Я так об этом жалел. Спрашивал себя, зачем сделал эту глупость… Тогда я совсем запутался. Было то самое двойственное ощущение.
— Значит, двойственное, — сухо повторила Мэй.
Эдвина выставили за дверь, с пиджаком и ботинками в руках, штаны натянуты лишь до колен, галстук свободной петлей болтается на шее, на лице написано потрясение.
— За что? — спросил он, когда дверь захлопнулась. Было слышно, как щелкнул замок, как Мэй закрывалась, поднимала мосты, запиралась на засов.
— Мэй… — позвал он мягко. — Мэй! Ответа он не дождался.
А за стенами крепости Мэй уселась на диванчике с кошкой Чарли на коленях и раскачивалась взад и вперед, и слезы наполняли глаза и переливались через край. Снова и снова. Не из-за того, что он сказал, а из-за того, что не сказал.
Она плакала потому, что больше не будет так близка с ним, не позволит себе такой близости. Кто такой Эдвин де Вальв? Дерганый, бесчувственный редактор со степфордской женой, постоянно на грани срыва. Куда она смотрела? Как позволила себе влюбиться в подобного субъекта? О чем она думала?
Вот именно, что не думала. В том-то и дело. (Как обычно.)
Глава двадцать третья
— Помада, — сказала Дженни, и Эдвин застыл на месте. — Что?
— На галстуке. Видишь? Вот, вот и вот. Банально — муж возвращается с помадой на галстуке. — Она подошла ближе и пригляделась. — Новый оттенок, но фирма та же. Везде узнаю. Эта… как там ее… Пухленькая такая.
— Стив?
— Да нет же. Мэй. Правильно? Так что же случилось?
Эдвин сглотнул. Алиби нет. Он ничего не придумал. Стоял, словно проглотив язык, и вспоминал о следах помады на груди, полоске на спине, между пальцами ног. Он был ходячей картой супружеской измены.
— Понимаешь ли…
Но Дженни перебила, не дав Эдвину промямлить жалкое подобие оправдания:
— Так что случилось? Вы веселились на работе, и Мэй упала на тебя? Или, может, она была расстроена, ты ее пожалел и обнял, чтобы утешить?
Эдвин откашлялся.
— Да. Первое.
— Веселились?
— Да. Веселились. На работе. Именно на работе. Так и есть. Когда мы веселились… слушай, может, закажем на ужин что-нибудь? Тайское, например? Не знаю, как ты, а я голоден как волк.
— Еще бы, — сказала Дженни, на ее лице появилась знакомая лукавая улыбка. — Но прибереги немного сил.
Эдвин понял, что это значит, и сердце его упало в бездну отчаяния.
— Немного сил?
— Для Ли Бока. — Она провела пальчиком по его груди. — Давай сначала пойдем в спальню и нагуляем аппетит.
Эдвин, понурившись, поплелся за ней, словно заключенный на казнь, — и тут неожиданно вспомнил про следы помады по всему телу, эти временные татуировки на интимных местах. Их происхождение объяснить несколько сложнее.
— Потерпи еще секундочку, — сказал он. — У меня был трудный день. Я хочу освежиться.
— Хорошо. Только побыстрее. Я жду, — пропела она, а у Эдвина по коже побежали мурашки.
Глава двадцать четвертая
— Привет, Мэй. Насчет вчерашнего…
— А что было вчера? Нам нечего обсуждать. Понятно?
— Послушай, мне очень неловко. Дело в том…
— Дело в том, Эдвин, что я тебя использовала. Мне хотелось секса, а ты оказался ближайшим приличным мужиком. — Она пожала плечами. — Вот и все. — Отлично сказано: небрежно, откровенно, беззаботно. Так, как надо. Она репетировала всю ночь — она так и не смогла сомкнуть глаз. — Вот и все. Не ты использовал меня, а я тебя. — Это была ее мантра, ее заявление для прессы и зеркала. Она столько раз повторила эти слова, что сама начала в них верить.
— Правда?
— Да. Извини, но это так.
— Ясно. — Эдвин не знал, что сказать. — Я вот… тебе кофе принес. Я был…
— Вот сюда, — она указала рукой. — Поставь сюда. А теперь извини, но мне надо работать. — И она с преувеличенным вниманием принялась перебирать папки.
Эдвин сделал, как ему велели. Поставил чашку кофе на стол и уже на пороге обернулся:
— Мэй, я хочу, чтобы ты знала одну вещь. Несмотря ни на что, я всегда буду…
— Хватит. Не надо. Лучше иди. — А затем мягко произнесла одно слово, которое знаком вопроса повисло между ними: — Razliubleno.
Эдвин не пошел в свою каморку, а направился к штабелям старых изданий и в самом низу левого ряда нашел «Непереводимости» и стал искать слово, которое только что произнесла Мэй. Пролистал страницы, пробежался глазами по заголовкам статей. «Разлюблено — русское слово, означающее чувство, которое вы питаете к тому, кого когда-то любили».
