Лестно и интересно, наверное. Онаб, конечно, ни начто не променяласвой Таллин, свою маленькую Эстонию, но все-такию
Время хоть медленно, но неостановимо подбиралось к двум, апотом и перешло эту роковую отметку. Рээт вскочила, хлопнулазаспиною английским замком. Из метро вышланаплощадь Ногина, уверенная, что направляется к подруге наслужбу, наулицу Разина, в маленькую старинную церковку, где подругалет уже десять служилапо охране памятников русской старины, но ноги пронесли мимо церковки, мимо ЫРоссииы, туда, где вход наКрасную площадь перегораживалагромадинаслишком пестрого, навзгляд Рээт, слишком разноцветного, разностильного храма. Начто уж собор АлександраНевского наТоомпеакажется дурным и безвкусным, так он хотя бы выстроен симметрично!
Онапрошласправаот храмаю (Итак, худо, бедно ли, аДолгомостьеву удалось довести Рээт до того мгновения, когдамелькнулав поле его зрения белая ее кофточка, когданадуше стало вдруг легко и радостно, исчезли, сгинули и мысли о капитане Кукке, и воспоминание о зловещем автобусе, и оскорбительное словечко мразь, когдасовершенно сделалось ясным, что все великолепно, что переживания по поводу Рээт -- просто мнительность, что вот она, тут, азадержали ее именно те непредвиденные дела, о которых онасказалаутром, и самаонапо поводу своего опоздания волнуется еще, наверное, больше, чем он, Долгомостьев, и вот сейчас, через минуту-другую -- долго ли Красную площадь пересечь?! -- все выяснится, все расставится по местам, и можно будет идти, спешить, бежать в поджидающую их со вчерашнего вечерасезановскую мастерскую, где широкая тахта, фрукты и вино, и хоть и жалко ушедшую впустую половину дня, но другая-то половинаеще осталась, апотом и целая ночь вдвоем в купе спального вагона, апотом, надо надеяться, много еще дней и ночейю Но не удержался Долгомостьев, оторвал от белого пятнышкавзгляд, чтобы, скользнув им по четырем золотым стрелкам двух черных, углом расположенных циферблатов, отметить, что почти начас с четвертью опоздалаРээт, -- отметить с тем, чтобы сделать ей по этому поводу саркастическое внушение: эстонка, мол, деловая женщинаю -- так мать, до смерти счастливая, что маленький сын не погиб, не пропал, не потерялся, вот он, здесь, в объятиях ее, живой, невредимый! -- ругает его и даже колотит в сердцах, вымещая собственные волнения и переживания, что скопились завремя самовольной его отлучкию) юи теперь огромное пустое пространство (кк говорил Долгомостьев? -- совершенно непонятная, совершенно русская пословица: свято место пусто не бывает? или, наоборот, бывает?..) изгибалось перед Рээт, словно Земля из космоса, и казалось, что до середины пространстване дойти: соскользнешь, покатишься назад с гладких, блестящих под солнцем булыжников. Грязные, темно-оливковые ряды ГУМагудели сегодня не как обычно: тише, сдержаннее, словно стесняясь иностранцев. Темно-красный Исторический выглядел маленьким, игрушечным и едване весь перекрывался низким цилиндром лобного места, украшенного цветами и флагами. Куранты показывали начало четвертого: ждет ли ее Долгомостьев до сих пор? И когдаРээт поняла, что ждет (конечно, поняла: увидишь, узнаешь ли человекас такого расстояния?!), она, чтобы не побежать навстречу, чтобы не соскользнуть с площади, не удариться головою о камни, круто развернулась и решительно зашагаланазад.
