– Спросила бы у кого-нибудь на станции, тебе бы сразу показали.
– Нет, спрашивать ни у кого не хотелось.
Говоря это, Эцуко прижалась плечом к моей груди. Я обнял ее. Сердце девушки колотилось о мою грудь. Потом она попросила, чтобы я вынул из нагрудного кармана рубахи трубку. Я резко вытащил ее оттуда и швырнул в сторону. Она раскололась, стукнувшись об пол из искусственного мрамора, – это было понятно по звуку. Я повел Эцуко к кожаному дивану, стоявшему в глубине магазина. Пробираясь между витрин с выставленными товарами, я несколько раз чуть было не упал -крепко прижавшись ко мне, девушка лишала меня свободы движений. А если бы упал, то свалились бы вдвоем, в обнимку, и нам бы ни за что не подняться.
Я принял твердое решение. Больше никогда не расстанусь с ней. Пришло время, когда мы должны слиться в одно целое. Не отдавая себе отчета в том, что доводы моего воспаленного мозга вздорны, я проникся этой мыслью, утопив свое разгоряченное лицо в мягких волосах Эцуко. И поэтому был поражен, когда моя рука, скользнувшая по ее юбке, была вдруг отброшена. Какая-то ошибка, подумал я.
– Перестань, не смей.
С этими словами она снова отбросила мою руку. В тот миг я испытал лишь стыд. На какое-то мгновение на моем покрасневшем лице появилась странная ухмылка. Но она тут же превратилась в злобную гримасу.
– Ну что ты дурочку из себя строишь? – Я с силой отвел назад ее руку. – Зачем тогда пришла! – закричал я. Мне хотелось задушить ее. Но это продолжалось недолго. От охватившего меня возбуждения я вдруг обессилел. Эцуко дважды отбросила мою руку, но потом перестала сопротивляться. Это было еще хуже. Она лежала на боку, с широко открытыми глазами, точно брошенная на диван сломанная кукла. Из-под юбки безжизненно торчали худые ноги… Я пришел в замешательство – ну точь-в-точь как эскадра, вынужденная в ходе сражения перестраивать боевой порядок. Впервые у меня закралось подозрение еще в то время, когда в начале "летних каникул" Эцуко назвала цикаду птицей. Теперь, как мне казалось, я понял свое заблуждение, понял, что она просто еще совсем ребенок. В моих руках, охвативших Эцуко, тело ее вдруг налилось тяжестью и отвердело, точно каменное, диван показался неимоверно узким. Глядя на потолок, подобный черной дыре, я прижался горячей щекой к спине Эцуко. Ощущение чуть шероховатой кожи было приятным.
Но вот Эцуко встала с дивана. Глядясь в стекло витрины, она поправила волосы.
– Если тебе нужно зеркало, там есть большое.
Я сказал это, утопая в кресле, и сам удивился своим словам. Выходит, я тороплю ее уход. Но ведь тогда все будет потеряно.
Я встал, проводил ее туда, где висело зеркало, и включил яркую лампу. Моя предупредительность привела к обратному – отдалила от нее. В ослепительном свете складка на платье между торчащих лопаток худенькой Эцуко выглядела непереносимо жалкой.
– … – открыл я было рот, но так ничего и не сказал. Я хотел что-то сказать, но никак не мог подобрать слов. Любое слово сделало бы еще более явным мое притворное безразличие… И тогда она уйдет от меня в недостижимую даль. Значит, заговорить равносильно тому, чтобы собственными руками разорвать связывающую нас нить.
Эцуко отвернулась от зеркала. Она беззаботно улыбалась:
– Проводишь до станции?
Я был не в силах сдержать себя.
– Нет… Нет, ни за что.
В охотничьем магазине N. все осталось по-прежнему. Меня это удивляло. На своей работе я теперь почти все время сплю. Делать ничего не хочется.
Открыв сонные глаза, я вдруг вижу на столе телефон. Я разом выпрямляюсь и хватаю телефонную трубку
.
В ней ничего не слышно. Но я не выпускаю ее из рук. И еще сильнее прижав к уху, жду. И ухо начинает наконец улавливать тонкое потрескивание – видимо, от ветра трутся между собой телефонные провода. Это, конечно, не слова. Но постепенно звук становится все тоньше и начинает напоминать человеческий голос. Что же он мне шепчет?…
Я долго не кладу трубку. Меня подстегивает желание быть обманутым.

1 2 3 4 5