Мир стал для меня более ясным.
— У каждого из нас есть темные пятна, старина. Я не брошу камень первым. Но это не повод, чтобы отказаться от борьбы.
Я был словно галька на дне водопада Вода падала беспрестанно, а я сохранял каменное выражение лица, как крупный бизнесмен, продающий нефтяные танкеры или месторождения. Тот, кто говорит последний, всегда оказывается на высоте. Но Берни не мог знать, что я делаю это не нарочно.
— Ладно, давай начистоту. Сколько тебе предложили в «Кулис дю монд»? Я поговорю с боссом. Уверен, мы договоримся. Хочу тебе сказать, старина… — Он опять затянул свою песню о газете, как «одной большой семье».
Странно, подумал я, все эти жены, начальники, друзья не очень-то заботятся о тебе, но как только ты собрался уходить — они готовы на все. Берни поведал мне о новых грандиозных планах по реорганизации всей нашей группы. И про меня не забыли! Мне достался неплохой кусок пирога. Стоит ли все это бросать?
— Как насчет отпуска? Возьми месяц. Проветри мозги. Перезаряди батареи. Съезди куда-нибудь. Послушай, старина, забудь про это увольнение. Я даже не слышал, что ты сказал. В одно ухо влетело, в другое вылетело. Пусть какой-нибудь доктор напишет тебе бюллетень на две-три недели. Идет?
Все время пока он говорил, я думал только о Ким. Когда она узнала, что все так серьезно, ее лицо исказилось от боли. Я почувствовал, как у нее к горлу подкатил комок.
— Нет, — повторяла она, — нет… нет.
Я решил встретиться с Декампом. Из всех людей, которых я знал, он, пожалуй, лучше всего подходил на роль стены, твердой прочной стены, от которой все отскакивает. Только подловить его было не так-то просто.
Он клюнул на идею пообедать в ресторане возле его работы.
— Как ты думаешь, она выдержит этот удар? — спросил я.
— За последний месяц она вполне поправилась.
— Это не то.
— Я говорил с тобой, как врач. Теперь слушай. Ты берешь нож и втыкаешь его в живот человеку, а потом спрашиваешь меня, выдержит ли он этот удар.
— У меня нет другого выхода.
— Не знаю. Доедай. — Он с ужасным хрустом поедал свою редиску. — Бывает ли вообще другой выход? (Хрум!)
Если бы он был, мы бы знали. Сколько мужчин и женщин бросали друг друга, пытаясь начать спектакль заново. — А что делают другие люди? Он не ответно и спросил:
— Как ты будешь там жить?
Это меня не беспокоило. Тут моя совесть была чиста.
— Я разберу себя на части, — сказал я, — прочищу как следует весь механизм, смажу маслом и соберу опять.
Я долго говорил о загрязнении окружающей среды, о больном обществе, о необходимости спасения душ. Я говорил о Евангелии, о Коране, о романе, который мне так хотелось написать, и о цели жизни. Под конец я хотел поговорить о Терезе, но он перебил меня.
— Короче, полинезийский мираж.
— Что?
— Ваш остров, наверное, похож на атолл? И на закате приходят туземцы и бренчат на своих мандолинах, а небо зеленеет?
Меня не столько задевал сарказм Декампа, сколько его ужасный аппетит. Каждый кусок говядины увеличивал силу, которая разрушала мою новую игрушку.
— У тебя нет выбора, — заключил он, — ты вернешься. Но сначала ты должен туда поехать.
— Ну-ну, продолжай, — сказал я. Нечто подобное мне и хотелось услышать.
— Именно так я говорил себе, когда хотел все бросить и уехать в Индию. Но не сделал этого и до сих пор жалею.
— Продолжай…
— Некогда… — отмахнулся он, изучая меню. — Возьму-ка я этот пудинг под названием «летающий остров». И кофе.
Предстояло сделать очень многое. Удивительно, как трудно выбирать якоря. Незначительные детали перемешиваются с действительно серьезными вещами, и неизвестно, как все это распутать.
Например, стоишь перед своим гардеробом и спрашиваешь себя: «Какой взять костюм»? Можно провести три дня, созерцая горы рубашек, свитеров и носков, и не прийти ни к какому решению. Или посещаешь адвоката, который, как говорят друзья, чудесный специалист по разводам. А когда выходишь из его конторы, хочется просто утопиться.
Есть те, кого можно обмануть (…надо немного отдохнуть… побыть два-три месяца одному… ну конечно, Ким согласна, мама…), и те, кому надо сказать правду. Как говорит Гурджиев, есть материальный вопрос («Я оставил в банке достаточно денег. На следующий квартал хватит. Потом?.. Ну, мы посмотрим. Да, дорогая, страховка оплачена») и есть боль.
