но в этом у них тоже есть конкуренты. Внизу, в Сабе, построен большой храм, святыня, способная соперничать с Домом Черного Камня. Множество паломников соблазнилось югом, и численность джахильских ярмарок падает.
По рекомендации Абу Симбела в качестве приманки правители Джахилии добавили к религиозным практикам перчинку профанации. За свою распущенность город приобрел славу игорного притона, борделя, места похабных песенок и дикой, громкой музыки. Однажды несколько членов племени Акулы зашли слишком далеко в своей жадности к пилигримским деньгам. Привратники Дома стали требовать взяток с утомленных вояжеров; четверо из них, оскорбленные грошовым подношением, столкнули двух путешественников насмерть вниз с высокого, крутого лестничного пролета. Эти действия возымели неприятные последствия, препятствуя возобновлению визитов…
Сегодня паломницы-женщины частенько похищаются ради выкупа или продаются в качестве наложниц. Банды молодых Акул патрулируют город, блюдя свой собственный закон. Говорят, что Абу Симбел тайно встречается с их предводителями и руководит ими. Вот он — мир, в который Махаунд принес свое послание: один один один. Среди такого многообразия это, пожалуй, самое опасное слово.
Гранди садится, и тут же подступившие наложницы возобновляют свои умасливания и поглаживания. Он отстраняет их, хлопает в ладоши. Появляется евнух.
— Направьте посыльного в дом кахина Махаунда, — распоряжается Абу Симбел. Мы устроим ему небольшое испытание. Справедливое соревнование: три против одного.
* * *
Водонос иммигрант раб: три ученика Махаунда моются в источнике Земзем. В городе песка их одержимость водой делает их чудаковатыми. Омовения, постоянные омовения: ноги до колен, руки до локтей, голова до шеи. Сухоторсые, мокрорукие, мокроногие и мокроголовые, сколь эксцентрично они смотрятся! Ать-два, омовение и молитва. На коленях, снова заталкивая руки, ноги, голову обратно в вездесущий песок, — и начинать по-новой цикл воды и молитвы. Они — легкие мишени для Баалова пера. Их водолюбие — предательство собственного вида; люди в Джахилии признают всемогущество песка. Он селится между пальцами рук и ног, запекается на ресницах и в волосах, забивает поры. Они открывают себя пустыне: приди, песок, вымой нас своей сухостью. Это — путь джахильцев от самого высокородного гражданина до нижайшего из низших. Они — люди кремния, и водолюбы появились среди них.
Баал кружит на безопасном расстоянии от них — Билаль не тот человек, с которым стоит шутить — и выкрикивает насмешки:
— Если бы идеи Махаунда стоили чего-то, думаете, они нравились бы только отбросам вроде вас?
Салман сдерживает Билаля:
— Мы должны принять за честь, что могущественный Баал возжелал напасть на нас, — улыбается он, и Билаль расслабляется и успокаивается.
Халид-водонос нервничает при виде тяжеловесной фигуры Хамзы — дядюшки Махаунда, в тревоге приближающегося к ним бегом. Хамза в свои шестьдесят до сих пор самый знаменитый в городе боец и охотник на львов. Хотя правда менее великолепна, чем хвалебные речи: Хамза не раз был побежден в бою, спасен друзьями или счастливой случайностью, вытащен прямо из пасти льва. У него есть деньги, чтобы избежать распространения подобных вестей. И возраст, и сохранность являются своеобразным подтверждением его боевых легенд. Билаль и Салман, забыв о Баале, следуют за Халидом. Все трое — возбужденные, юные.
Он еще не вернулся домой, сообщает Хамза. И Халид, взволнованный: Но уже столько часов, что этот ублюдок делает с ним, пытает, ломает пальцы, бичует? Салман вновь сама рассудительность: Это не стиль Симбела, говорит он, это дело трусов, зависящих от него. И Билаль лояльно мычит: Трусы или нет, я верю в него, в Пророка. Он не сломается. Хамза мягко упрекает его: Ох, Билаль, сколько раз он должен говорить тебе? Прибереги свою веру для Бога. Посланник — лишь человек. Раздраженно вспыхивает Халид; он подступает к старому Хамзе с кулаками, требуя ответа: Вы говорите, что Посланник слаб? Вы, может быть, и его дядя… Хамза лепит водоносу затрещину: Не дайте ему увидеть свой страх, говорит он, даже тогда, когда вы испуганы до полусмерти.
Эти четверо омываются снова, когда приходит Махаунд; они окружают его, кточтопочему. Хамза отступает.
— Племянник, что-то чертовски нехорошее, — он срывается на свой солдатский лай. — Когда ты спускаешься с Конни, от тебя исходит сияние. Сегодня это что-то темное.
