В меню было полно наименований, которые напоминали звуки, производимые кабанами во время случки: Knoblauchbrot, Schweinskotellett ihrer Wahl, Portion Schlagobers (это был десерт).
Я заказал Entrecote и Frites, что после Италии звучало скучновато (и на вкус оказалось таким же), но, по крайней мере, мне не пришлось прятать несъеденные куски под салфетку, чтобы не видеть разочарования официантов, когда они обнаруживают, что вы не притронулись к Goat's Scrotum En Croute.
Ресторанчик был темным и простым, с темными пятнами от табачного дыма на потолке, но официантка была приветливой, а пиво подавали холодное и в больших кружках. Посередине стола стояло большое чугунное блюдо, которым я воспользовался как пепельницей. Но потом мне в голову пришла ужасная мысль, что это могло оказаться хлебницей, и через минуту официантка положит туда хлеб. Я огляделся по сторонам в надежде, что кто-нибудь стряхивает в этот чугунок пепел, но вообще не заметил в зале курящих. Пришлось срочно убрать окурок с обгоревшей спичкой и тайком выбросить в цветочный горшок. Потом я попытался сдуть пепел, но он разлетелся по всей скатерти. Смахивая его, я опрокинул кружку с пивом.
К тому времени, как официантка принесла мой заказ, большая часть скатерти была в больших желтых пятнах, подозрительно напоминавших мочу. Я попытался заслонить их, растопырив локти и навалившись грудью на стол, но она сразу же заметила, что я натворил, и смерила меня взглядом не презрительным, чего я ожидал, но — хуже того, сочувствующим. Так смотрят на паралитика, у которого отнялось все на свете, но храбро пытающегося есть самостоятельно. В ее взгляде, ясно читалось: «Помоги тебе Господи, бедняжка».
В какой-то ужасный момент мне показалось, что она собирается повязать мне салфетку и покормить меня с ложечки. Но вместо этого она заняла свой пост за стойкой бара, и оттуда все время бросала на меня сочувствующие взгляды, готовая броситься на помощь, если я вдруг выроню нож или вилку. Я с радостью покинул это место. Кстати, чугунное блюдо все же оказалось пепельницей.
Бриг был странным местом. Исторически он служил промежуточным пунктом между Цюрихом и Миланом, а теперь выглядел как-то растерянно, словно не мог понять, зачем он сам себе нужен. Этот сравнительно большой город почти не предлагал никаких развлечений. В магазинах продавались только самые заурядные товары — холодильники, пылесосы, телевизоры. Это чисто туристическая проблема: сегодня вы сидите с капуччино на террасе у моря, а назавтра стоите под дождем в самом сером городе Швейцарии, глядя на «Занусси».
Меня вдруг осенило, что в Италии я ни разу не видел в продаже ни холодильников, ни пылесосов, ни других скучных бытовых вещей. Не может быть, чтобы они ездили за ними в Бриг, но в Италии их на самом деле не было. А в Бриге не было ничего другого. Поэтому я засел в баре моего отеля, где весь вечер пил пиво и читал классический трактат Филиппа Зеглера о чуме, незатейливо озаглавленный «Чума», — как раз то, что нужно туристу одинокими дождливыми ночами в чужой стране.
Книга была очень увлекательной, и не только потому, что описывала места, которые я только что проехал. Например, во Флоренции всего за четыре месяца погибло 100 тысяч человек — половина населения. А в Милане новости из Флоренции так напугали население, что те семьи, в которых подозревалось наличие больных, полным составом заживо замуровывались в домах.
Нет ничего полезнее, чем читать о людях, которых хоронили живьем, — тогда собственные проблемы кажутся сущим пустяком. Лично я вполне могу впасть в пессимизм, если долго не могу найти место для парковки. А представьте себе, что значило быть итальянцем в XIV веке. Вот вам небольшой экскурс в историю: в 1345 году дождь лил не переставая в течение шести месяцев, превратив большую часть страны в болото и сделав невозможным земледелие. Экономика пришла в упадок, банки обанкротились, тысячи людей умерли от голода. Два года спустя страну потрясли страшные землетрясения — в Риме, Неаполе, Пизе, Падуе, Венеции, — вызвавшие новые смерти и хаос. Чуть позже, когда люди только начали надеяться, что теперь-то должно, наконец, стать получше, некий безымянный матрос, сойдя на берег в Генуе, сказал: «Что-то меня знобит». И через несколько дней великая чума начала свое долгое странствие по Европе.
На этом бедствия не прекратились. Чума возвращалась в 1360-1361, 1368-1369, 1371, 1375, 1390 и 1405 годы. Особенно необъяснимо то, что этот кошмар по времени совпал в Европе с одним из периодов усиленного строительства церквей. Не знаю, как вы, но если бы я жил в городе, где Бог уничтожил каждого третьего посредством гнойных бубонов, то вряд ли воспринял бы это как знак Его благосклонности.
