Ах, Эбен, Эбен, Эбен… Перестань повторять его имя, девочка, иначе свихнешься.
Сари идет в душ, включает воду, но тут ей кажется, что зазвонил телефон. Она закручивает кран, прислушивается. Тишина. Должно быть, послышалось. Снова включает душ, снова слышит звонок. Она отлично понимает, что ей опять померещилось, но все-таки закручиваем кран с водой. Так и есть — тишина. Ну и жизнь. Сари мокрая, мерзнет. Как же ей больно! Эбен, я этого не выдержу. Посмотри, сукин ты сын, что ты со мной делаешь.
Никогда больше не показывайся мне на глаза, я плюну тебе в рожу, выцарапаю глаза. И это не пустая угроза.
К дому подъезжает машина. Неужели Эбен? Нет, вряд ли. Скорее всего Славко. Она узнает от него что-то новое про Эбена. Поэтому Сари вылезает из ванны, наскоро вытирает голову полотенцем. В дверь звонят.
Вообще-то, он не должен был бы приходить сюда без предварительного звонка по телефону, но наплевать — с ним так приятно поговорить. Мой новый друг, мой утешитель. Напьемся с ним, как в тот раз. Сари накидывает халат и бежит к двери.
Это Эбен.
В руках у него орхидея, разодет в пух и прах: пиджак от “Бриони”, туфли от “Конверса”. Сияет лучезарной улыбкой.
— Прости, — говорит он.
— Забирай свой цветок и убирайся, — цедит Сари.
— Ты прости меня, что я не звонил. Мне очень тебя не хватало. Такого трудного дела у меня в жизни не было. Но зато и награда обещает быть беспрецедентной. Я помнил о тебе каждую минуту.
Сари его ненавидит. Ее буквально тошнит от звука его голоса.
— Помнишь, ты звонил мне последний раз? Где ты тогда был?
— У себя дома.
— Вот-вот, именно так ты тогда и сказал.
— Но это правда.
— Ах ты, подонок. Стало быть, звонил из дома, да?
Эбен в смущении. Отводит глаза в сторону, вздыхает.
— Ну, не совсем.
То— то, подлый ты лжец. Посмотрим, какое еще вранье у тебя припасено, думает она.
— Я не обманул тебя, Сари. Просто у меня есть еще один дом.
— Еще один дом? Ты что, совсем меня дурой…
— Не дом, а домик, хижина. Возле Гаррисона, над рекой. Я никогда не приглашаю туда гостей, это мое убежище. Когда мне тяжело, я перебираюсь туда. Всю прошлую неделю я ночевал там. А откуда ты знаешь, что меня не было в городе?
Сари ничего не говорит, только испепеляет его взглядом.
— Ты мне не веришь, да? Сари, ты должна мне доверять.
Она опускает глаза. Накал ненависти несколько ослаб, но Сари не хочет сдаваться. Ярость помогает ей, дает опору. Опять врет, думает она. Нет у него никакого второго дома, лапшу на уши вешает.
Эбен нежно говорит:
— Я никогда в жизни этого не делал, а сейчас сделаю… Хочешь посмотреть?
— Что посмотреть?
— На мой загородный дом?
— Ты собираешься меня туда отвезти?
Он кивает.
— Когда?
Эбен молча берет ее за руку и тянет за собой.
— Ты с ума сошел!
— Пойдем-пойдем.
— У тебя что, правда есть еще дом?
— Пойдем, сама увидишь.
— Но я не одета…
— Сари, ночь прекрасна. Я тебе одолжу что-нибудь из своей одежды. Поехали.
Она смеется и тут же говорит себе: перестань смеяться. Не сдавайся ты так быстро. Но Сари не может ничего с собой поделать — ей весело, и она позволяет Эбену увлечь себя за собой. Она не обута, из одежды — только халат. Эбен захлопывает дверь, ведет ее по холодному асфальту к машине. Сари смеется, никак не может остановиться. От боли не осталось и следа.