Долгомостьевю Лобноместьевю
(юакогдавернул взгляд напрежнее место, к Василию Блаженному, белого пятнышкауже не нашел, сколько ни всматривался, и тогдавмиг возвратились и мысли о капитане, и воспоминания об автобусе, и оскорбительное словечко мразь, и прочие пакости, и с полной рельефной достоверностью пришло понимание, что Рээт решилаего оставить. Приняларешение, -- и накатил тяжелый приступ пульсирующей, круто замешенной наобиде боли, и долее оставаться наКрасной площади точно стало бессмысленно и, главное, совершенно невозможно, как и тогда, десять лет назад, после унизительного разговорас капитаном Кукком, и Долгомостьев побрел кудаглазаглядят, ибо домой -- он уверил Леду, что вылетает в Таллин утренним рейсом, и едваотбоярился от проводов -- невозможно, в мастерскую Сезанова -- к тахте, фруктам и вину -- вовсе нелепо и досадно, авидеть из знакомых не хотелось абсолютно никого. В этом бесцельном пути по столичным улицам и переулкам, площадям и подземным переходам и принялся Долгомостьев, применяя режиссерские свои умения и актерский опыт, пользуясь в качестве подпорок фактами и фактиками, которые о ней -- от нее и не от нее -знал, агде подпорок недоставало -- не стесняясь и самыми произвольными, порою даже вполне циничными домыслами, сочинять-воображать заРээт внутренние ее монологи и ощущения. Но когдавторично, теперь уже в долгомостьевской реконструкции, мелькнулаи исчезлас Красной площади белая кружевная кофточка, Долгомостьеваокатилавозвратная волнапрежней боли, выбилаиз процесса, и теперь, чтобы сновапоплыть по нафантазированному им течению дня любовницы, пришлось сделать дополнительное усилие, некоторый новый разгон в виде общей, но -неожиданно -- совершенно не материалистического толкасентенциию) юКто-то, верно, постоянно следит занами, занашими поступками, засловами даже, и потому ради удобств мелкой лжи стоит ли накаркивать горести, неприятности близким? отпрашиваться со службы, потому что умерлабабушка? Что засрочное дело было у Рээт в Москве? Что зазабота? И вотю (юи только затем уже двинуться дальше) юподругавстречает сочувственным взглядом, сочувственными речами, уже не чисто эстонскими -- с сильным русским акцентом, аРээт стоит, встревоженная, но понять покудане может ничего. Арестовали Велло. Ты разве не слушаларадио? Он подписал какую-то бумагу с требованием опубликовать и аннулировать пакт Молотова-Риббентропа, по которому Эстония отошлав сороковом году к Россиию Да-да, сказалаРээт, остолбенев. Я знаюю он мне рассказывалю И, словно испугавшись, что подругаподумает, будто Велло рассказывал, что его арестовали, добавилапоясняюще: он мне рассказывал прою прою Риббентропа.
Так вот как просто объяснилась занятость Велло в последние месяцыю Но почему он не поделился с Рээт? Он же знал, что в политическим смысле нанее положиться можно всегдаю Сейчас роман с Долгомостьевым представился Рээт не легким уже флиртом (как, впрочем, и давно не представлялся), не адюльтером обычным, амерзким предательством, таким примерно, из-закоторого погиб отецю Рээт стоялаперед подругою и презираласебя, и в то же время совсем от воли Рээт независимо и против ее совести кто-то нашептывал в ухо, что свадьбы теперь не будет, что Рээт стыдно, неудобно беременнаи что хорошо, что не успеласказать Долгомостьеву, что бросает его. И как бы затем, чтоб заглушить скверный этот голос, чтоб доказать себе, что онане такая, Рээт пробормотала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Время хоть медленно, но неостановимо подбиралось к двум, апотом и перешло эту роковую отметку. Рээт вскочила, хлопнулазаспиною английским замком. Из метро вышланаплощадь Ногина, уверенная, что направляется к подруге наслужбу, наулицу Разина, в маленькую старинную церковку, где подругалет уже десять служилапо охране памятников русской старины, но ноги пронесли мимо церковки, мимо ЫРоссииы, туда, где вход наКрасную площадь перегораживалагромадинаслишком пестрого, навзгляд Рээт, слишком разноцветного, разностильного храма. Начто уж собор АлександраНевского наТоомпеакажется дурным и безвкусным, так он хотя бы выстроен симметрично!
Онапрошласправаот храмаю (Итак, худо, бедно ли, аДолгомостьеву удалось довести Рээт до того мгновения, когдамелькнулав поле его зрения белая ее кофточка, когданадуше стало вдруг легко и радостно, исчезли, сгинули и мысли о капитане Кукке, и воспоминание о зловещем автобусе, и оскорбительное словечко мразь, когдасовершенно сделалось ясным, что все великолепно, что переживания по поводу Рээт -- просто мнительность, что вот она, тут, азадержали ее именно те непредвиденные дела, о которых онасказалаутром, и самаонапо поводу своего опоздания волнуется еще, наверное, больше, чем он, Долгомостьев, и вот сейчас, через минуту-другую -- долго ли Красную площадь пересечь?! -- все выяснится, все расставится по местам, и можно будет идти, спешить, бежать в поджидающую их со вчерашнего вечерасезановскую мастерскую, где широкая тахта, фрукты и вино, и хоть и жалко ушедшую впустую половину дня, но другая-то половинаеще осталась, апотом и целая ночь вдвоем в купе спального вагона, апотом, надо надеяться, много еще дней и ночейю Но не удержался Долгомостьев, оторвал от белого пятнышкавзгляд, чтобы, скользнув им по четырем золотым стрелкам двух черных, углом расположенных циферблатов, отметить, что почти начас с четвертью опоздалаРээт, -- отметить с тем, чтобы сделать ей по этому поводу саркастическое внушение: эстонка, мол, деловая женщинаю -- так мать, до смерти счастливая, что маленький сын не погиб, не пропал, не потерялся, вот он, здесь, в объятиях ее, живой, невредимый! -- ругает его и даже колотит в сердцах, вымещая собственные волнения и переживания, что скопились завремя самовольной его отлучкию) юи теперь огромное пустое пространство (кк говорил Долгомостьев? -- совершенно непонятная, совершенно русская пословица: свято место пусто не бывает? или, наоборот, бывает?..) изгибалось перед Рээт, словно Земля из космоса, и казалось, что до середины пространстване дойти: соскользнешь, покатишься назад с гладких, блестящих под солнцем булыжников. Грязные, темно-оливковые ряды ГУМагудели сегодня не как обычно: тише, сдержаннее, словно стесняясь иностранцев. Темно-красный Исторический выглядел маленьким, игрушечным и едване весь перекрывался низким цилиндром лобного места, украшенного цветами и флагами. Куранты показывали начало четвертого: ждет ли ее Долгомостьев до сих пор? И когдаРээт поняла, что ждет (конечно, поняла: увидишь, узнаешь ли человекас такого расстояния?!), она, чтобы не побежать навстречу, чтобы не соскользнуть с площади, не удариться головою о камни, круто развернулась и решительно зашагаланазад.
