А когда онбаши в связи с этим сообщил, что он проведал о присутствии и в этом городке «комит» 1 из Бухареста, бей страшно рассердился; он приказал сейчас же вызвать в конак всех знатных людей города и привести под стражей распространителя прокламаций, а доносчика запереть на замок. Онбаши, рассмотрев прокламацию, стал всюду рассказывать, что на ней между прочим изображен Тотю-воевода.
XXIII. Судбище
Под навесом, где собрались знатные граждане города, царило глубокое молчание. Рядом с беем сидел толстый, брюхастый чорбаджи Карагьозоолу, производивший при ходьбе впечатление сдвинувшейся с места горы.
Рядом с Карагьозоолу торчал длинный, сухопарый дед Матей — «лукавый раб», как его называли,— распевавший во время прогулок церковные песнопения и дважды объявивший себя банкротом.
Возле чорбаджи Матея поместился тучный чорбаджи Койчо, которого /Савно прогнали с должности кьой-векила2, что не помешало ему сохранить положение чорбаджии и целые дни торчать в конаке. «Мне еда не в еду, пока не понюхаю, чем в конаке пахнет»,— говорил он. Койчо был толстобрюх, все время потел и превосходно плясал «кючек-уюну» 3.
1 Комиты — турецкое наименование членов тайных революционных комитетов в Болгарии; в широком смысле — бунтовщик.
2 Кьой-векил — сельский уполномоченный для сношений с турецкими властями (тур.).
3 Кючек-уюну — шуточный танец (тур ).
Возле него—-чорбаджи Бейзаде в широких шароварах и с очками на носу.
Дальше сидел чорбаджи Гердан в брюках европейского покроя, худой, длинноусый, мастер верховой езды, от которого всегда пахло лошадью. Разговаривая, он зверски таращил глаза на собеседника, словно хотел сказать ему: «Ложись, я тебя зарежу!»
Рядом с ним расположились безбрежные шаровары. Маленький, худенький человек, которому они принадлежали, звался дед Димо Лисица; он печально глядел на небо, задумчиво посасывая свою трубочку. В церкви он всегда стоял в стороне от других. Ходили скверные слухи, будто в свое время он был большим кровопийцей, жирел потом бедняков; но по лицу его это не было так заметно, как у чорбаджи Койча.
С краю сидел Димитр Текерлек, или попросту «Мите». Он стал чорбаджией недавно и все потирал руки, улыбаясь, а когда на ^его падал взгляд бея, кивал и говорил:
— Да, эфенди!
Против перечисленных сидел другой ряд. Тут можно было видеть рыхлую и опухшую физиономию Цачо Курте. Он ходил в жеваном грязном фесе, собирал в родительскую субботу хлебцы и кутью, чтобы накормить своих детей, брал для них в мясной лавке требуху— и все думали, что он берет ее для кошки. У него был всего-навсего один миллион.
Был тут чорбаджи Фратю (не смешивать с господином Фратю), которого шестнадцать лет тому назад проездом через город посетил филибейский паша. Чорбаджи Фратю до сих пор живет воспоминаниями об атом славном событии и ведет от него свое собственное летосчисление:
. — Эту гнедую кобылу я купил за год до приезда Джемал-паши.
— Николчо родился у меня через два месяца и три дня после посещения Джемал-паши.
— На эти сапоги я поставил подошвы, еще когда мы готовились к встрече Джемал-паши. Прочные оказались.
Затем — Павлаки, ожидающий когда бей отвернется в другую сторону и можно будет пробормотать два-три слова, чтобы потом опять спрятаться за спину чорбаджи Фратю. У него раскормленная, упитан-
ная физиономия, янтарный мукдштук и очень смутное понятие о совести.
— Как жаль, что учитель Калист — такой ученый и честный человек, а совести, бедный, не имеет,— говорил он о прежнем учителе, подразумевая под словом «совесть» денежные средства, состояние.
Затем — Хаджи Иван Карабурун, первый чорбад-жи, чья порыжевшая зеленая куртка побывала два раза у гроба господня и пятьсот раз — в суде. По этой причине позапрошлогодний кадия при виде человека в зеленой куртке начинал трястись, как в лихорадке. Но справедливость требует отметить, что Хаджи Иван никогда не приносил в суде ложной присяги, кроме как однажды — из-за мешка с овсом.
Далее — Хаджи Енчо, бессменный школьный попечитель, имевший голос Полифема 1, но не знавший риторики. Это не мешало ему быть ревнителем славы школы. Однажды» присутствуя на уроке риторики, он услышал, что сын его Нечко, которому учитель велел привести образец противопоставления, произнес:
— Эта школа либо будет еще более процветать, либо погибнет.
— Врешь, сукин сын! — заорал взбешенный родитель, оглядывая стены.— Пока я жив — не погибнет! Каждый год две тысячи грошей на ремонт тратим!
