Тут я и заметил, что это не просто резной кусок дерева сложной формы, как показалось на первый взгляд, а нечто куда более хитроумное — конструкция из металла и пластика, напоминающая маленький химический завод. Там имелось даже несколько крошечных клапанов. Господи, это же и есть маленький химический завод…
Заставить меня выпучить глаза ничуть не легче, чем любого другого, но я даже не сделал попытки скрыть любопытство. Парвис ответил мне полной превосходства улыбкой.
— Все ради науки, — пояснил он. — Идея лаборатории биофизики. Они хотят точно выяснить, что содержится в табачном дыме — для этого и нужны все эти фильтры. Вы ведь слышали о старом споре: вызывает ли курение рак языка и так далее? Проблема в том, что для анализов требуется огромное количество… дистиллята, из него потом выделяют составные компоненты. Поэтому нам приходится много курить.
— А разве вся эта канализация в трубке не лишает вас удовольствия от курения?
— Понятия не имею. Видите ли, я просто доброволец. Я не курю.
— О-о… — протянул я. Тогда мне это показалось единственным ответом, но тут я вспомнил, как начался разговор.
— Вы сказали, — продолжил я с некоторой страстностью, поскольку в левом ухе у меня до сих пор слегка звенело, — что имеется какой-то способ заставить Берта заткнуться. Нам всем хотелось бы о нем услышать — если это, разумеется, не просто метафора.
— Я вспомнил, — ответил он после нескольких экспериментальных затяжек,
— про «глушитель Фентона», судьба которого оказалась печальна. Грустная история… но, как мне кажется, поучительная для всех нас. И как знать, вдруг кто-нибудь и когда-нибудь сумеет его усовершенствовать и заслужить благодарность всего мира.
Затяжка, бульк-бульк, пафф…
— Что ж, давайте послушаем эту история. Когда она началась?
Он вздохнул:
— Я уже почти жалею, что упомянул о ней. Но раз вы настаиваете… и, разумеется, при условии, что сказанное не выйдет за пределы этих стен…
— Э-э… конечно.
— Так вот, Руперт Фентон был одним из наших лаборантов. Очень способный юноша, с прекрасными знаниями по механике, но, естественно, не очень сведущий в теории. В свободное время он вечно что-то мастерил. Идеи обычно к нему приходили хорошие, но, поскольку теоретические знания у него были слабоваты, его изобретения почти никогда не работали. Но это, похоже, его не обескураживало; думаю, он воображал себя современным Эдисоном и верил, что сможет заработать состояние, сварганив что-то из радиоламп и всяческих деталей, которых в лаборатории предостаточно. Поскольку это увлечение не мешало выполнению его обязанностей, никто против него не возражал. Более того, преподаватели прикладной физики даже поощряли его, потому что в любом энтузиазме есть, в конце концов, нечто вдохновляющее. Но никто не верил, что он когда-либо далеко продвинется, потому что Фентон, как я полагаю, не мог даже проинтегрировать «е» в степени «икс».
— Неужели такое невежество возможно ? — ахнул кто-то.
— Ну, может быть, я преувеличиваю. Пусть будет «икс е» в степени «икс». В любом случае все его знания были исключительно практическими — полученными «методом тыка». Дайте ему сколь угодно сложную схему, и он изготовит вам аппарат, но не поймет, как тот работает — разве что это будет нечто совсем простое, например телевизор. Его беда заключалась в том, что он не сознавал своих ограничений. И это, как вы увидите, привело к весьма печальным последствиям.
Думаю, идея зародилась у него, когда он наблюдал за проводимыми студентами опытами по акустике. Полагаю, все присутствующие понимают, что такое интерференция?
— Естественно, — ответил я.
— Эй! — отозвался один из шахматистов, уже бросивший попытки сосредоточиться на игре (наверное, потому что проигрывал). — Я не понимаю.
Парвис взглянул на него так, точно бедняга не имел права жить в мире, где изобретен пенициллин.
— В таком случае, — холодно произнес он, — мне, как я полагаю, лучше кое-что пояснить. — Наши возмущенные протесты он отмел взмахом руки: — Нет, я настаиваю. Подобные вещи необходимо объяснять именно тем, кто их не понимает. Если бы кто-нибудь вовремя удосужился теоретически просветить беднягу Фентона…
И он взглянул сверху вниз на теперь уже окончательно сконфуженного шахматиста.