Разве что смутное воспоминание, но это не имеет ни малейшего значения, потому что все плохое позади.
Сев в машину, мама смотрит на Оливера очень сурово. Он хочет сказать что-то в свое оправдание, но она лишь прижимает палец к губам. Они едут по дороге, Оливер печален, с тоской думает о предстоящих репрессиях. Во-первых, как минимум месяц запретит гулять; во-вторых, что еще хуже, теперь она считает его шизиком. Джулиет тоже так думает. Наверно, они договаривались о том, чтобы запереть его в психушку, пока он всех вокруг не перекусал.
Мама ведет машину дальним путем — по Ратнер-авеню, потом по Ивовой улице. Спускаются сумерки, верхушки деревьев окутаны полумраком. Возле статуи Ханни Стоунлей Энни тормозит.
— Что это там такое? Вон там, под статуей?
— Это скелет. Для карнавала на День Всех Святых.
— Правда? Пойдем-ка посмотрим.
Они вылезают из машины, подходят поближе. Возле каменной Ханни стоит чучело скелета в цилиндре. Оливер мысленно вздыхает. Сейчас она скажет: “Мой мальчик, только не пугайся, но нам придется сходить к психиатру”. Вместо этого мама говорит:
— Оливер, никогда не разговаривай со мной ни о чем серьезном в машине. Понял? Вполне возможно, что там установлен “жучок”. Весь наш дом, во всяком случае, прослушивается. Ты знаешь, что такое “жучок”?
Оливер кивает.
Значит, все это не его фантазии. Оливер потрясен, растерян.
— Я не исключаю, что они и сейчас каким-нибудь образом нас подслушивают, — продолжает Энни. — С них станется спрятать микрофон в каблуке или еще где-нибудь. Но ничего не поделаешь, приходится рисковать. Главное — ни слова в машине. Никаких вопросов, никаких ошибок. Один раз оступишься, и все, конец. Это ясно?
Оливер кивает.
— Скажи вслух: “Я никогда не буду об этом разговаривать в машине”.
— Я никогда не буду об этом разговаривать в машине.
— И в доме тоже.
— И в доме тоже.
— Да, ты обо всем догадался правильно. Этот тип работает на Луи Боффано. Я должна сказать, что Боффано не виновен, иначе они с нами расправятся. Прости, что не сказала тебе этого раньше. Ты понимаешь, почему я так поступила?
— Понимаю.
— Ты с кем-нибудь еще об этом говорил?
— Нет.
— Уверен? Может, тебе было страшно, и ты поделился с Джессом…
— Нет, мам. Я только вчера догадался.
— В полицию мы обращаться не можем.
— Ясно.
— Этих людей полицией не испугаешь. Они все равно нас убьют.
Он кивает.
— Мы с Джулиет кое-что задумали. Точнее, она придумала, а я осуществлю. Я поговорю с судьей, попытаюсь выйти из игры. Может быть, с завтрашнего дня наша жизнь переменится. Мы уедем из Фарао и никогда сюда больше не вернемся. Тебе страшно?
На самом деле Оливеру не страшно, ни капельки. У него такое ощущение, что дело в надежных руках — мама и Джулиет составили план, а значит, беспокоиться не о чем. Но Оливер не хочет, чтобы мама считала его ребенком, поэтому “взрослым” тоном отвечает:
— Страшно, но совсем чуть-чуть.
— Мне тоже страшно. Но я рада, что мы начинаем действовать. Я все равно больше не вынесла бы. Этот подонок довел меня до сумасшествия. Ты молодец, Оливер, что обратился к Джулиет. Как бы я хотела убить этого ублюдка. Разорвать на куски этого говнюка.
— Как-как? — переспрашивает Оливер и улыбается. На лице Энни тоже появляется нечто похожее на улыбку.
— Ты голоден? — спрашивает она.
— Да.
— Пицца сгодится?
— Нормально. Поужинаем в городе?