Эдвин перечитал, попытался вникнуть в смысл слова и уловить подтекст и похолодел. «Разлюблено». Кого когда-то любили…
Он мог сразу же вернуться к Мэй и сказать: «Прости. Я не знал, я даже не догадывался». Мог обнять ее, поцеловать в губы, в полные губы. Прижать ее теплое мягкое тело к своему тощему и костлявому. Он мог сделать все это и даже больше, но помешали мелочи жизни.
— Мистер Мид тебя ждет! — Найджел, уперев руки в бока, стоял в дверях. — Мы искали тебя. Но в твоей родной дыре не нашли.
Эдвин поставил книгу на место. Он даже не смог разозлиться, чтобы придумать достойный ответ.
— Скажи, что я скоро приду.
— Так не пойдет. Он ждет тебя уже пять минут.
— Значит, подождет еще. Мне нужно побыть одному.
— Если бы не твоя книженция, Эдвин, тебе бы это так не сошло, — пробормотал Найджел.
Эдвин долго стоял, уставившись в стену из книг — все «сутенирские», многие он редактировал, — и думал о Мэй. О Мэй и о словах. И о значении обоих.
Глава двадцать пятая
— Этот Тупак Суаре… не нравится он мне. Затворник какой-то. — Мистер Мид действительно прождал еще пять минут и не пикнул. Сейчас он стоял у окна и смотрел на город. Обернулся — решительный, губы плотно сжаты, взгляд твердый. — Черт возьми, Эдвин. Надо что-то делать. Нам не годится отшельник. Этот фокус сработал бы для Сэлинджера, но в нашем случае доход не увеличится. Нам нужно заполучить этого Суаре, пусть рекламирует свою книгу. Продано около двухсот тысяч. Сам понимаешь, скоро продажи пойдут на спад. Придется сделать широкомасштабный рекламный тур.
Это типичное «правило наоборот», которого придерживаются продвинутые издательства: чем популярнее книга, тем больше денег вкладывают в ее рекламу. А если книга не блещет, зачем выбрасывать деньги на ветер? Какой смысл? Книга, которая меньше всего нуждается в рекламе, приносит самую большую прибыль. Эдвин вздохнул:
— Я несколько раз посылал факсы мистеру Суаре. Он еще в Райских Кущах, на самом краю пустыни. Сказал, что, если мы пришлем к нему хоть одного репортера или журналиста, он… привожу дословно: «отымеет нас по первое число».
— Эк он, — сказал мистер Мид. — Не слишком холистический подход.
— Мистер Суаре ежедневно по восемнадцать часов медитирует под палящим солнцем без еды и воды. Наверное, это сказывается. Отсюда его раздражительность.
Мистер Мид кивнул:
— Да, от пустыни так бывает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
— Значит, двойственное, — сухо повторила Мэй.
Эдвина выставили за дверь, с пиджаком и ботинками в руках, штаны натянуты лишь до колен, галстук свободной петлей болтается на шее, на лице написано потрясение.
— За что? — спросил он, когда дверь захлопнулась. Было слышно, как щелкнул замок, как Мэй закрывалась, поднимала мосты, запиралась на засов.
— Мэй… — позвал он мягко. — Мэй! Ответа он не дождался.
А за стенами крепости Мэй уселась на диванчике с кошкой Чарли на коленях и раскачивалась взад и вперед, и слезы наполняли глаза и переливались через край. Снова и снова. Не из-за того, что он сказал, а из-за того, что не сказал.
Она плакала потому, что больше не будет так близка с ним, не позволит себе такой близости. Кто такой Эдвин де Вальв? Дерганый, бесчувственный редактор со степфордской женой, постоянно на грани срыва. Куда она смотрела? Как позволила себе влюбиться в подобного субъекта? О чем она думала?
Вот именно, что не думала. В том-то и дело. (Как обычно.)
Глава двадцать третья
— Помада, — сказала Дженни, и Эдвин застыл на месте. — Что?
— На галстуке. Видишь? Вот, вот и вот. Банально — муж возвращается с помадой на галстуке. — Она подошла ближе и пригляделась. — Новый оттенок, но фирма та же. Везде узнаю. Эта… как там ее… Пухленькая такая.
— Стив?
— Да нет же. Мэй. Правильно? Так что же случилось?
Эдвин сглотнул. Алиби нет. Он ничего не придумал. Стоял, словно проглотив язык, и вспоминал о следах помады на груди, полоске на спине, между пальцами ног. Он был ходячей картой супружеской измены.
— Понимаешь ли…
Но Дженни перебила, не дав Эдвину промямлить жалкое подобие оправдания:
— Так что случилось? Вы веселились на работе, и Мэй упала на тебя? Или, может, она была расстроена, ты ее пожалел и обнял, чтобы утешить?
Эдвин откашлялся.
— Да. Первое.
— Веселились?
— Да. Веселились. На работе. Именно на работе. Так и есть. Когда мы веселились… слушай, может, закажем на ужин что-нибудь? Тайское, например? Не знаю, как ты, а я голоден как волк.
— Еще бы, — сказала Дженни, на ее лице появилась знакомая лукавая улыбка. — Но прибереги немного сил.
Эдвин понял, что это значит, и сердце его упало в бездну отчаяния.