— Не знаю, — начал пояснение Парвис, — задумывались ли вы когда-нибудь над природой звука . Достаточно сказать, что он состоит из серий волн, движущихся сквозь воздух. Однако это вовсе не волны наподобие тех, что мы видим на поверхности моря — ни в коем случае! Те волны движутся вверх-вниз, а звуковые волны состоят из последовательностей уплотнений и разрежений.
— Раз… чего?
— Разрежений.
— Может, вы подразумевали «разряженностей»?
— Нет, не подразумевал. Сомневаюсь, что такое слово существует, а если и существует, то не имеет права на существование! — взорвался Парвис с апломбом сэра Алана Герберта, роняющего особенно отвратительный неологизм в воображаемую бутылочку с эфиром. — Так на чем я остановился? На объяснении звука, разумеется. Когда мы производим любой шум, от еле слышного шепота до недавно услышанного грохота, в воздухе перемещается цепочка изменений давления. Вам доводилось когда-либо видеть, как работает локомотив на сортировочной горке? Если да, то вы видели превосходный пример подобного явления. Один из концов цепочки вагонов получает толчок, первые два вагона соприкасаются буферами — и вдоль всей цепочки пробегает волна сжатия. А следом за ней происходит обратное явление — разрежение, повторяю: разрежение , — когда вагоны снова разделяются.
Все выглядит достаточно просто, когда имеется только один источник звука — и единственный волновой набор. Но, предположим, у нас две волновые структуры, движущиеся в одном направлении? Тут и возникает интерференция, для демонстрации которой в элементарной физике имеется множество красивых экспериментов. Нас сейчас должен волновать только один факт: если два набора волн идеально точно сбить с шага, то в результате мы получим ноль. Импульс сжатия одной волны попадет точно на импульс разрежения другой — и в целом ничего не изменится, а потому не будет и звука. Если вернуться к аналогии с вагонами, это будет примерно то же самое, если хвостовой вагон одновременно толкнуть вперед и дернуть назад. Он так и останется на месте.
Некоторые из вас, несомненно, уже поняли, куда я клоню, и догадались, каков был принцип, заложенный в идею глушителя Фентона. Молодой Фентон, как я представляю, размышлял примерно так. Наш мир, говорил он себе, переполнен всевозможным шумом. И если кто-либо изобретет безупречный глушитель, то заработает состояние. Итак, что для этого нужно?..
Ответ он отыскал быстро:
1 2 3 4
Заставить меня выпучить глаза ничуть не легче, чем любого другого, но я даже не сделал попытки скрыть любопытство. Парвис ответил мне полной превосходства улыбкой.
— Все ради науки, — пояснил он. — Идея лаборатории биофизики. Они хотят точно выяснить, что содержится в табачном дыме — для этого и нужны все эти фильтры. Вы ведь слышали о старом споре: вызывает ли курение рак языка и так далее? Проблема в том, что для анализов требуется огромное количество… дистиллята, из него потом выделяют составные компоненты. Поэтому нам приходится много курить.
— А разве вся эта канализация в трубке не лишает вас удовольствия от курения?
— Понятия не имею. Видите ли, я просто доброволец. Я не курю.
— О-о… — протянул я. Тогда мне это показалось единственным ответом, но тут я вспомнил, как начался разговор.
— Вы сказали, — продолжил я с некоторой страстностью, поскольку в левом ухе у меня до сих пор слегка звенело, — что имеется какой-то способ заставить Берта заткнуться. Нам всем хотелось бы о нем услышать — если это, разумеется, не просто метафора.
— Я вспомнил, — ответил он после нескольких экспериментальных затяжек,
— про «глушитель Фентона», судьба которого оказалась печальна. Грустная история… но, как мне кажется, поучительная для всех нас. И как знать, вдруг кто-нибудь и когда-нибудь сумеет его усовершенствовать и заслужить благодарность всего мира.
Затяжка, бульк-бульк, пафф…
— Что ж, давайте послушаем эту история. Когда она началась?
Он вздохнул:
— Я уже почти жалею, что упомянул о ней. Но раз вы настаиваете… и, разумеется, при условии, что сказанное не выйдет за пределы этих стен…
— Э-э… конечно.