— Да, поедем в торговый центр. Я тебе выдам целую кучу четвертаков, можешь торчать возле игральных автоматов, сколько захочешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Сари идет в душ, включает воду, но тут ей кажется, что зазвонил телефон. Она закручивает кран, прислушивается. Тишина. Должно быть, послышалось. Снова включает душ, снова слышит звонок. Она отлично понимает, что ей опять померещилось, но все-таки закручиваем кран с водой. Так и есть — тишина. Ну и жизнь. Сари мокрая, мерзнет. Как же ей больно! Эбен, я этого не выдержу. Посмотри, сукин ты сын, что ты со мной делаешь.
Никогда больше не показывайся мне на глаза, я плюну тебе в рожу, выцарапаю глаза. И это не пустая угроза.
К дому подъезжает машина. Неужели Эбен? Нет, вряд ли. Скорее всего Славко. Она узнает от него что-то новое про Эбена. Поэтому Сари вылезает из ванны, наскоро вытирает голову полотенцем. В дверь звонят.
Вообще-то, он не должен был бы приходить сюда без предварительного звонка по телефону, но наплевать — с ним так приятно поговорить. Мой новый друг, мой утешитель. Напьемся с ним, как в тот раз. Сари накидывает халат и бежит к двери.
Это Эбен.
В руках у него орхидея, разодет в пух и прах: пиджак от “Бриони”, туфли от “Конверса”. Сияет лучезарной улыбкой.
— Прости, — говорит он.
— Забирай свой цветок и убирайся, — цедит Сари.
— Ты прости меня, что я не звонил. Мне очень тебя не хватало. Такого трудного дела у меня в жизни не было. Но зато и награда обещает быть беспрецедентной. Я помнил о тебе каждую минуту.
Сари его ненавидит. Ее буквально тошнит от звука его голоса.
— Помнишь, ты звонил мне последний раз? Где ты тогда был?
— У себя дома.
— Вот-вот, именно так ты тогда и сказал.
— Но это правда.
— Ах ты, подонок. Стало быть, звонил из дома, да?
Эбен в смущении. Отводит глаза в сторону, вздыхает.
— Ну, не совсем.
То— то, подлый ты лжец. Посмотрим, какое еще вранье у тебя припасено, думает она.
— Я не обманул тебя, Сари. Просто у меня есть еще один дом.
— Еще один дом? Ты что, совсем меня дурой…
— Не дом, а домик, хижина. Возле Гаррисона, над рекой. Я никогда не приглашаю туда гостей, это мое убежище. Когда мне тяжело, я перебираюсь туда. Всю прошлую неделю я ночевал там. А откуда ты знаешь, что меня не было в городе?
Сари ничего не говорит, только испепеляет его взглядом.
— Ты мне не веришь, да? Сари, ты должна мне доверять.
Она опускает глаза. Накал ненависти несколько ослаб, но Сари не хочет сдаваться. Ярость помогает ей, дает опору. Опять врет, думает она. Нет у него никакого второго дома, лапшу на уши вешает.
Эбен нежно говорит:
— Я никогда в жизни этого не делал, а сейчас сделаю… Хочешь посмотреть?
— Что посмотреть?
— На мой загородный дом?
— Ты собираешься меня туда отвезти?
Он кивает.
— Когда?
Эбен молча берет ее за руку и тянет за собой.
— Ты с ума сошел!
— Пойдем-пойдем.
— У тебя что, правда есть еще дом?
— Пойдем, сама увидишь.
— Но я не одета…
— Сари, ночь прекрасна. Я тебе одолжу что-нибудь из своей одежды. Поехали.
Она смеется и тут же говорит себе: перестань смеяться. Не сдавайся ты так быстро. Но Сари не может ничего с собой поделать — ей весело, и она позволяет Эбену увлечь себя за собой. Она не обута, из одежды — только халат. Эбен захлопывает дверь, ведет ее по холодному асфальту к машине. Сари смеется, никак не может остановиться. От боли не осталось и следа.
Разве что смутное воспоминание, но это не имеет ни малейшего значения, потому что все плохое позади.
