Он поднял глаза – и не нашелся, что ответить. Отец стоял с рассеянным видом, засунув руки за оби ; носки на нем были домотканые, а уличные гэта хоть и недорогие, но новенькие. Придирчиво оглядев всю отцовскую фигуру, он не обнаружил ни единого пятнышка. Когда после войны их выселили из дома и семья в поисках крова кочевала с места наместо, отец,куда бы они ни ехали, в первую очередь собирал в дорогу своих кур и нес их сам, с величайшей осторожностью… Теперешнее безразличие необъяснимо. Что происходит? – снова недоуменно подумал он.
Оба молчали. Из комнаты послышался мачехин голос:
– Синта-сан, пожалуйте в дом. А то отец готов сидеть там до вечера. Не ровен час, простудится… Отец, не холодно тебе в о-сота ? Может, подать хаори?
Кожа на висках у отца порозовела, от смущения все лицо залилось пунцовой краской. А он ощутил болезненный укол в сердце. Вот оно как, о-сота… Так называли на родине отца теплую безрукавку, но отчего-то в устах мачехи это слово неприятно резало слух. А жеманство, с которым она выговаривала его, сразу вызвало в памяти каблуки и широкополую шляпу.
…Почему я обращаю внимание на такие пустяки? – раздражаясь от собственной мелочности, подумал он, поднимаясь в дом. Какая разница, какое у нее произношение! Но тут же в глаза бросилась уродливо свисавшая с сутулых отцовских плеч безрукавка – точно неуклюжее животное забралось на спину, – и ему снова стало противно. Нелюбовь к безрукавкам он унаследовал от матери: та ни разу, даже в детстве, не надела на него безрукавки. Да и на отца тоже. Оттого и сегодня, увидев отца, вышедшего к нему в о-сота, он пережил легкое потрясение.
Войдя с освещенного ярким солнцем двора в дом, он в первую секунду ничего не мог разобрать – так темно показалось внутри. И в самом деле, не только в крохотной, в два с половиной дзе, прихожей, но и в комнатах царил полумрак. Ему почудилось, что он пришел не к отцу, а в незнакомый, чужой дом. Это странное чувство возникло от прикоснования ступней к шероховатой поверхности татами и постепенно передалось каждой клеточке тела.
– Бр-р! Холодина! – непроизвольно вырвалось у него, и он тут же осекся, едва не брякнув: «На улице и то теплее!»
– А вы присядьте к котацу, – мгновенно отозвалась мачеха – видно, это задело ее. Но что ни говори, а в доме было действительно холодно, и он последовал совету – устроился у жаровни, стоявшей рядом с телевизором в маленькой комнате; но едва попытался вытянуть ноги, как что-то живое и теплое прильнуло к нему, и в голове мелькнула бредовая мысль, что котацу, прикрытое деревянной крышкой, – огромная мышеловка. Он даже невольно вздрогнул. Тут же раздался какой-то скребущий звук, постепенно затихший в углу, – точно огромный краб прочертил клешней по татами – и мачехин голос:
– Ну-ну, Тиби-тян, успокойся!
Привстав, он всмотрелся в полумрак: затаившись в углу, белый терьер злобно буравил его глазами.
– Тиби-тян, перестань! Ты что, забыл? Этот дядя к нам уже приезжал. Поздоровайся с ним, скорее! Фу, какой нехороший мальчик!
Мачеха подняла собачонку и усадила рядом с котацу. Разумеется, он помнил, что у мачехи есть собака. В тот приезд пес произвел на него просто неизгладимое впечатление – настолько они с мачехой дополняли друг друга. Но сегодня он отчего-то совершенно забыл о его существовании – либо потому, что вообще был равнодушен к собакам, либо из-за этого странного чувства, что все здесь не так, как прежде…
– Ну конечно, пес был и в прошлый раз, – пробормотал он. И отчетливо вспомнил подробности. Пес у мачехи уже восемнадцать лет. От старости у него началась флектена, и шерсть на морде пришлось частично выстричь. Он даже припомнил, как спросил тогда, содрогнувшись от омерзения:
– Неужели в самом деле восемнадцать?
– Да, – кивнула мачеха, целуя собачку в носик. – Совсем старичок.
…Старичок?! – изумился он. Восемнадцать лет для собаки – что-то невероятное. Просто оборотень, а не собака.
Возможно, мачеха несколько преувеличила. Но было видно, что расспросы о собачьем возрасте ей неприятны. Ему вдруг тоже стало не по себе. Подумать только, восемнадцать лет… Восемнадцать лет назад началась война… Значит, расспрашивая о собачьей жизни, можно узнать прошлое самой хозяйки? Человеческие тайны воплотились в собаку и разгуливают по дому, усмехнулся он, и хотя собаки не вызывали у него ни любви, ни ненависти, на этого терьера он просто смотреть не мог. Однако вовсе не обращать внимания на пса неудобно, мачеха может обидеться. И он решил, что постарается держаться от терьера подальше. Так было в прошлый раз. И вот незадача! – сегодня начисто упустил это из виду.
…Может, привыкаю к мачехе? – задумался он. – Или просто пес сидел под футоном и не показывался на глаза? Вот я и забыл про него… В любом случае, надо с ним подружиться. Я просто обязан это сделать – ради того, чтобы у отца с мачехой все было хорошо.
Он решительно позвал:
– Иди-ка сюда! – Откинул футон и протянул к терьеру, сидевшему у мачехи на коленях, руки.
– Осторожнее, – проворковала та, словно мать над младенцем.
– Не волнуйтесь, – раздражаясь, ответил он, все еще сидя
с протянутыми руками.
Приняв пса, он ощутил ладонями сопротивление дрожащего тела и лап.
– Я всегда любила животных, – сказала мачеха. – А с него прямо пылинки сдуваю. Вот он столько и живет.
Пес затих. Он погладил его по голове. Под кожей прощупывался крепкий череп. Интересно, о чем это пес сейчас думает?…
– Его подкинули. Бросили во внутреннем дворике храма. Уж до того был худ, едва на ногах держался. Мальчишки, наверное, его мучили: на шее веревка и вид такой больной-больной… Я проходила мимо, вот и увидела его.
Пес сидел смирно, умильно склонив голову набок – точь-в-точь человек, внимающий рассказу про самого себя.
– Взяла я его на руки, а он мордочку тянет и смотрит,
смотрит…
Прямо сказка про Урасима Таро , усмехнулся он.
Нельзя сказать, что мачеха не умела рассказывать – просто она, стесняясь своего деревенского выговора, изо всех сил старалась подражать столичной манере, и получалось чересчур театрально.
Он почесал собаке за ухом, и неожиданно пальцы наткнулись на странное уплотнение на затылке – не то кость, не то нарост. Что это? – удивился он. Наверное, от возраста… Мышцы теряют эластичность, и образуются желваки. Надо спросить у отца. Все-таки ветеринар…
А мачеха все говорила и говорила. Это было бесконечное путаное повествование о том, как она, принеся щенка домой, выходила его:
– Положила я на кухне в мисочку рисовой каши, а он проглотил все э один присест, тут же улегся, глаза так и слипаются…
Он взглянул на отца. Тот тоже сидел, сонно полуприкрыв веки, только изредка вскидывался и таращил невидящие глаза, но тут же снова начинал клевать носом.
1 2 3 4 5 6