Долгомостьевю Лобноместьевю
(юакогдавернул взгляд напрежнее место, к Василию Блаженному, белого пятнышкауже не нашел, сколько ни всматривался, и тогдавмиг возвратились и мысли о капитане, и воспоминания об автобусе, и оскорбительное словечко мразь, и прочие пакости, и с полной рельефной достоверностью пришло понимание, что Рээт решилаего оставить. Приняларешение, -- и накатил тяжелый приступ пульсирующей, круто замешенной наобиде боли, и долее оставаться наКрасной площади точно стало бессмысленно и, главное, совершенно невозможно, как и тогда, десять лет назад, после унизительного разговорас капитаном Кукком, и Долгомостьев побрел кудаглазаглядят, ибо домой -- он уверил Леду, что вылетает в Таллин утренним рейсом, и едваотбоярился от проводов -- невозможно, в мастерскую Сезанова -- к тахте, фруктам и вину -- вовсе нелепо и досадно, авидеть из знакомых не хотелось абсолютно никого. В этом бесцельном пути по столичным улицам и переулкам, площадям и подземным переходам и принялся Долгомостьев, применяя режиссерские свои умения и актерский опыт, пользуясь в качестве подпорок фактами и фактиками, которые о ней -- от нее и не от нее -знал, агде подпорок недоставало -- не стесняясь и самыми произвольными, порою даже вполне циничными домыслами, сочинять-воображать заРээт внутренние ее монологи и ощущения. Но когдавторично, теперь уже в долгомостьевской реконструкции, мелькнулаи исчезлас Красной площади белая кружевная кофточка, Долгомостьеваокатилавозвратная волнапрежней боли, выбилаиз процесса, и теперь, чтобы сновапоплыть по нафантазированному им течению дня любовницы, пришлось сделать дополнительное усилие, некоторый новый разгон в виде общей, но -неожиданно -- совершенно не материалистического толкасентенциию) юКто-то, верно, постоянно следит занами, занашими поступками, засловами даже, и потому ради удобств мелкой лжи стоит ли накаркивать горести, неприятности близким? отпрашиваться со службы, потому что умерлабабушка? Что засрочное дело было у Рээт в Москве? Что зазабота? И вотю (юи только затем уже двинуться дальше) юподругавстречает сочувственным взглядом, сочувственными речами, уже не чисто эстонскими -- с сильным русским акцентом, аРээт стоит, встревоженная, но понять покудане может ничего. Арестовали Велло. Ты разве не слушаларадио? Он подписал какую-то бумагу с требованием опубликовать и аннулировать пакт Молотова-Риббентропа, по которому Эстония отошлав сороковом году к Россиию Да-да, сказалаРээт, остолбенев. Я знаюю он мне рассказывалю И, словно испугавшись, что подругаподумает, будто Велло рассказывал, что его арестовали, добавилапоясняюще: он мне рассказывал прою прою Риббентропа.
Так вот как просто объяснилась занятость Велло в последние месяцыю Но почему он не поделился с Рээт? Он же знал, что в политическим смысле нанее положиться можно всегдаю Сейчас роман с Долгомостьевым представился Рээт не легким уже флиртом (как, впрочем, и давно не представлялся), не адюльтером обычным, амерзким предательством, таким примерно, из-закоторого погиб отецю Рээт стоялаперед подругою и презираласебя, и в то же время совсем от воли Рээт независимо и против ее совести кто-то нашептывал в ухо, что свадьбы теперь не будет, что Рээт стыдно, неудобно беременнаи что хорошо, что не успеласказать Долгомостьеву, что бросает его. И как бы затем, чтоб заглушить скверный этот голос, чтоб доказать себе, что онане такая, Рээт пробормотала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47