Видимо, Германия, если и не является единственной страной на Земле, то, во всяком случае, уж наверняка не имеет конкурентов. А без оных наступает застой. Ну тогда со своими знаниями я бы мог бы… Хотя нет, здесь я не физик.
Досадно!
Я вспомнил, как наша желтая пресса последних лет, дабы опорочить Советский Союз, писала, что будто бы фашисты запускали космонавтов задолго до Гагарина, и что недавно, якобы, двое из них вернулись… Я немного задумался, и доктор принял это за сверхволнение.
— Да, зря я вам об этом сказал. Вам не надо сейчас волноваться. Но все же такое событие! Должны же мы были запустить в космос человека до конца нашего тысячелетия.
— Да, это точно, — автоматически ответил я, — Тысячелетний Рейх должен быть космической державой!
— Кстати, могу вас еще раз обрадовать.
После обеда вас навестит очень приятная фрау.
— Она назвалась?
— Женатому человеку грех задавать этот вопрос. Конечно, это фрау Алиса.
Алиса. Неужели та самая!
* * *
Я не ошибся, это была та самая Алиса. Видимо наша встреча в самолете была не случайна, и наши линии жизни были основательно пересечены.
— Ты изменился, — сказала она, после того как мы бурно, а точнее, очень бурно поприветствовали друг друга.
— Да, Алиса, я не могу сказать, что последние события отразились на мне благосклонно.
— Все остришь. Хотя, по-моему, ты сам не свой после Москвы.
— Может быть… Но по голове меня стукнули здесь… Знаешь, у меня действительно проблемы. Когда я пришел в себя, я не помнил, кто я и где я. Потом понемногу вспомнил, но не все. Ты представляешь, я не могу говорить на немецком.
— Ты и раньше говорил не очень уж. Все время путал падежи и времена.
— Одно дело путать падежи и времена, а другое дело вообще не говорить.
— Так серьезно?
— Да. Выражаясь научным языком, у меня частичная амнезия, отягощенная женевю.
— Чем?
— Ложными воспоминаниями. Но я не хотел бы это обсуждать с врачом.
— Да уж… Это было бы совсем некстати.
Слушай, тебе же положен отпуск. Когда выпишешься, поедем к твоим.
— Это мысль.
— Кстати, почему ты не спрашиваешь, как прошла презентация моей последней книги?
— Ой, Алиса! Как я мог забыть! Расскажи, пожалуйста.
Как и в моем мире, она была писательницей.
* * *
Пролетело еще несколько дней, и вскоре я продолжил свое выздоровление дома.
Это было что-то вроде семейного общежития. Оценивая положительные стороны, можно отметить идеальную чистоту. И еще, люди были спокойнее, одухотвореннее и, я бы сказал, красивее, чем нашем мире. Может быть, сыграла роль политика евгеники?
Я даже удивился, как же во всем этом спокойствие мог произойти бунт.
Но такова была моя работа. Внутренние войска СС. Охрана лагерей. С моим положением «дикого» арийца это было, пожалуй, лучшей карьерой.
Техника же оставляла желать много лучшего. Во всяком случае, ни о каком персональном компьютере можно было и не думать. И на этот раз выкрутиться с работой мне будет куда как сложнее.
Алиса подошла ко мне сзади, когда я, поглощенный этими мыслями, глядел в окно. Я поделился с ней своими проблемами по поводу работы и амнезии.
— А ведь у нас совсем не жалуют психов!
— Но ты ведь не псих. А травма головы — с кем не бывает? В конце концов, ты можешь работать в компании моего отца.
— А что я, интересно, буду там делать? — я еще толком не знал, что это за компания, но догадывался, что это как-то связано с издательством.
— По крайней мере, на русском направлении ты справишься с любым вопросом.
Я был рад, что обо мне так думали. Да, быть офицером СС было еще почетно, но уже не престижно. И останься я в этом мире надолго, я наверняка бы основательно подумал об ее предложении. Но первым делом тогда бы следовало налечь на немецкий…
* * *
С работой и отпуском все прошло на редкость удачно. Так что, кажется, никто ничего не заподозрил. Ну а некоторая странность — так что еще можно было ожидать от человека, перенесшего травму головы!
Хорошо, что со мной был любящий человек.
Не могу точно сказать, возникли ли у меня к ней чувства , но с ней было на редкость легко и хорошо.
И вообще с каждой минутой пребывания в этом мире он мне нравился все больше. Пожалуй, и его я бы предпочел своему собственному. Однако один червь все же непрерывно грыз мое сердце. Как русский душой, я не мог смириться с нашим поражением. Я даже рискнул поговорить об этом с Алисой.
— Знаешь такое стихотворение Лермонтова.
Оно называется «Баллада»?
— Что-то не припомню.
— Слушай:
В избушке позднею порою
Славянка юная сидит.
Вдали багровою зарею
На небе зарево горит.