Махаунд сидит на краю источника и усмехается.
— Мне предложили дело.
Абу Симбел? кричит Халид. Невероятно. Откажись. Верный Билаль предупреждает его: Не читай лекций Посланнику. Разумеется, он отказался. Салман Перс спрашивает: Какого рода дело? Махаунд улыбается снова:
— Хоть один из вас хочет знать. Это незначительное дельце, — продолжает он. — Песочное зернышко. Абу Симбел просит, чтобы Аллах предоставил ему небольшое покровительство.
Хамза замечает истощение племянника. Будто бы тот боролся с демоном. Водонос кричит:
— Ничего! Ни капли!
Хамза затыкает его.
— Если наш великий Бог сможет допустить в своем сердце — он использовал это слово, допустить — признание того, что три, только три из этих трехсот шестидесяти идолов в Доме достойны поклонения…
— Нет бога кроме Бога! — рычит Билаль.
И его товарищи поддерживают его:
— Йа-Аллах!
Махаунд выглядит сердитом:
— Будут ли верные слушать Посланника?
Они затихают, шаркая ногами по пыли.
— Он просит об одобрении Аллахом Лат, Уззы и Манат. Взамен он гарантирует, что нас разрешат, даже официально признают; в знак этого я буду избран в совет Джахилии. Таково предложение.
Салман Перс говорит:
— Это — западня. Если ты поднимешься на Конус и спустишься с таким Посланием, он спросит: как ты смог заставить Джибрила дать нужное откровение? Он сможет назвать тебя шарлатаном, фальшивкой.
Махаунд качает головой.
— Знаешь, Салман, я научился внимать . Это внимание не обычного вида; это также своего рода вопрошание. Обычно, когда является Джибрил, он будто бы знает, что находится в моем сердце. Я чувствую это большую часть времени, будто бы он является из моего сердца: из самых моих глубин, из моей души.
— Или это — другая ловушка, — упорствует Салман. — Как долго мы проповедуем вероучение, принесенное тобою? Нет бога кроме Бога. Чем станем мы, если откажемся от этого теперь? Это ослабит нас, придаст нам абсурдность. Мы перестанем быть опасными. Никто не сможет больше принимать нас всерьез.
Махаунд смеется, искренне удивленный.
— Похоже, ты не был здесь слишком долго, — говорит он любезно. — Разве ты не заметил? Люди не принимают нас всерьез. Не больше пятидесяти в аудитории, где я говорю, и половина из них туристы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172
По рекомендации Абу Симбела в качестве приманки правители Джахилии добавили к религиозным практикам перчинку профанации. За свою распущенность город приобрел славу игорного притона, борделя, места похабных песенок и дикой, громкой музыки. Однажды несколько членов племени Акулы зашли слишком далеко в своей жадности к пилигримским деньгам. Привратники Дома стали требовать взяток с утомленных вояжеров; четверо из них, оскорбленные грошовым подношением, столкнули двух путешественников насмерть вниз с высокого, крутого лестничного пролета. Эти действия возымели неприятные последствия, препятствуя возобновлению визитов…
Сегодня паломницы-женщины частенько похищаются ради выкупа или продаются в качестве наложниц. Банды молодых Акул патрулируют город, блюдя свой собственный закон. Говорят, что Абу Симбел тайно встречается с их предводителями и руководит ими. Вот он — мир, в который Махаунд принес свое послание: один один один. Среди такого многообразия это, пожалуй, самое опасное слово.
Гранди садится, и тут же подступившие наложницы возобновляют свои умасливания и поглаживания. Он отстраняет их, хлопает в ладоши. Появляется евнух.
— Направьте посыльного в дом кахина Махаунда, — распоряжается Абу Симбел. Мы устроим ему небольшое испытание. Справедливое соревнование: три против одного.
* * *
Водонос иммигрант раб: три ученика Махаунда моются в источнике Земзем. В городе песка их одержимость водой делает их чудаковатыми. Омовения, постоянные омовения: ноги до колен, руки до локтей, голова до шеи. Сухоторсые, мокрорукие, мокроногие и мокроголовые, сколь эксцентрично они смотрятся! Ать-два, омовение и молитва. На коленях, снова заталкивая руки, ноги, голову обратно в вездесущий песок, — и начинать по-новой цикл воды и молитвы. Они — легкие мишени для Баалова пера. Их водолюбие — предательство собственного вида; люди в Джахилии признают всемогущество песка. Он селится между пальцами рук и ног, запекается на ресницах и в волосах, забивает поры. Они открывают себя пустыне: приди, песок, вымой нас своей сухостью. Это — путь джахильцев от самого высокородного гражданина до нижайшего из низших. Они — люди кремния, и водолюбы появились среди них.