Далее — Хаджи Цолю Пискун, церковный староста, великий чревоугодник, весь день торчащий возле мясной лавки. Он крал церковные деньги и с виду был похож на большую винную бочку, так что о. Ставри не без основания отказывался верить, чтобы Хаджи Цолю мог пройти сквозь тесные райские врата.
Посреди собрания стоял Варлаам в толстых чулках и без пояса: он был схвачен внезапно, во время послеобеденного сна.
За ним, ближе к входу, стоял Селямсыз.
Позади толпились многочисленные зрители: жандармы и народ.
Бей с торжественным видом положил свой янтарный мундштук на блестящий ореховый ларчик, надел очки и развернул большую исписанную бумагу.
Наступило мертвое молчание.
Бей подал бумагу соседу:
— Читай, чорбаджи!
Полифем — одноглазый гигант из греческих легенд.
Карагьозоолу, до тех пор стоявший на одном колене, встал на оба, покорно поклонился и, сложив руки на груди,сказал:
— Простите, бей-эфенди, не могу. Увольте!
Бей протянул бумагу следующему... Но дед Матей поправил полу кожуха, смиренно опустил глаза и промолвил:
— Простите, бей-эфенди, глаза мои да не увидят этого. Увольте.
— Чорбаджи Гердан!—обернулся бей к тощему чорбаджи с умным взглядом.— Взгляни, что тут такое!
Чорбаджи Гердан с самым покорным видом преклонил колени и, сделав глубокий поклон, ответил:
— Такие вещи руки жгут, бей-эфенди. Увольте меня. И поклонился еще раз.
Бей обратился к Бейзаде, но тот отговорился тем, что забыл дома очки для чтения.
— Так кто же прочтет мне эту гадость? — воскликнул бей.
Тут взгляд ег^ упал на сидевшего против него чорбаджи Фратю, который в эту минуту как раз надевал очки.
— Прошу, чорбаджи! — промолвил бей. Чорбаджи Фратю поспешно снял очки, спрятал их
в футляр и ответил с обычным поклоном:
— У меня двое маленьких детей, бей-эфенди. Если б меня спросили: «Что же ты неграмотными их оставил?»— я бы ответил: «Чтоб они такой лжи читать не могли». Увольте меня!
— Ну, так ты,— обратился бей к чорбаджи Павлаки, заметив, что тот прячется за плечо чорбаджи Цачко. Но Павлаки тоже отказался.
Бей сердито нахмурился.
Карагьозоолу снова принял почтительную позу.
— Пусть читает тот, кому она понадобилась, бей-эфенди,— предложил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
XXIII. Судбище
Под навесом, где собрались знатные граждане города, царило глубокое молчание. Рядом с беем сидел толстый, брюхастый чорбаджи Карагьозоолу, производивший при ходьбе впечатление сдвинувшейся с места горы.
Рядом с Карагьозоолу торчал длинный, сухопарый дед Матей — «лукавый раб», как его называли,— распевавший во время прогулок церковные песнопения и дважды объявивший себя банкротом.
Возле чорбаджи Матея поместился тучный чорбаджи Койчо, которого /Савно прогнали с должности кьой-векила2, что не помешало ему сохранить положение чорбаджии и целые дни торчать в конаке. «Мне еда не в еду, пока не понюхаю, чем в конаке пахнет»,— говорил он. Койчо был толстобрюх, все время потел и превосходно плясал «кючек-уюну» 3.
1 Комиты — турецкое наименование членов тайных революционных комитетов в Болгарии; в широком смысле — бунтовщик.
2 Кьой-векил — сельский уполномоченный для сношений с турецкими властями (тур.).
3 Кючек-уюну — шуточный танец (тур ).
Возле него—-чорбаджи Бейзаде в широких шароварах и с очками на носу.
Дальше сидел чорбаджи Гердан в брюках европейского покроя, худой, длинноусый, мастер верховой езды, от которого всегда пахло лошадью. Разговаривая, он зверски таращил глаза на собеседника, словно хотел сказать ему: «Ложись, я тебя зарежу!»
Рядом с ним расположились безбрежные шаровары. Маленький, худенький человек, которому они принадлежали, звался дед Димо Лисица; он печально глядел на небо, задумчиво посасывая свою трубочку. В церкви он всегда стоял в стороне от других. Ходили скверные слухи, будто в свое время он был большим кровопийцей, жирел потом бедняков; но по лицу его это не было так заметно, как у чорбаджи Койча.
С краю сидел Димитр Текерлек, или попросту «Мите». Он стал чорбаджией недавно и все потирал руки, улыбаясь, а когда на ^его падал взгляд бея, кивал и говорил:
— Да, эфенди!