И люльку детскую качая
Поет славянка молодая:
«Не плачь, не плачь.
Иль сердцем чуешь,
Дитя, ты близкую беду.
О, больно рано ты тоскуешь.
Я от тебя не отойду.
Скорее мужа я утрачу.
Не плачь, дитя, и я заплачу.
Отец твой стал за честь и Бога
В ряду бойцов против татар.
Кровавый след — его дорога,
Его булат блестит, как жар.
Вон видишь, зарево краснеет.
То битва семя Смерти сеет.
Как рада я, что ты не в силах
Понять опасности своей.
Не плачут дети на могилах
Им чужд и стыд, и страх цепей.
Их жребий зависти достоин.
Вдруг стук, и в двери входит воин.
Брада в крови, избиты латы.
«Свершилось!» — восклицает он,
— «Свершилось. Торжествуй, проклятый!
Наш милый край порабощен.
Татар мечи не удержали.
Орда взяла, и наши пали.»
И он упал и умирает
Кровавой смертию бойца.
Жена ребенка поднимает
Над бледной головой отца.
«Смотри, как умирают люди,
И мстить учись у женской груди».
— Не нравишься ты мне в последнее время, — сказала она, прерывая долгое нервное молчание — Это вообще или в частности? — Конкретизировал я.
— Конечно в частности, — ответила Алиса, целую меня в щеку. — Но с твоими мыслями у тебя могут быть неприятности. Конечно наш новый фюрер — это не Адольф Гитлер, но все же не стоит будить лихо.
— Я согласен. Но пока я говорю это только тебе, своей жене.
Она улыбнулась.
— А я вот с тобой не согласна. В конце концов, мы победители, и какое нам дело до этих славян. Я — немка, ты — тоже ариец.
— Ты забываешь про наших с тобой матерей. Они обе славянки.
— Оставим этот разговор, — подытожила она, — а то — рассоримся!
Да, за время пребывания в этом мире сей разговор был первой большой глупостью. Однако я все же надеялся, что не фатальной. И, кроме того, в силу последних событий, я был уверен, что долго здесь не продержусь. О своем же сменщике из другого мира я, извиняюсь, не подумал.
* * *
Второй раз к этому разговору мы чуть было не вернулись уже в Москве, где пребывали проездом в мой родной город. Когда электричка везла нас от аэродрома в город, мы проезжали мимо нового православного кладбища, и какой-то мужик вспомнил слова Некрасова о выносливости русского народа, который «вынес и эту дорогу железную, вынесет все, что Господь ни пошлет».
1 2 3 4 5 6 7 8 9
Досадно!
Я вспомнил, как наша желтая пресса последних лет, дабы опорочить Советский Союз, писала, что будто бы фашисты запускали космонавтов задолго до Гагарина, и что недавно, якобы, двое из них вернулись… Я немного задумался, и доктор принял это за сверхволнение.
— Да, зря я вам об этом сказал. Вам не надо сейчас волноваться. Но все же такое событие! Должны же мы были запустить в космос человека до конца нашего тысячелетия.
— Да, это точно, — автоматически ответил я, — Тысячелетний Рейх должен быть космической державой!
— Кстати, могу вас еще раз обрадовать.
После обеда вас навестит очень приятная фрау.
— Она назвалась?
— Женатому человеку грех задавать этот вопрос. Конечно, это фрау Алиса.
Алиса. Неужели та самая!
* * *
Я не ошибся, это была та самая Алиса. Видимо наша встреча в самолете была не случайна, и наши линии жизни были основательно пересечены.
— Ты изменился, — сказала она, после того как мы бурно, а точнее, очень бурно поприветствовали друг друга.
— Да, Алиса, я не могу сказать, что последние события отразились на мне благосклонно.
— Все остришь. Хотя, по-моему, ты сам не свой после Москвы.
— Может быть… Но по голове меня стукнули здесь… Знаешь, у меня действительно проблемы. Когда я пришел в себя, я не помнил, кто я и где я. Потом понемногу вспомнил, но не все. Ты представляешь, я не могу говорить на немецком.
— Ты и раньше говорил не очень уж. Все время путал падежи и времена.
— Одно дело путать падежи и времена, а другое дело вообще не говорить.
— Так серьезно?
— Да. Выражаясь научным языком, у меня частичная амнезия, отягощенная женевю.
— Чем?
— Ложными воспоминаниями. Но я не хотел бы это обсуждать с врачом.
— Да уж… Это было бы совсем некстати.
Слушай, тебе же положен отпуск. Когда выпишешься, поедем к твоим.
— Это мысль.
— Кстати, почему ты не спрашиваешь, как прошла презентация моей последней книги?
— Ой, Алиса! Как я мог забыть! Расскажи, пожалуйста.
Как и в моем мире, она была писательницей.
* * *
Пролетело еще несколько дней, и вскоре я продолжил свое выздоровление дома.