С Ким мы говорили и спорили каждую ночь. Иногда со слезами, иногда с гордым безразличием. Часто мы говорили друг другу больше, чем следовало. Потом опять любовь и слезы. Сожаления, и эта ужасная ностальгия. Колебания и наконец упреки. Что сказала она однажды вечером, три года назад, или что сделал я в то утро, или что мы забыли сделать или сказать. И опять язвительные слова — или смех, презрение, безразличие, нежность, сожаление, отчаяние. Этот механизм не знал сбоев. Пускаешь стрелу, и мишень летит ей навстречу.
— Почему бы тебе не съездить на два-три месяца? На испытание.
— Ну…
— Испытательный срок ты имеешь в виду?
— Зачем все разрушать? Послушай, Серж, я сегодня думала. Так иногда говорят: оставлю все и уйду. Но ты не можешь оставить самого себя.
— О, избавь меня…
— Я хочу сказать, тут просто книжная романтика…
— Ким, пожалуйста! Это так мучительно для меня.
— Бедняжка, Извини, пожалуйста, что я причиняю тебе боль…
— Избавь меня от твоего сарказма, ради Бога.
— Я просто думала, что ты меня еще немного любишь и… что ты…
Рыдания не давали ей закончить, и около трех часов ночи она принимала снотворное. Я не принимал, потому что не хотел спать. Мне казалось, что это означало бы уходить от нее дважды. Я долго наблюдал, как она лежит, завернутая в тонкую пелену сна. «Она спит не так, как другие, — думал я. — Может, только она и умеет спать правильно». И я вспомнил…
В то лето бессонница, которая всегда преследовала меня, достигла тревожных размеров. Декамп испробовал все препараты, оканчивавшиеся на «ал» и «иум». Ничто не помогало. Потом однажды вечером в Антибе во время отпуска рядом со мной в постели появилась Ким. Я ощущал волны, которые исходили из ее тела и проникали в мое, принося блаженное ощущение покоя и расслабленности. По утрам я вставал юный, как Адам при сотворении мира. Иногда в середине ночи я открывал один глаз, и где-то в моем мозгу маленькая клеточка шептала: «Прижмись к ней». Спокойно, клетка, не говори ничего, а то я проснусь. И сон снова наплывал на меня.
Рассвет пробивался сквозь шторы. Должно быть, я задремал под утро, потому что меня вернул из небытия звонок консьержки. Прежде чем встать и собрать почту, я долго лежал в кровати, смутно сознавая, что хотя у меня под одеялом есть ноги, руки и все остальное, я совершенно утратил способность управлять ими. не говоря о мыслях, которые ползали по полу, как тараканы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
— У каждого из нас есть темные пятна, старина. Я не брошу камень первым. Но это не повод, чтобы отказаться от борьбы.
Я был словно галька на дне водопада Вода падала беспрестанно, а я сохранял каменное выражение лица, как крупный бизнесмен, продающий нефтяные танкеры или месторождения. Тот, кто говорит последний, всегда оказывается на высоте. Но Берни не мог знать, что я делаю это не нарочно.
— Ладно, давай начистоту. Сколько тебе предложили в «Кулис дю монд»? Я поговорю с боссом. Уверен, мы договоримся. Хочу тебе сказать, старина… — Он опять затянул свою песню о газете, как «одной большой семье».
Странно, подумал я, все эти жены, начальники, друзья не очень-то заботятся о тебе, но как только ты собрался уходить — они готовы на все. Берни поведал мне о новых грандиозных планах по реорганизации всей нашей группы. И про меня не забыли! Мне достался неплохой кусок пирога. Стоит ли все это бросать?
— Как насчет отпуска? Возьми месяц. Проветри мозги. Перезаряди батареи. Съезди куда-нибудь. Послушай, старина, забудь про это увольнение. Я даже не слышал, что ты сказал. В одно ухо влетело, в другое вылетело. Пусть какой-нибудь доктор напишет тебе бюллетень на две-три недели. Идет?
Все время пока он говорил, я думал только о Ким. Когда она узнала, что все так серьезно, ее лицо исказилось от боли. Я почувствовал, как у нее к горлу подкатил комок.
— Нет, — повторяла она, — нет… нет.
Я решил встретиться с Декампом. Из всех людей, которых я знал, он, пожалуй, лучше всего подходил на роль стены, твердой прочной стены, от которой все отскакивает. Только подловить его было не так-то просто.
Он клюнул на идею пообедать в ресторане возле его работы.
— Как ты думаешь, она выдержит этот удар? — спросил я.
— За последний месяц она вполне поправилась.
— Это не то.
— Я говорил с тобой, как врач. Теперь слушай. Ты берешь нож и втыкаешь его в живот человеку, а потом спрашиваешь меня, выдержит ли он этот удар.
— У меня нет другого выхода.
— Не знаю. Доедай. — Он с ужасным хрустом поедал свою редиску. — Бывает ли вообще другой выход? (Хрум!)
Если бы он был, мы бы знали. Сколько мужчин и женщин бросали друг друга, пытаясь начать спектакль заново. — А что делают другие люди? Он не ответно и спросил:
— Как ты будешь там жить?
