Словно смерть здесь была живее жизни…
За поворотом кресты встали по обе стороны дороги, которая стала походить на аллейку кладбища. И совершенно уместным показался мне погнутый дорожный знак, требовавший сбросить скорость. Там, где царила вечность, торопиться не имело смысла. И тут выстроились в ряд кресты, на которых не было имен похороненных.
– Шестнадцать, – горько вздохнула Йованка, когда мы проехали их.
– Мины?
– Их расстреляли.
Я покачал головой:
– Нет, не похоже. Не совсем подходящее место для этого.
– А ты откуда знаешь? Что, есть опыт по части расстрела женщин и детей?
Я недоуменно покосился на нее:
– Но я ведь поляк. У нас была оккупация, варшавское восстание…
– А я местная. А если это мой отец или брат… если кто-то из моих близких расстрелял здесь заложников? Или других в другом месте?… Или просто видел, как расстреливали, видел и не протестовал?
– Или протестовал и лег рядом с дыркой в голове… Не говори глупостей. Это не мы с тобой начинаем войны.
– Ты скажи еще, что виновны в этом циничные политики, что народы тут совершенно ни при чем…
– А я так и скажу: война – это политика. А про народы – уже демагогия…
И снова на обочине встали безымянные кресты. На одном из них, сколоченном из досок, висел полуосыпавшийся еловый венок.
– Еще двадцать три. – От Йованки повеяло холодом.
За кладбищем дорога резко свернула. Показалась седловина недалекого уже перевала. Меня так и подмывало прибавить скорость. Не нравилось мне место, обступившие дорогу кресты.
– Не насилуй движок, – хмуро посоветовала Йованка, в очередной раз озадачив меня.
Стрелка спидометра послушно опустилась к тридцатке. Да и нельзя было ехать быстрее из-за бесчисленных ухабов. Началось мелколесье, покрывавшее склон высившейся справа горы. За ней проступил из тумана смутный Печинац. Я засмотрелся на чертову гору, не заметил стоявшей в стороне от дороги машины с мигалкой. Старенький «фольксваген» скрывали кусты. А потом я увидел и полицейского с жезлом в левой руке. Здоровенный мужик в кожаной куртке и форменной фуражке стоял посреди дороги. Рядом с ним сидел рыжий кудлатый пес устрашающих размеров. Я притормозил на всякий случай.
– Ну вот и началось, – задумчиво заметила Йованка.
Полицейский был левшой. Кобура пистолета, которую он расстегнул, висела у него на правом боку. Большая кобура. И рукоять пушки, торчавшей из нее, производила впечатление. Кажется, это был русский «стечкин».
– Будешь переводить? – Я постарался задать риторический, в сущности, вопрос как можно спокойней, слишком уж резко нажал я на педаль тормоза. Нужно было хоть как-то реабилитировать себя.
Йованка не ответила мне. Больше того, она не последовала моему примеру и не улыбнулась приближающемуся полицейскому. Боснийскому менту было около сорока. У него было смуглое лицо, усы с проседью и что-то хищное во взоре холодных серых глаз. Реакция моей спутницы, честно говоря, меня удивила. Мужчины такого типа, как правило, нравятся женщинам, уж во всяком случае не остаются незамеченными. Похоже, Йованке больше понравился пес полицейского. Нежными глазами она неотрывно смотрела на него.
То, что сказал мне мужик в кожанке, я понял и без перевода.
– Дэн добры, – сказал он мне по-сербохорватски.
– Дзень добры, – по-польски ответил я, опуская дверное стекло. Руку с руля я не снял. Что касается моей улыбки, то она стала еще шире.
Полицейский подождал, когда я опущу стекло до конца и спросил что-то о скорости. Во всяком случае мне так показалось.
– Он говорит, что ты ехал слишком быстро, – перевела разом помрачневшая Йованка. – Он хочет посмотреть твои права.
– Они там, в «бардачке», – сквозь зубы сказал я, положив на руль вторую руку. Это был не Краков, это была Босния. Тут стреляли не задумываясь. Увеличивать количество могил на местном кладбище не входило в мои планы.
Нагнувшись над моими коленями, Йованка протянула полицейскому документы. Грудь ее легла на мое бедро.
Полицейский изучал мои права долго, и чем дольше он смотрел на кусочек пластика с моей цветной фотографией, тем круглее становились его глаза.
– Благодарю вас, – сказал наконец боснийский мент, возвращая мне документы. – А что вы тут делаете?
– Мы туристы. – Ничего умнее придумать мне не удалось. – Слушай, а он не шутит насчет скорости? – тихо спросил я Йованку. – Узнай у него.
– И не подумаю, – шепотом ответила моя переводчица. – Полицейские тут не шутят.
Она что-то спросила у этого красавчика, усы которого не шли ни в какое сравнение с усами пана Хыдзика. Выслушав вопрос, боснийский легавый ухмыльнулся.
