Я так рада, что у Бонни заживает рука. Видимо, лыжная прогулка у мальчиков не удалась. Скажи ребятам, что я совсем сумасшедшая и повезу их на сноуборде кататься, как только вернусь.
Мама, береги себя, прошу тебя. Кажется, вы с Алексом поладили и вам хорошо вместе. Ничего ведь, если он тебя разок заговорит до умопомрачения? Знаешь, мне он нравится, никогда не забуду, как он помогал нам в ту ночь, когда Бонни лежала в хирургическом.
Нежно люблю вас всех. Молитесь, чтобы нашли и арестовали убийцу Изабель Уоринг, чтобы он скорее признал себя виновным и согласился выдать всю шайку, чтобы я могла снова оказаться дома.
Лейси поставила внизу подпись, сложила письмо и засунула его в конверт. Свенсон переправит его по специальному секретному каналу. Письма и редкие телефонные разговоры сглаживали ее одиночество. Но стоило дописать письмо или закончить разговор, как внутри все сжималось, и становилось еще хуже.
«Ну же, — дергала она себя, — хватит жалеть себя. Толку никакого, лишь хуже становится, и, слава богу, праздники закончились».
— Тяжелее всего было пережить праздники, — сказала она вслух и поймала себя на том, что все чаще стала разговаривать сама с собой.
Пытаясь хоть как-то развлечься на Рождество, Лейси пошла на вечернюю мессу в церковь Святого Улафа, названную в честь норвежского короля-воина, который принес в Скандинавию христианство, а потом поужинала в отеле «Полярная Звезда».
Стоило во время мессы хору запеть «Adeste Fidelis», и Лейси вспомнила последнее Рождество, когда отец еще был жив. Из глаз брызнули слезы. Вместе с отцом она тогда ходила на вечернюю службу в церковь Святого Малахия в театральном районе Манхэттена. Мама всегда говорила, что из Джека Фаррелла певец вышел бы куда лучше, чем музыкант. У него и впрямь голос был дивный. Лейси вспомнила, как в ту ночь она смолкла и стала слушать его чистый голос, восхищаясь, сколько душевного тепла он вкладывал в гимн.
Когда пение смолкло, отец шепнул ей на ухо:
— Лейси, послушай, не правда ли, в латыни есть что-то величественное?
С рождественским ужином она справилась в одиночку. Лейси едва сдерживала слезы: где-то там сейчас за одним столом сидят мама, Кит, Джей и ребятишки. Лейси с мамой всегда отправлялись на Рождество к Кит с полными сумками подарков, которые «Санта оставил у порога».
Десятилетний Энди по-прежнему верил в Санта-Клауса. Впрочем, в его возрасте Тодд тоже верил. Но четырехлетняя Бонни оказалась сообразительной. На это Рождество Лейси всем отправила подарки спецпочтой, но ведь это не то... хотелось быть рядом и смотреть, как дети разворачивают свои подарки.
Она притворилась, что ей нравится ужинать в «Полярной Звезде», но не могла не думать о богатом праздничном столе в доме Кит, где в роскошном подсвечнике горят свечи, отражаясь в венецианском стекле.
«Мысли прочь!» — одернула себя Лейси и забросила конверт в ящик стола, откуда его потом заберет Свенсон.
Заняться было нечем, и из нижнего ящика стола Лейси достала свою копию дневника Эмили Ланди.
* * *
«На что Изабель хотела обратить мое внимание?» — в сотый раз задавалась она вопросом. Лейси так часто перечитывала дневник, что, казалось, выучила в нем наизусть каждое слово.
Некоторые записи появлялись ежедневно, а иногда и по нескольку раз в день. Иногда разрыв между ними составлял неделю, месяц, а то и два месяца. В дневнике были записаны все четыре года, которые Эмили провела в Нью-Йорке. Она подробно описывала, как искала квартиру, как ее отец настаивал на жилье в охраняемом доме в Ист-Сайде. Эмили явно предпочитала Вест-Сайд Манхэттена, она записала: «Там не так скучно, там ключом бьет жизнь».
Она писала об уроках пения, пробах, о том, как впервые получила роль в нью-йоркской постановке — возобновленном мюзикле «Возлюбленный». Здесь Лейси улыбнулась. Запись заканчивалась фразой: «Что ж, Джулия Эндрюс, посторонись, дорогая, идет сама Эмили Ланди».
Эмили подробно описывала все пьесы, которые посмотрела, тщательно и профессионально анализируя каждую пьесу и игру всех актеров. Она в красках описывала некоторые наиболее роскошные вечеринки, на большинство которых попадала явно не без помощи отца. Напротив, сентиментальные излияния о ее возлюбленных были на удивление незрелыми. Было понятно, что родители держали ее в строгости, и по окончании колледжа Эмили решила покинуть родительское гнездо и отправилась в Нью-Йорк.