Это было что-то вроде семейного общежития. Оценивая положительные стороны, можно отметить идеальную чистоту. И еще, люди были спокойнее, одухотвореннее и, я бы сказал, красивее, чем нашем мире. Может быть, сыграла роль политика евгеники?
Я даже удивился, как же во всем этом спокойствие мог произойти бунт.
Но такова была моя работа. Внутренние войска СС. Охрана лагерей. С моим положением «дикого» арийца это было, пожалуй, лучшей карьерой.
Техника же оставляла желать много лучшего. Во всяком случае, ни о каком персональном компьютере можно было и не думать. И на этот раз выкрутиться с работой мне будет куда как сложнее.
Алиса подошла ко мне сзади, когда я, поглощенный этими мыслями, глядел в окно. Я поделился с ней своими проблемами по поводу работы и амнезии.
— А ведь у нас совсем не жалуют психов!
— Но ты ведь не псих. А травма головы — с кем не бывает? В конце концов, ты можешь работать в компании моего отца.
— А что я, интересно, буду там делать? — я еще толком не знал, что это за компания, но догадывался, что это как-то связано с издательством.
— По крайней мере, на русском направлении ты справишься с любым вопросом.
Я был рад, что обо мне так думали. Да, быть офицером СС было еще почетно, но уже не престижно. И останься я в этом мире надолго, я наверняка бы основательно подумал об ее предложении. Но первым делом тогда бы следовало налечь на немецкий…
* * *
С работой и отпуском все прошло на редкость удачно. Так что, кажется, никто ничего не заподозрил. Ну а некоторая странность — так что еще можно было ожидать от человека, перенесшего травму головы!
Хорошо, что со мной был любящий человек.
Не могу точно сказать, возникли ли у меня к ней чувства , но с ней было на редкость легко и хорошо.
И вообще с каждой минутой пребывания в этом мире он мне нравился все больше. Пожалуй, и его я бы предпочел своему собственному. Однако один червь все же непрерывно грыз мое сердце. Как русский душой, я не мог смириться с нашим поражением. Я даже рискнул поговорить об этом с Алисой.
— Знаешь такое стихотворение Лермонтова.
Оно называется «Баллада»?
— Что-то не припомню.
— Слушай:
В избушке позднею порою
Славянка юная сидит.
Вдали багровою зарею
На небе зарево горит.
И люльку детскую качая
Поет славянка молодая:
«Не плачь, не плачь.
Иль сердцем чуешь,
Дитя, ты близкую беду.
О, больно рано ты тоскуешь.
Я от тебя не отойду.
Скорее мужа я утрачу.
Не плачь, дитя, и я заплачу.
Отец твой стал за честь и Бога
В ряду бойцов против татар.
Кровавый след — его дорога,
Его булат блестит, как жар.
Вон видишь, зарево краснеет.
То битва семя Смерти сеет.
Как рада я, что ты не в силах
Понять опасности своей.
Не плачут дети на могилах
Им чужд и стыд, и страх цепей.
Их жребий зависти достоин.
Вдруг стук, и в двери входит воин.
Брада в крови, избиты латы.
«Свершилось!» — восклицает он,
— «Свершилось. Торжествуй, проклятый!
Наш милый край порабощен.
Татар мечи не удержали.
Орда взяла, и наши пали.»
И он упал и умирает
Кровавой смертию бойца.
Жена ребенка поднимает
Над бледной головой отца.
«Смотри, как умирают люди,
И мстить учись у женской груди».
— Не нравишься ты мне в последнее время, — сказала она, прерывая долгое нервное молчание — Это вообще или в частности? — Конкретизировал я.
— Конечно в частности, — ответила Алиса, целую меня в щеку. — Но с твоими мыслями у тебя могут быть неприятности. Конечно наш новый фюрер — это не Адольф Гитлер, но все же не стоит будить лихо.
— Я согласен. Но пока я говорю это только тебе, своей жене.
Она улыбнулась.
— А я вот с тобой не согласна. В конце концов, мы победители, и какое нам дело до этих славян. Я — немка, ты — тоже ариец.
— Ты забываешь про наших с тобой матерей. Они обе славянки.
— Оставим этот разговор, — подытожила она, — а то — рассоримся!
Да, за время пребывания в этом мире сей разговор был первой большой глупостью. Однако я все же надеялся, что не фатальной. И, кроме того, в силу последних событий, я был уверен, что долго здесь не продержусь. О своем же сменщике из другого мира я, извиняюсь, не подумал.
* * *
Второй раз к этому разговору мы чуть было не вернулись уже в Москве, где пребывали проездом в мой родной город. Когда электричка везла нас от аэродрома в город, мы проезжали мимо нового православного кладбища, и какой-то мужик вспомнил слова Некрасова о выносливости русского народа, который «вынес и эту дорогу железную, вынесет все, что Господь ни пошлет».
1 2 3 4 5 6 7 8 9