Против перечисленных сидел другой ряд. Тут можно было видеть рыхлую и опухшую физиономию Цачо Курте. Он ходил в жеваном грязном фесе, собирал в родительскую субботу хлебцы и кутью, чтобы накормить своих детей, брал для них в мясной лавке требуху— и все думали, что он берет ее для кошки. У него был всего-навсего один миллион.
Был тут чорбаджи Фратю (не смешивать с господином Фратю), которого шестнадцать лет тому назад проездом через город посетил филибейский паша. Чорбаджи Фратю до сих пор живет воспоминаниями об атом славном событии и ведет от него свое собственное летосчисление:
. — Эту гнедую кобылу я купил за год до приезда Джемал-паши.
— Николчо родился у меня через два месяца и три дня после посещения Джемал-паши.
— На эти сапоги я поставил подошвы, еще когда мы готовились к встрече Джемал-паши. Прочные оказались.
Затем — Павлаки, ожидающий когда бей отвернется в другую сторону и можно будет пробормотать два-три слова, чтобы потом опять спрятаться за спину чорбаджи Фратю. У него раскормленная, упитан-
ная физиономия, янтарный мукдштук и очень смутное понятие о совести.
— Как жаль, что учитель Калист — такой ученый и честный человек, а совести, бедный, не имеет,— говорил он о прежнем учителе, подразумевая под словом «совесть» денежные средства, состояние.
Затем — Хаджи Иван Карабурун, первый чорбад-жи, чья порыжевшая зеленая куртка побывала два раза у гроба господня и пятьсот раз — в суде. По этой причине позапрошлогодний кадия при виде человека в зеленой куртке начинал трястись, как в лихорадке. Но справедливость требует отметить, что Хаджи Иван никогда не приносил в суде ложной присяги, кроме как однажды — из-за мешка с овсом.
Далее — Хаджи Енчо, бессменный школьный попечитель, имевший голос Полифема 1, но не знавший риторики. Это не мешало ему быть ревнителем славы школы. Однажды» присутствуя на уроке риторики, он услышал, что сын его Нечко, которому учитель велел привести образец противопоставления, произнес:
— Эта школа либо будет еще более процветать, либо погибнет.
— Врешь, сукин сын! — заорал взбешенный родитель, оглядывая стены.— Пока я жив — не погибнет! Каждый год две тысячи грошей на ремонт тратим!
Далее — Хаджи Цолю Пискун, церковный староста, великий чревоугодник, весь день торчащий возле мясной лавки. Он крал церковные деньги и с виду был похож на большую винную бочку, так что о. Ставри не без основания отказывался верить, чтобы Хаджи Цолю мог пройти сквозь тесные райские врата.
Посреди собрания стоял Варлаам в толстых чулках и без пояса: он был схвачен внезапно, во время послеобеденного сна.
За ним, ближе к входу, стоял Селямсыз.
Позади толпились многочисленные зрители: жандармы и народ.
Бей с торжественным видом положил свой янтарный мундштук на блестящий ореховый ларчик, надел очки и развернул большую исписанную бумагу.
Наступило мертвое молчание.
Бей подал бумагу соседу:
— Читай, чорбаджи!
Полифем — одноглазый гигант из греческих легенд.
Карагьозоолу, до тех пор стоявший на одном колене, встал на оба, покорно поклонился и, сложив руки на груди,сказал:
— Простите, бей-эфенди, не могу. Увольте!
Бей протянул бумагу следующему... Но дед Матей поправил полу кожуха, смиренно опустил глаза и промолвил:
— Простите, бей-эфенди, глаза мои да не увидят этого. Увольте.
— Чорбаджи Гердан!—обернулся бей к тощему чорбаджи с умным взглядом.— Взгляни, что тут такое!
Чорбаджи Гердан с самым покорным видом преклонил колени и, сделав глубокий поклон, ответил:
— Такие вещи руки жгут, бей-эфенди. Увольте меня. И поклонился еще раз.
Бей обратился к Бейзаде, но тот отговорился тем, что забыл дома очки для чтения.
— Так кто же прочтет мне эту гадость? — воскликнул бей.
Тут взгляд ег^ упал на сидевшего против него чорбаджи Фратю, который в эту минуту как раз надевал очки.
— Прошу, чорбаджи! — промолвил бей. Чорбаджи Фратю поспешно снял очки, спрятал их
в футляр и ответил с обычным поклоном:
— У меня двое маленьких детей, бей-эфенди. Если б меня спросили: «Что же ты неграмотными их оставил?»— я бы ответил: «Чтоб они такой лжи читать не могли». Увольте меня!
— Ну, так ты,— обратился бей к чорбаджи Павлаки, заметив, что тот прячется за плечо чорбаджи Цачко. Но Павлаки тоже отказался.
Бей сердито нахмурился.
Карагьозоолу снова принял почтительную позу.
— Пусть читает тот, кому она понадобилась, бей-эфенди,— предложил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35