* * *
Так же было очевидно, что с родителями она была очень близка. От каждого упоминания о них веяло теплом и любовью, хотя несколько раз проскакивали жалобы: приходится уступать отцу.
Впрочем, одна запись заинтриговала Лейси с самого начала:
Сегодня отец раскричался на официанта. Еще никогда не видела его таким злым. Бедняга официант чуть не зарыдал. Теперь понимаю, о чем предупреждала меня мама, рассказывая о его взрывном характере и умоляя не перечить ему и согласиться с квартирой в Ист-Сайде. Боже, он убьет меня, если узнает... как же он был прав. Какая же я все-таки идиотка!
* * *
Что же случилось? Почему Эмили так написала? Хотя вряд ли это имеет какую-то особую важность. Случилось это за четыре года до ее смерти и в дневнике упоминается только однажды.
Последние пять записей Эмили были полны тревоги. Она несколько раз написала, что оказалась «между молотом и наковальней. Даже не знаю, что теперь делать». В отличие от предыдущих записей последние пять были сделаны на нелинованной бумаге.
В этих последних записях не было ничего особенного, но явно именно они вызвали подозрения у Изабель Уоринг.
«Речь может быть как о работе, так и о любовнике — или о чем еще, — безнадежно вздохнула Лейси, засовывая дневник обратно в стол. — Видит бог, я сама сейчас между молотом и наковальней».
А все потому, что кто-то хочет тебя убить, — произнес в уме вкрадчивый голос.
Лейси ударила по ящику так, что он со стуком задвинулся в стол. «Прекратить!» — скомандовала она себе.
«Надо выпить чаю», — решила она. Лейси пила медленно, надеясь развеять пугающую тяжесть одиночества.
На душе было тревожно и неспокойно, и, чтобы хоть как-то отвлечься, она включила радио. Обычно настраивалась на музыкальную волну, но в этот раз был АМ-диапазон, и голос произнес:
— Привет, меня зовут Том Линч, и следующие четыре часа мы проведем вместе на волне радиостанции «ВСИВ».
Том Линч!
Ностальгию как рукой сняло. Она ведь выписывала все имена из дневника Эмили Ланди, и там точно был Том Линч — диктор радио, в которого Эмили, похоже, была немного влюблена.
Неужели это он? Тогда, может, стоит поговорить с ним и побольше узнать об Эмили?
Попробовать точно стоит, решила Лейси.
16
Том Линч вырос в Северной Дакоте и считал, что двадцать градусов по Фаренгейту — температура вполне бодрящая, а на холод жалуются только неженки и слабаки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Мама, береги себя, прошу тебя. Кажется, вы с Алексом поладили и вам хорошо вместе. Ничего ведь, если он тебя разок заговорит до умопомрачения? Знаешь, мне он нравится, никогда не забуду, как он помогал нам в ту ночь, когда Бонни лежала в хирургическом.
Нежно люблю вас всех. Молитесь, чтобы нашли и арестовали убийцу Изабель Уоринг, чтобы он скорее признал себя виновным и согласился выдать всю шайку, чтобы я могла снова оказаться дома.
Лейси поставила внизу подпись, сложила письмо и засунула его в конверт. Свенсон переправит его по специальному секретному каналу. Письма и редкие телефонные разговоры сглаживали ее одиночество. Но стоило дописать письмо или закончить разговор, как внутри все сжималось, и становилось еще хуже.
«Ну же, — дергала она себя, — хватит жалеть себя. Толку никакого, лишь хуже становится, и, слава богу, праздники закончились».
— Тяжелее всего было пережить праздники, — сказала она вслух и поймала себя на том, что все чаще стала разговаривать сама с собой.
Пытаясь хоть как-то развлечься на Рождество, Лейси пошла на вечернюю мессу в церковь Святого Улафа, названную в честь норвежского короля-воина, который принес в Скандинавию христианство, а потом поужинала в отеле «Полярная Звезда».
Стоило во время мессы хору запеть «Adeste Fidelis», и Лейси вспомнила последнее Рождество, когда отец еще был жив. Из глаз брызнули слезы. Вместе с отцом она тогда ходила на вечернюю службу в церковь Святого Малахия в театральном районе Манхэттена. Мама всегда говорила, что из Джека Фаррелла певец вышел бы куда лучше, чем музыкант. У него и впрямь голос был дивный. Лейси вспомнила, как в ту ночь она смолкла и стала слушать его чистый голос, восхищаясь, сколько душевного тепла он вкладывал в гимн.
Когда пение смолкло, отец шепнул ей на ухо:
— Лейси, послушай, не правда ли, в латыни есть что-то величественное?
С рождественским ужином она справилась в одиночку. Лейси едва сдерживала слезы: где-то там сейчас за одним столом сидят мама, Кит, Джей и ребятишки. Лейси с мамой всегда отправлялись на Рождество к Кит с полными сумками подарков, которые «Санта оставил у порога».