– Он говорит, что метрах в ста отсюда висит знак.
– Метрах в ста отсюда кладбище, – нетерпеливо заерзал я. – Скажи ему, что я засмотрелся на могилы.
Полицейский оскалился.
– Он говорит, что могилы тут везде. Из этого не следует, говорит он, что везде нужно поснимать дорожные знаки. А еще он хочет, чтобы мы с тобой вышли из машины. Он что-то покажет нам.
За полицейским мы шли медленно. Такой уж он задал темп – совершенно похоронный. Кудлатая зверюга, дружелюбно виляя хвостом, терлась башкой о ногу Йованки.
– Можешь на меня рассчитывать, – улучив момент, шепнула мне на ухо Йованка.
Я даже споткнулся от неожиданности.
– Х-холера! Ты что, спятила?
Я поймал Йованку за руку. Она вдруг вцепилась в нее, как маленькая девочка в зоопарке в руку родителя. И приотстала, точно пытаясь спрятаться за мою широкую спину. Мы прошли еще метров сто, и громила в форменной фуражке остановился на ничем не примечательном повороте, с лужей в колдобине.
– Несознательные водители пытаются проскочить перевал на скорости в сотню километров, – повторила за полицейским Йованка. Я с удовлетворением отметил, что она взяла себя в руки. – Это очень опасное место, с виду обыкновенное, но очень опасное. Вот почему я повесил знак на выезде с кладбища.
– Мы ехали со скоростью тридцать километров в час.
– А там написано двадцать! – Лицо мента озарилось нескрываемым торжеством.
– Может, это в милях? – Я еще не терял надежды выпутаться. – Тут полно американцев, они привыкли измерять скорость в милях.
– Вам нравятся американцы? Если б я любил их так же, как вы, поляки, у меня спереди была бы единичка.
– Перед двойкой или вместо нее?
– Они приехали сюда на танках. – Йованка была классной переводчицей: ее как бы не было между нами.
– Догадываюсь, – невесело кивнул я.
– В общем-то вы ехали не слишком быстро. У большинства нарушителей на спидометре – шестьдесят.
– Ну вот видите…
– А почему вы ехали так медленно? Вы искали место для остановки?
Этими вопросами полицейский так озадачил меня, что я попросил Йованку повторить его последнюю фразу. А еще я обратил внимание на то, как он смотрел на Йованку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
За поворотом кресты встали по обе стороны дороги, которая стала походить на аллейку кладбища. И совершенно уместным показался мне погнутый дорожный знак, требовавший сбросить скорость. Там, где царила вечность, торопиться не имело смысла. И тут выстроились в ряд кресты, на которых не было имен похороненных.
– Шестнадцать, – горько вздохнула Йованка, когда мы проехали их.
– Мины?
– Их расстреляли.
Я покачал головой:
– Нет, не похоже. Не совсем подходящее место для этого.
– А ты откуда знаешь? Что, есть опыт по части расстрела женщин и детей?
Я недоуменно покосился на нее:
– Но я ведь поляк. У нас была оккупация, варшавское восстание…
– А я местная. А если это мой отец или брат… если кто-то из моих близких расстрелял здесь заложников? Или других в другом месте?… Или просто видел, как расстреливали, видел и не протестовал?
– Или протестовал и лег рядом с дыркой в голове… Не говори глупостей. Это не мы с тобой начинаем войны.
– Ты скажи еще, что виновны в этом циничные политики, что народы тут совершенно ни при чем…
– А я так и скажу: война – это политика. А про народы – уже демагогия…
И снова на обочине встали безымянные кресты. На одном из них, сколоченном из досок, висел полуосыпавшийся еловый венок.
– Еще двадцать три. – От Йованки повеяло холодом.
За кладбищем дорога резко свернула. Показалась седловина недалекого уже перевала. Меня так и подмывало прибавить скорость. Не нравилось мне место, обступившие дорогу кресты.
– Не насилуй движок, – хмуро посоветовала Йованка, в очередной раз озадачив меня.
Стрелка спидометра послушно опустилась к тридцатке. Да и нельзя было ехать быстрее из-за бесчисленных ухабов. Началось мелколесье, покрывавшее склон высившейся справа горы. За ней проступил из тумана смутный Печинац. Я засмотрелся на чертову гору, не заметил стоявшей в стороне от дороги машины с мигалкой. Старенький «фольксваген» скрывали кусты. А потом я увидел и полицейского с жезлом в левой руке. Здоровенный мужик в кожаной куртке и форменной фуражке стоял посреди дороги. Рядом с ним сидел рыжий кудлатый пес устрашающих размеров. Я притормозил на всякий случай.
– Ну вот и началось, – задумчиво заметила Йованка.
