень, и быстро подала ей.
– Возьми, детка, возьми… это твое… люди только поглядели.
Мария отшатнулась.
– Сына дайте…
Подали сына. Она прижала его к груди, будто защищая от собравшихся, от повисшего над ним, в руке старухи, золотого кольца.
– Что ты, Марилечка?
– Ничего… ничего… мне не надо… – сквозь слезы прошептала она, пряча лицо.
Дед Никита взял из рук Агаты кольцо, сказал строго, рассудительно:
– Как так не надо? Может, перстень этот тебе на счастье дан. К пану снесешь, за выкуп отдашь… Может, всей семье твоей воля выйдет… или хоть сыну, чтобы рос вольным крестьянином. Савва твой сызмальства о воле все марил… Найдороже всего человеку воля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29