Десятилетний Энди по-прежнему верил в Санта-Клауса. Впрочем, в его возрасте Тодд тоже верил. Но четырехлетняя Бонни оказалась сообразительной. На это Рождество Лейси всем отправила подарки спецпочтой, но ведь это не то... хотелось быть рядом и смотреть, как дети разворачивают свои подарки.
Она притворилась, что ей нравится ужинать в «Полярной Звезде», но не могла не думать о богатом праздничном столе в доме Кит, где в роскошном подсвечнике горят свечи, отражаясь в венецианском стекле.
«Мысли прочь!» — одернула себя Лейси и забросила конверт в ящик стола, откуда его потом заберет Свенсон.
Заняться было нечем, и из нижнего ящика стола Лейси достала свою копию дневника Эмили Ланди.
* * *
«На что Изабель хотела обратить мое внимание?» — в сотый раз задавалась она вопросом. Лейси так часто перечитывала дневник, что, казалось, выучила в нем наизусть каждое слово.
Некоторые записи появлялись ежедневно, а иногда и по нескольку раз в день. Иногда разрыв между ними составлял неделю, месяц, а то и два месяца. В дневнике были записаны все четыре года, которые Эмили провела в Нью-Йорке. Она подробно описывала, как искала квартиру, как ее отец настаивал на жилье в охраняемом доме в Ист-Сайде. Эмили явно предпочитала Вест-Сайд Манхэттена, она записала: «Там не так скучно, там ключом бьет жизнь».
Она писала об уроках пения, пробах, о том, как впервые получила роль в нью-йоркской постановке — возобновленном мюзикле «Возлюбленный». Здесь Лейси улыбнулась. Запись заканчивалась фразой: «Что ж, Джулия Эндрюс, посторонись, дорогая, идет сама Эмили Ланди».
Эмили подробно описывала все пьесы, которые посмотрела, тщательно и профессионально анализируя каждую пьесу и игру всех актеров. Она в красках описывала некоторые наиболее роскошные вечеринки, на большинство которых попадала явно не без помощи отца. Напротив, сентиментальные излияния о ее возлюбленных были на удивление незрелыми. Было понятно, что родители держали ее в строгости, и по окончании колледжа Эмили решила покинуть родительское гнездо и отправилась в Нью-Йорк.
* * *
Так же было очевидно, что с родителями она была очень близка. От каждого упоминания о них веяло теплом и любовью, хотя несколько раз проскакивали жалобы: приходится уступать отцу.
Впрочем, одна запись заинтриговала Лейси с самого начала:
Сегодня отец раскричался на официанта. Еще никогда не видела его таким злым. Бедняга официант чуть не зарыдал. Теперь понимаю, о чем предупреждала меня мама, рассказывая о его взрывном характере и умоляя не перечить ему и согласиться с квартирой в Ист-Сайде. Боже, он убьет меня, если узнает... как же он был прав. Какая же я все-таки идиотка!
* * *
Что же случилось? Почему Эмили так написала? Хотя вряд ли это имеет какую-то особую важность. Случилось это за четыре года до ее смерти и в дневнике упоминается только однажды.
Последние пять записей Эмили были полны тревоги. Она несколько раз написала, что оказалась «между молотом и наковальней. Даже не знаю, что теперь делать». В отличие от предыдущих записей последние пять были сделаны на нелинованной бумаге.
В этих последних записях не было ничего особенного, но явно именно они вызвали подозрения у Изабель Уоринг.
«Речь может быть как о работе, так и о любовнике — или о чем еще, — безнадежно вздохнула Лейси, засовывая дневник обратно в стол. — Видит бог, я сама сейчас между молотом и наковальней».
А все потому, что кто-то хочет тебя убить, — произнес в уме вкрадчивый голос.
Лейси ударила по ящику так, что он со стуком задвинулся в стол. «Прекратить!» — скомандовала она себе.
«Надо выпить чаю», — решила она. Лейси пила медленно, надеясь развеять пугающую тяжесть одиночества.
На душе было тревожно и неспокойно, и, чтобы хоть как-то отвлечься, она включила радио. Обычно настраивалась на музыкальную волну, но в этот раз был АМ-диапазон, и голос произнес:
— Привет, меня зовут Том Линч, и следующие четыре часа мы проведем вместе на волне радиостанции «ВСИВ».
Том Линч!
Ностальгию как рукой сняло. Она ведь выписывала все имена из дневника Эмили Ланди, и там точно был Том Линч — диктор радио, в которого Эмили, похоже, была немного влюблена.
Неужели это он? Тогда, может, стоит поговорить с ним и побольше узнать об Эмили?
Попробовать точно стоит, решила Лейси.
16
Том Линч вырос в Северной Дакоте и считал, что двадцать градусов по Фаренгейту — температура вполне бодрящая, а на холод жалуются только неженки и слабаки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59