— Немного сил?
— Для Ли Бока. — Она провела пальчиком по его груди. — Давай сначала пойдем в спальню и нагуляем аппетит.
Эдвин, понурившись, поплелся за ней, словно заключенный на казнь, — и тут неожиданно вспомнил про следы помады по всему телу, эти временные татуировки на интимных местах. Их происхождение объяснить несколько сложнее.
— Потерпи еще секундочку, — сказал он. — У меня был трудный день. Я хочу освежиться.
— Хорошо. Только побыстрее. Я жду, — пропела она, а у Эдвина по коже побежали мурашки.
Глава двадцать четвертая
— Привет, Мэй. Насчет вчерашнего…
— А что было вчера? Нам нечего обсуждать. Понятно?
— Послушай, мне очень неловко. Дело в том…
— Дело в том, Эдвин, что я тебя использовала. Мне хотелось секса, а ты оказался ближайшим приличным мужиком. — Она пожала плечами. — Вот и все. — Отлично сказано: небрежно, откровенно, беззаботно. Так, как надо. Она репетировала всю ночь — она так и не смогла сомкнуть глаз. — Вот и все. Не ты использовал меня, а я тебя. — Это была ее мантра, ее заявление для прессы и зеркала. Она столько раз повторила эти слова, что сама начала в них верить.
— Правда?
— Да. Извини, но это так.
— Ясно. — Эдвин не знал, что сказать. — Я вот… тебе кофе принес. Я был…
— Вот сюда, — она указала рукой. — Поставь сюда. А теперь извини, но мне надо работать. — И она с преувеличенным вниманием принялась перебирать папки.
Эдвин сделал, как ему велели. Поставил чашку кофе на стол и уже на пороге обернулся:
— Мэй, я хочу, чтобы ты знала одну вещь. Несмотря ни на что, я всегда буду…
— Хватит. Не надо. Лучше иди. — А затем мягко произнесла одно слово, которое знаком вопроса повисло между ними: — Razliubleno.
Эдвин не пошел в свою каморку, а направился к штабелям старых изданий и в самом низу левого ряда нашел «Непереводимости» и стал искать слово, которое только что произнесла Мэй. Пролистал страницы, пробежался глазами по заголовкам статей. «Разлюблено — русское слово, означающее чувство, которое вы питаете к тому, кого когда-то любили».
Эдвин перечитал, попытался вникнуть в смысл слова и уловить подтекст и похолодел. «Разлюблено». Кого когда-то любили…
Он мог сразу же вернуться к Мэй и сказать: «Прости. Я не знал, я даже не догадывался». Мог обнять ее, поцеловать в губы, в полные губы. Прижать ее теплое мягкое тело к своему тощему и костлявому. Он мог сделать все это и даже больше, но помешали мелочи жизни.
— Мистер Мид тебя ждет! — Найджел, уперев руки в бока, стоял в дверях. — Мы искали тебя. Но в твоей родной дыре не нашли.
Эдвин поставил книгу на место. Он даже не смог разозлиться, чтобы придумать достойный ответ.
— Скажи, что я скоро приду.
— Так не пойдет. Он ждет тебя уже пять минут.
— Значит, подождет еще. Мне нужно побыть одному.
— Если бы не твоя книженция, Эдвин, тебе бы это так не сошло, — пробормотал Найджел.
Эдвин долго стоял, уставившись в стену из книг — все «сутенирские», многие он редактировал, — и думал о Мэй. О Мэй и о словах. И о значении обоих.
Глава двадцать пятая
— Этот Тупак Суаре… не нравится он мне. Затворник какой-то. — Мистер Мид действительно прождал еще пять минут и не пикнул. Сейчас он стоял у окна и смотрел на город. Обернулся — решительный, губы плотно сжаты, взгляд твердый. — Черт возьми, Эдвин. Надо что-то делать. Нам не годится отшельник. Этот фокус сработал бы для Сэлинджера, но в нашем случае доход не увеличится. Нам нужно заполучить этого Суаре, пусть рекламирует свою книгу. Продано около двухсот тысяч. Сам понимаешь, скоро продажи пойдут на спад. Придется сделать широкомасштабный рекламный тур.
Это типичное «правило наоборот», которого придерживаются продвинутые издательства: чем популярнее книга, тем больше денег вкладывают в ее рекламу. А если книга не блещет, зачем выбрасывать деньги на ветер? Какой смысл? Книга, которая меньше всего нуждается в рекламе, приносит самую большую прибыль. Эдвин вздохнул:
— Я несколько раз посылал факсы мистеру Суаре. Он еще в Райских Кущах, на самом краю пустыни. Сказал, что, если мы пришлем к нему хоть одного репортера или журналиста, он… привожу дословно: «отымеет нас по первое число».
— Эк он, — сказал мистер Мид. — Не слишком холистический подход.
— Мистер Суаре ежедневно по восемнадцать часов медитирует под палящим солнцем без еды и воды. Наверное, это сказывается. Отсюда его раздражительность.
Мистер Мид кивнул:
— Да, от пустыни так бывает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71