Сев в машину, мама смотрит на Оливера очень сурово. Он хочет сказать что-то в свое оправдание, но она лишь прижимает палец к губам. Они едут по дороге, Оливер печален, с тоской думает о предстоящих репрессиях. Во-первых, как минимум месяц запретит гулять; во-вторых, что еще хуже, теперь она считает его шизиком. Джулиет тоже так думает. Наверно, они договаривались о том, чтобы запереть его в психушку, пока он всех вокруг не перекусал.
Мама ведет машину дальним путем — по Ратнер-авеню, потом по Ивовой улице. Спускаются сумерки, верхушки деревьев окутаны полумраком. Возле статуи Ханни Стоунлей Энни тормозит.
— Что это там такое? Вон там, под статуей?
— Это скелет. Для карнавала на День Всех Святых.
— Правда? Пойдем-ка посмотрим.
Они вылезают из машины, подходят поближе. Возле каменной Ханни стоит чучело скелета в цилиндре. Оливер мысленно вздыхает. Сейчас она скажет: “Мой мальчик, только не пугайся, но нам придется сходить к психиатру”. Вместо этого мама говорит:
— Оливер, никогда не разговаривай со мной ни о чем серьезном в машине. Понял? Вполне возможно, что там установлен “жучок”. Весь наш дом, во всяком случае, прослушивается. Ты знаешь, что такое “жучок”?
Оливер кивает.
Значит, все это не его фантазии. Оливер потрясен, растерян.
— Я не исключаю, что они и сейчас каким-нибудь образом нас подслушивают, — продолжает Энни. — С них станется спрятать микрофон в каблуке или еще где-нибудь. Но ничего не поделаешь, приходится рисковать. Главное — ни слова в машине. Никаких вопросов, никаких ошибок. Один раз оступишься, и все, конец. Это ясно?
Оливер кивает.
— Скажи вслух: “Я никогда не буду об этом разговаривать в машине”.
— Я никогда не буду об этом разговаривать в машине.
— И в доме тоже.
— И в доме тоже.
— Да, ты обо всем догадался правильно. Этот тип работает на Луи Боффано. Я должна сказать, что Боффано не виновен, иначе они с нами расправятся. Прости, что не сказала тебе этого раньше. Ты понимаешь, почему я так поступила?
— Понимаю.
— Ты с кем-нибудь еще об этом говорил?
— Нет.
— Уверен? Может, тебе было страшно, и ты поделился с Джессом…
— Нет, мам. Я только вчера догадался.
— В полицию мы обращаться не можем.
— Ясно.
— Этих людей полицией не испугаешь. Они все равно нас убьют.
Он кивает.
— Мы с Джулиет кое-что задумали. Точнее, она придумала, а я осуществлю. Я поговорю с судьей, попытаюсь выйти из игры. Может быть, с завтрашнего дня наша жизнь переменится. Мы уедем из Фарао и никогда сюда больше не вернемся. Тебе страшно?
На самом деле Оливеру не страшно, ни капельки. У него такое ощущение, что дело в надежных руках — мама и Джулиет составили план, а значит, беспокоиться не о чем. Но Оливер не хочет, чтобы мама считала его ребенком, поэтому “взрослым” тоном отвечает:
— Страшно, но совсем чуть-чуть.
— Мне тоже страшно. Но я рада, что мы начинаем действовать. Я все равно больше не вынесла бы. Этот подонок довел меня до сумасшествия. Ты молодец, Оливер, что обратился к Джулиет. Как бы я хотела убить этого ублюдка. Разорвать на куски этого говнюка.
— Как-как? — переспрашивает Оливер и улыбается. На лице Энни тоже появляется нечто похожее на улыбку.
— Ты голоден? — спрашивает она.
— Да.
— Пицца сгодится?
— Нормально. Поужинаем в городе?
— Да, поедем в торговый центр. Я тебе выдам целую кучу четвертаков, можешь торчать возле игральных автоматов, сколько захочешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81