Баал кружит на безопасном расстоянии от них — Билаль не тот человек, с которым стоит шутить — и выкрикивает насмешки:
— Если бы идеи Махаунда стоили чего-то, думаете, они нравились бы только отбросам вроде вас?
Салман сдерживает Билаля:
— Мы должны принять за честь, что могущественный Баал возжелал напасть на нас, — улыбается он, и Билаль расслабляется и успокаивается.
Халид-водонос нервничает при виде тяжеловесной фигуры Хамзы — дядюшки Махаунда, в тревоге приближающегося к ним бегом. Хамза в свои шестьдесят до сих пор самый знаменитый в городе боец и охотник на львов. Хотя правда менее великолепна, чем хвалебные речи: Хамза не раз был побежден в бою, спасен друзьями или счастливой случайностью, вытащен прямо из пасти льва. У него есть деньги, чтобы избежать распространения подобных вестей. И возраст, и сохранность являются своеобразным подтверждением его боевых легенд. Билаль и Салман, забыв о Баале, следуют за Халидом. Все трое — возбужденные, юные.
Он еще не вернулся домой, сообщает Хамза. И Халид, взволнованный: Но уже столько часов, что этот ублюдок делает с ним, пытает, ломает пальцы, бичует? Салман вновь сама рассудительность: Это не стиль Симбела, говорит он, это дело трусов, зависящих от него. И Билаль лояльно мычит: Трусы или нет, я верю в него, в Пророка. Он не сломается. Хамза мягко упрекает его: Ох, Билаль, сколько раз он должен говорить тебе? Прибереги свою веру для Бога. Посланник — лишь человек. Раздраженно вспыхивает Халид; он подступает к старому Хамзе с кулаками, требуя ответа: Вы говорите, что Посланник слаб? Вы, может быть, и его дядя… Хамза лепит водоносу затрещину: Не дайте ему увидеть свой страх, говорит он, даже тогда, когда вы испуганы до полусмерти.
Эти четверо омываются снова, когда приходит Махаунд; они окружают его, кточтопочему. Хамза отступает.
— Племянник, что-то чертовски нехорошее, — он срывается на свой солдатский лай. — Когда ты спускаешься с Конни, от тебя исходит сияние. Сегодня это что-то темное.
Махаунд сидит на краю источника и усмехается.
— Мне предложили дело.
Абу Симбел? кричит Халид. Невероятно. Откажись. Верный Билаль предупреждает его: Не читай лекций Посланнику. Разумеется, он отказался. Салман Перс спрашивает: Какого рода дело? Махаунд улыбается снова:
— Хоть один из вас хочет знать. Это незначительное дельце, — продолжает он. — Песочное зернышко. Абу Симбел просит, чтобы Аллах предоставил ему небольшое покровительство.
Хамза замечает истощение племянника. Будто бы тот боролся с демоном. Водонос кричит:
— Ничего! Ни капли!
Хамза затыкает его.
— Если наш великий Бог сможет допустить в своем сердце — он использовал это слово, допустить — признание того, что три, только три из этих трехсот шестидесяти идолов в Доме достойны поклонения…
— Нет бога кроме Бога! — рычит Билаль.
И его товарищи поддерживают его:
— Йа-Аллах!
Махаунд выглядит сердитом:
— Будут ли верные слушать Посланника?
Они затихают, шаркая ногами по пыли.
— Он просит об одобрении Аллахом Лат, Уззы и Манат. Взамен он гарантирует, что нас разрешат, даже официально признают; в знак этого я буду избран в совет Джахилии. Таково предложение.
Салман Перс говорит:
— Это — западня. Если ты поднимешься на Конус и спустишься с таким Посланием, он спросит: как ты смог заставить Джибрила дать нужное откровение? Он сможет назвать тебя шарлатаном, фальшивкой.
Махаунд качает головой.
— Знаешь, Салман, я научился внимать . Это внимание не обычного вида; это также своего рода вопрошание. Обычно, когда является Джибрил, он будто бы знает, что находится в моем сердце. Я чувствую это большую часть времени, будто бы он является из моего сердца: из самых моих глубин, из моей души.
— Или это — другая ловушка, — упорствует Салман. — Как долго мы проповедуем вероучение, принесенное тобою? Нет бога кроме Бога. Чем станем мы, если откажемся от этого теперь? Это ослабит нас, придаст нам абсурдность. Мы перестанем быть опасными. Никто не сможет больше принимать нас всерьез.
Махаунд смеется, искренне удивленный.
— Похоже, ты не был здесь слишком долго, — говорит он любезно. — Разве ты не заметил? Люди не принимают нас всерьез. Не больше пятидесяти в аудитории, где я говорю, и половина из них туристы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172