Полицейский был левшой. Кобура пистолета, которую он расстегнул, висела у него на правом боку. Большая кобура. И рукоять пушки, торчавшей из нее, производила впечатление. Кажется, это был русский «стечкин».
– Будешь переводить? – Я постарался задать риторический, в сущности, вопрос как можно спокойней, слишком уж резко нажал я на педаль тормоза. Нужно было хоть как-то реабилитировать себя.
Йованка не ответила мне. Больше того, она не последовала моему примеру и не улыбнулась приближающемуся полицейскому. Боснийскому менту было около сорока. У него было смуглое лицо, усы с проседью и что-то хищное во взоре холодных серых глаз. Реакция моей спутницы, честно говоря, меня удивила. Мужчины такого типа, как правило, нравятся женщинам, уж во всяком случае не остаются незамеченными. Похоже, Йованке больше понравился пес полицейского. Нежными глазами она неотрывно смотрела на него.
То, что сказал мне мужик в кожанке, я понял и без перевода.
– Дэн добры, – сказал он мне по-сербохорватски.
– Дзень добры, – по-польски ответил я, опуская дверное стекло. Руку с руля я не снял. Что касается моей улыбки, то она стала еще шире.
Полицейский подождал, когда я опущу стекло до конца и спросил что-то о скорости. Во всяком случае мне так показалось.
– Он говорит, что ты ехал слишком быстро, – перевела разом помрачневшая Йованка. – Он хочет посмотреть твои права.
– Они там, в «бардачке», – сквозь зубы сказал я, положив на руль вторую руку. Это был не Краков, это была Босния. Тут стреляли не задумываясь. Увеличивать количество могил на местном кладбище не входило в мои планы.
Нагнувшись над моими коленями, Йованка протянула полицейскому документы. Грудь ее легла на мое бедро.
Полицейский изучал мои права долго, и чем дольше он смотрел на кусочек пластика с моей цветной фотографией, тем круглее становились его глаза.
– Благодарю вас, – сказал наконец боснийский мент, возвращая мне документы. – А что вы тут делаете?
– Мы туристы. – Ничего умнее придумать мне не удалось. – Слушай, а он не шутит насчет скорости? – тихо спросил я Йованку. – Узнай у него.
– И не подумаю, – шепотом ответила моя переводчица. – Полицейские тут не шутят.
Она что-то спросила у этого красавчика, усы которого не шли ни в какое сравнение с усами пана Хыдзика. Выслушав вопрос, боснийский легавый ухмыльнулся.
– Он говорит, что метрах в ста отсюда висит знак.
– Метрах в ста отсюда кладбище, – нетерпеливо заерзал я. – Скажи ему, что я засмотрелся на могилы.
Полицейский оскалился.
– Он говорит, что могилы тут везде. Из этого не следует, говорит он, что везде нужно поснимать дорожные знаки. А еще он хочет, чтобы мы с тобой вышли из машины. Он что-то покажет нам.
За полицейским мы шли медленно. Такой уж он задал темп – совершенно похоронный. Кудлатая зверюга, дружелюбно виляя хвостом, терлась башкой о ногу Йованки.
– Можешь на меня рассчитывать, – улучив момент, шепнула мне на ухо Йованка.
Я даже споткнулся от неожиданности.
– Х-холера! Ты что, спятила?
Я поймал Йованку за руку. Она вдруг вцепилась в нее, как маленькая девочка в зоопарке в руку родителя. И приотстала, точно пытаясь спрятаться за мою широкую спину. Мы прошли еще метров сто, и громила в форменной фуражке остановился на ничем не примечательном повороте, с лужей в колдобине.
– Несознательные водители пытаются проскочить перевал на скорости в сотню километров, – повторила за полицейским Йованка. Я с удовлетворением отметил, что она взяла себя в руки. – Это очень опасное место, с виду обыкновенное, но очень опасное. Вот почему я повесил знак на выезде с кладбища.
– Мы ехали со скоростью тридцать километров в час.
– А там написано двадцать! – Лицо мента озарилось нескрываемым торжеством.
– Может, это в милях? – Я еще не терял надежды выпутаться. – Тут полно американцев, они привыкли измерять скорость в милях.
– Вам нравятся американцы? Если б я любил их так же, как вы, поляки, у меня спереди была бы единичка.
– Перед двойкой или вместо нее?
– Они приехали сюда на танках. – Йованка была классной переводчицей: ее как бы не было между нами.
– Догадываюсь, – невесело кивнул я.
– В общем-то вы ехали не слишком быстро. У большинства нарушителей на спидометре – шестьдесят.
– Ну вот видите…
– А почему вы ехали так медленно? Вы искали место для остановки?
Этими вопросами полицейский так озадачил меня, что я попросил Йованку повторить его последнюю фразу. А еще я обратил внимание на то, как он смотрел на Йованку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91