— Так вот, Руперт Фентон был одним из наших лаборантов. Очень способный юноша, с прекрасными знаниями по механике, но, естественно, не очень сведущий в теории. В свободное время он вечно что-то мастерил. Идеи обычно к нему приходили хорошие, но, поскольку теоретические знания у него были слабоваты, его изобретения почти никогда не работали. Но это, похоже, его не обескураживало; думаю, он воображал себя современным Эдисоном и верил, что сможет заработать состояние, сварганив что-то из радиоламп и всяческих деталей, которых в лаборатории предостаточно. Поскольку это увлечение не мешало выполнению его обязанностей, никто против него не возражал. Более того, преподаватели прикладной физики даже поощряли его, потому что в любом энтузиазме есть, в конце концов, нечто вдохновляющее. Но никто не верил, что он когда-либо далеко продвинется, потому что Фентон, как я полагаю, не мог даже проинтегрировать «е» в степени «икс».
— Неужели такое невежество возможно ? — ахнул кто-то.
— Ну, может быть, я преувеличиваю. Пусть будет «икс е» в степени «икс». В любом случае все его знания были исключительно практическими — полученными «методом тыка». Дайте ему сколь угодно сложную схему, и он изготовит вам аппарат, но не поймет, как тот работает — разве что это будет нечто совсем простое, например телевизор. Его беда заключалась в том, что он не сознавал своих ограничений. И это, как вы увидите, привело к весьма печальным последствиям.
Думаю, идея зародилась у него, когда он наблюдал за проводимыми студентами опытами по акустике. Полагаю, все присутствующие понимают, что такое интерференция?
— Естественно, — ответил я.
— Эй! — отозвался один из шахматистов, уже бросивший попытки сосредоточиться на игре (наверное, потому что проигрывал). — Я не понимаю.
Парвис взглянул на него так, точно бедняга не имел права жить в мире, где изобретен пенициллин.
— В таком случае, — холодно произнес он, — мне, как я полагаю, лучше кое-что пояснить. — Наши возмущенные протесты он отмел взмахом руки: — Нет, я настаиваю. Подобные вещи необходимо объяснять именно тем, кто их не понимает. Если бы кто-нибудь вовремя удосужился теоретически просветить беднягу Фентона…
И он взглянул сверху вниз на теперь уже окончательно сконфуженного шахматиста.
— Не знаю, — начал пояснение Парвис, — задумывались ли вы когда-нибудь над природой звука . Достаточно сказать, что он состоит из серий волн, движущихся сквозь воздух. Однако это вовсе не волны наподобие тех, что мы видим на поверхности моря — ни в коем случае! Те волны движутся вверх-вниз, а звуковые волны состоят из последовательностей уплотнений и разрежений.
— Раз… чего?
— Разрежений.
— Может, вы подразумевали «разряженностей»?
— Нет, не подразумевал. Сомневаюсь, что такое слово существует, а если и существует, то не имеет права на существование! — взорвался Парвис с апломбом сэра Алана Герберта, роняющего особенно отвратительный неологизм в воображаемую бутылочку с эфиром. — Так на чем я остановился? На объяснении звука, разумеется. Когда мы производим любой шум, от еле слышного шепота до недавно услышанного грохота, в воздухе перемещается цепочка изменений давления. Вам доводилось когда-либо видеть, как работает локомотив на сортировочной горке? Если да, то вы видели превосходный пример подобного явления. Один из концов цепочки вагонов получает толчок, первые два вагона соприкасаются буферами — и вдоль всей цепочки пробегает волна сжатия. А следом за ней происходит обратное явление — разрежение, повторяю: разрежение , — когда вагоны снова разделяются.
Все выглядит достаточно просто, когда имеется только один источник звука — и единственный волновой набор. Но, предположим, у нас две волновые структуры, движущиеся в одном направлении? Тут и возникает интерференция, для демонстрации которой в элементарной физике имеется множество красивых экспериментов. Нас сейчас должен волновать только один факт: если два набора волн идеально точно сбить с шага, то в результате мы получим ноль. Импульс сжатия одной волны попадет точно на импульс разрежения другой — и в целом ничего не изменится, а потому не будет и звука. Если вернуться к аналогии с вагонами, это будет примерно то же самое, если хвостовой вагон одновременно толкнуть вперед и дернуть назад. Он так и останется на месте.
Некоторые из вас, несомненно, уже поняли, куда я клоню, и догадались, каков был принцип, заложенный в идею глушителя Фентона. Молодой Фентон, как я представляю, размышлял примерно так. Наш мир, говорил он себе, переполнен всевозможным шумом. И если кто-либо изобретет безупречный глушитель, то заработает состояние. Итак, что для этого нужно?..
Ответ он отыскал быстро:
1 2 3 4