ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Мысленно я разговаривал с мамой и отцом о том дне, давным-давно… Нет… я смотрел на воду и думал о безмолвном мире рыб… Мы, с умными глазами, плавали под водой, мимо меня кто-то проплыл, кто-то из родных, но я его не узнал…
На самом деле я стоял и смотрел на море, или на картины моря, как я обычно говорил, на остатки солнечного света, на волны, бьющиеся о борт парома. Я ненадолго закрыл глаза и ощутил на веках ветер и брызги соленой воды… Мне не хотелось думать о той картине, на которой были мама, отец и я на том же пароме, на той же палубе, в такую же погоду, и смотрели на те же скалы возле Дрёбака…
Не знаю, зачем я сел на этот датский паром… Чтобы вкратце повторить… или, вернее, подвести черту под чем-то, чего нельзя распутать, ведь ничего нельзя было связать, эту историю нельзя было разрешить… Что я вбил себе в голову? Что это игра, что я могу снова начать ее?… Я оказался в середине чего-то, у чего не было конца.
Я вдруг вспомнил одну фотографию из порнографического журнала, который нашел в ящике отца. Старик с длинными седыми волосами в соитии с молодой женщиной. Она лежала на животе на большом камне, а старик стоял сзади нее. Когда я первый раз увидел эту фотографию, я подумал не о том, кто они, этот старик и молодая женщина. Я подумал об отце. Представил себя на его месте, вот я изучаю эту фотографию, яркость цвета, я чего-то искал в ней, но чего именно?… В ней была какая-то двойственность, невинность и несчастье, у меня напрягся низ живота. Воспоминание о той фотографии вызвало у меня желание, это случилось так неожиданно, что я тут же забыл о датском пароме.
Трое ребятишек бегали по палубе. Ветер носил детские голоса. Я обернулся и посмотрел на младшего; расставив ноги, он стоял рядом со мной, держась обеими руками за поручни, и не отрывал глаз от поверхности воды. Может быть, это напомнило ему какую-то игру… компьютерную игру…
Я пошел по пушистым коврам коридора.
Игральные автоматы и сувенирные киоски выглядели пережитками старой жизни. Двадцать лет назад это была экзотическая зона с игральными автоматами и сладостями, каких не было больше нигде в мире. Пароходы целеустремленно превращались в спущенные на воду супермаркеты и в конце концов стали похожи на торговые центры, возведенные на всех перекрестках западного мира.
На таком пароме можно найти все, что только пожелаешь: можно посмотреть фильм или сходить к парикмахеру, напиться вдрызг, купить духи, проиграть все деньги, взять урок игры на гитаре, познакомиться с мексиканской или китайской кухней, поиграть с детьми, полюбоваться морем.
Все было узнаваемо и привычно, как в ближайшем от твоего дома супермаркете.
Сдаться – все равно что смотреть изнуряющий беззвучный фильм. Ты садишься в кресло, вытягиваешь ноги и погружаешься в беззвучное забытье, это ролик без начала и без конца. Ты ходишь по одним и тем же коридорам, ступаешь по одним и тем же мягким коврам, но не можешь понять, что за фильм ты смотришь. Как он называется, кто актеры, кто режиссер?… И вообще, смотришь ты фильм, играешь роль или только подглядываешь за кем-то?…
Я бродил по коридорам всех семи палуб и не мог отличить одну от другой.
Я снова вышел на верхнюю палубу, наступила ночь. Паром шел в темноте с помощью указаний, получаемых со спутниковых радаров. На скамье сидела женщина и курила сигарету. Я сел рядом и стал наблюдать в темноте за ее резко очерченным профилем; наверное, мне следовало что-нибудь сказать ей, но я слишком устал от блужданий по семи палубам парома…
Мы молчали, она курила. Я сбоку наблюдал за ней и вскоре забыл, что мне следовало что-нибудь сказать ей, что странно сидеть рядом с незнакомой женщиной ночью на борту судна и молчать.
– В начале вечера я сидела в ресторане, – сказала она, уронила сигарету на палубу и наступила на нее носком туфли. Она повернулась ко мне.
Лицо ее казалось бледным кругом, обрамленным ночной темнотой. Оно было маленькое. Такие, словно стиснутые, лица всегда внушают мне мысль о чем-то утраченном или недостигнутом, может быть какой-то более просторной форме. Ведь обозримое нам всегда представляется совершенным. Ее же лицо что-то скрывало, и мне хотелось сидеть и слушать ее, пока я не пойму, что же оно скрывает, а затем спуститься в каюту и погрузиться в вязкий сон.
Она продолжала говорить, голос у нее был мелодичный, и я думал, что мне приятно слушать ее и кивать.
Она говорила на мягком копенгагенском датском.
– Я сидела за столиком одна, потом подошел молодой человек и сел за мой столик, не спросив у меня разрешения. Я не знала, кто он, никогда в жизни его не видела. Он заказал себе какое-то блюдо, вино и ел, не говоря ни слова.
– Где это было, в кафетерии или в ресторане?
– В ресторане. В кафетерии я бы не обратила на это внимания. Там это было бы в порядке вещей, в этом известное очарование кафетериев. Но в ресторане я с таким столкнулась впервые. Это было странно. Официант решил, что мы пара, спросил, понравилась ли нам еда и что мы хотим взять на десерт. Пока этот незнакомец, толстый молодой человек, сидел за моим столиком, мне вдруг показалось, что он знает, кто я, что он следил за мной и должен рассказать или сделать мне что-то неприятное.
– Ты не знала, кто он?
– Нет. Никогда в жизни его не видела. И вдруг мне стало страшно. Я понимаю, что это смешно. У меня задрожали колени. Я смотрела на него, но он не поднимал глаз от тарелки. И у меня возникло чувство, что он навалился на меня и пытается вдавить меня в пол тем, что ему обо мне известно.
Она наклонилась вперед и засмеялась, и в свете висевшего над нами фонаря мне удалось рассмотреть ее лицо. Она была на несколько лет моложе меня. Маленькая, изящная. Небольшая, правильной формы голова, стоящие торчком волосы. Хорошенькая, но на свой лад, подумал я, на такой лад… от которого мне стало грустно. Не потому, что она мне кого-то напомнила, но что-то в ее детском лице навело меня на мысль о том, что все исчезает. Ее лицо всегда было таким, думал я, оно не изменилось. И в пять лет, и после оно почти не изменилось. Немного выросло, но не сильно. В основном оно осталось таким же, каким было всегда.
Голос ее, суховатый и с гнусавинкой, контрастировал с круглым лицом и пухлыми губами. Она откинула голову и засмеялась.
– Разве это не смешно?
– Не знаю. Я бы тоже, наверное, испугался.
– Меня словно парализовало. Я не могла есть, не могла встать и уйти. Я чувствовала себя узницей Освенцима, которая спустя много лет столкнулась лицом к лицу с шефом гестапо одного из этих лагерей смерти.
– Ты не ушла?
– Я не смогла даже встать. В конце концов он кончил есть. Оплатил весь счет целиком и ушел, даже не взглянув на меня. У меня было такое чувство, будто меня ограбили или изнасиловали, и при всем том он даже не взглянул на меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48