Это меня не беспокоило. Тут моя совесть была чиста.
— Я разберу себя на части, — сказал я, — прочищу как следует весь механизм, смажу маслом и соберу опять.
Я долго говорил о загрязнении окружающей среды, о больном обществе, о необходимости спасения душ. Я говорил о Евангелии, о Коране, о романе, который мне так хотелось написать, и о цели жизни. Под конец я хотел поговорить о Терезе, но он перебил меня.
— Короче, полинезийский мираж.
— Что?
— Ваш остров, наверное, похож на атолл? И на закате приходят туземцы и бренчат на своих мандолинах, а небо зеленеет?
Меня не столько задевал сарказм Декампа, сколько его ужасный аппетит. Каждый кусок говядины увеличивал силу, которая разрушала мою новую игрушку.
— У тебя нет выбора, — заключил он, — ты вернешься. Но сначала ты должен туда поехать.
— Ну-ну, продолжай, — сказал я. Нечто подобное мне и хотелось услышать.
— Именно так я говорил себе, когда хотел все бросить и уехать в Индию. Но не сделал этого и до сих пор жалею.
— Продолжай…
— Некогда… — отмахнулся он, изучая меню. — Возьму-ка я этот пудинг под названием «летающий остров». И кофе.
Предстояло сделать очень многое. Удивительно, как трудно выбирать якоря. Незначительные детали перемешиваются с действительно серьезными вещами, и неизвестно, как все это распутать.
Например, стоишь перед своим гардеробом и спрашиваешь себя: «Какой взять костюм»? Можно провести три дня, созерцая горы рубашек, свитеров и носков, и не прийти ни к какому решению. Или посещаешь адвоката, который, как говорят друзья, чудесный специалист по разводам. А когда выходишь из его конторы, хочется просто утопиться.
Есть те, кого можно обмануть (…надо немного отдохнуть… побыть два-три месяца одному… ну конечно, Ким согласна, мама…), и те, кому надо сказать правду. Как говорит Гурджиев, есть материальный вопрос («Я оставил в банке достаточно денег. На следующий квартал хватит. Потом?.. Ну, мы посмотрим. Да, дорогая, страховка оплачена») и есть боль.
С Ким мы говорили и спорили каждую ночь. Иногда со слезами, иногда с гордым безразличием. Часто мы говорили друг другу больше, чем следовало. Потом опять любовь и слезы. Сожаления, и эта ужасная ностальгия. Колебания и наконец упреки. Что сказала она однажды вечером, три года назад, или что сделал я в то утро, или что мы забыли сделать или сказать. И опять язвительные слова — или смех, презрение, безразличие, нежность, сожаление, отчаяние. Этот механизм не знал сбоев. Пускаешь стрелу, и мишень летит ей навстречу.
— Почему бы тебе не съездить на два-три месяца? На испытание.
— Ну…
— Испытательный срок ты имеешь в виду?
— Зачем все разрушать? Послушай, Серж, я сегодня думала. Так иногда говорят: оставлю все и уйду. Но ты не можешь оставить самого себя.
— О, избавь меня…
— Я хочу сказать, тут просто книжная романтика…
— Ким, пожалуйста! Это так мучительно для меня.
— Бедняжка, Извини, пожалуйста, что я причиняю тебе боль…
— Избавь меня от твоего сарказма, ради Бога.
— Я просто думала, что ты меня еще немного любишь и… что ты…
Рыдания не давали ей закончить, и около трех часов ночи она принимала снотворное. Я не принимал, потому что не хотел спать. Мне казалось, что это означало бы уходить от нее дважды. Я долго наблюдал, как она лежит, завернутая в тонкую пелену сна. «Она спит не так, как другие, — думал я. — Может, только она и умеет спать правильно». И я вспомнил…
В то лето бессонница, которая всегда преследовала меня, достигла тревожных размеров. Декамп испробовал все препараты, оканчивавшиеся на «ал» и «иум». Ничто не помогало. Потом однажды вечером в Антибе во время отпуска рядом со мной в постели появилась Ким. Я ощущал волны, которые исходили из ее тела и проникали в мое, принося блаженное ощущение покоя и расслабленности. По утрам я вставал юный, как Адам при сотворении мира. Иногда в середине ночи я открывал один глаз, и где-то в моем мозгу маленькая клеточка шептала: «Прижмись к ней». Спокойно, клетка, не говори ничего, а то я проснусь. И сон снова наплывал на меня.
Рассвет пробивался сквозь шторы. Должно быть, я задремал под утро, потому что меня вернул из небытия звонок консьержки. Прежде чем встать и собрать почту, я долго лежал в кровати, смутно сознавая, что хотя у меня под одеялом есть ноги, руки и все остальное, я совершенно утратил способность управлять ими. не говоря о мыслях, которые ползали по полу, как тараканы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35