Утром я экспрессом отправился в Женеву. Мы протряслись через череду безликих промышленных городов, состоявших почти полностью из фабрик и мастерских, окруженных цистернами с нефтью, рулонами бумаги и грудами других непонятных вещей. И всюду были столбы. Швейцарцы — большие специалисты в области протягивания проводов. Они тянут их через горы, через альпийские реки и долины, развешивают, как бельевые веревки, на всех городских улицах.
Следующий час мы ползли вдоль северного берега Женевского озера с такой скоростью, как будто машинист был мертв. Мы проехали мимо замка Шиллон, мимо станций Монтрё и Вевё, и наконец, скрипя тормозами, остановились в Лозанне, где тело машиниста, очевидно, было с почестями предано земле, а его место занял кто-то покрепче здоровьем. Во всяком случае, последний участок пути до Женевы мы преодолели в более живом темпе.
Возле моего купе стояли двое молодых австралийцев. Всю дорогу между Лозанной и Женевой они обсуждали драки, свидетелями которых им приходилось бывать. Я их не видел, но слышал каждое слово. Они говорили что-то вроде следующего:
— Помнишь, как Силач Маллой кастетом выбивал деньги из Сэвиджа? Все было забрызгано кровью и мозгами.
— Еще бы, я сам вылавливал мозги из своего пива.
— Ага, это было фан-тас-тично! А помнишь, один раз Силач так всадил кий в нос Джайсону Брустеру, что он вышел у него из макушки?
— Этот Силач был зверь, правда?
— Хуже!
— А ты когда-нибудь видел, как он ест живую кошку?
— Нет, но он при мне вырвал язык у лошади.
Эти парни были настоящими психами и срочно нуждались в лечении. Я ждал, что вот-вот один из них заглянет ко мне в купе и скажет: «Скучно. Давай повесим этого мудака вниз головой за окно и посмотрим, сколько раз он ударится башкой об рельсы, пока сдохнет». В конце концов я выглянул в коридор. Оба они были ростом примерно метр пятьдесят (на каблуках) и не смогли бы побить даже карлика. В Женеве я некоторое время шел за ними, слушая, как они взволнованно вспоминали, чью голову засовывали в вафельницу, а чей язык прибивали к ковру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Я заказал Entrecote и Frites, что после Италии звучало скучновато (и на вкус оказалось таким же), но, по крайней мере, мне не пришлось прятать несъеденные куски под салфетку, чтобы не видеть разочарования официантов, когда они обнаруживают, что вы не притронулись к Goat's Scrotum En Croute.
Ресторанчик был темным и простым, с темными пятнами от табачного дыма на потолке, но официантка была приветливой, а пиво подавали холодное и в больших кружках. Посередине стола стояло большое чугунное блюдо, которым я воспользовался как пепельницей. Но потом мне в голову пришла ужасная мысль, что это могло оказаться хлебницей, и через минуту официантка положит туда хлеб. Я огляделся по сторонам в надежде, что кто-нибудь стряхивает в этот чугунок пепел, но вообще не заметил в зале курящих. Пришлось срочно убрать окурок с обгоревшей спичкой и тайком выбросить в цветочный горшок. Потом я попытался сдуть пепел, но он разлетелся по всей скатерти. Смахивая его, я опрокинул кружку с пивом.
К тому времени, как официантка принесла мой заказ, большая часть скатерти была в больших желтых пятнах, подозрительно напоминавших мочу. Я попытался заслонить их, растопырив локти и навалившись грудью на стол, но она сразу же заметила, что я натворил, и смерила меня взглядом не презрительным, чего я ожидал, но — хуже того, сочувствующим. Так смотрят на паралитика, у которого отнялось все на свете, но храбро пытающегося есть самостоятельно. В ее взгляде, ясно читалось: «Помоги тебе Господи, бедняжка».
В какой-то ужасный момент мне показалось, что она собирается повязать мне салфетку и покормить меня с ложечки. Но вместо этого она заняла свой пост за стойкой бара, и оттуда все время бросала на меня сочувствующие взгляды, готовая броситься на помощь, если я вдруг выроню нож или вилку. Я с радостью покинул это место. Кстати, чугунное блюдо все же оказалось пепельницей.
Бриг был странным местом. Исторически он служил промежуточным пунктом между Цюрихом и Миланом, а теперь выглядел как-то растерянно, словно не мог понять, зачем он сам себе нужен. Этот сравнительно большой город почти не предлагал никаких развлечений. В магазинах продавались только самые заурядные товары — холодильники, пылесосы, телевизоры. Это чисто туристическая проблема: сегодня вы сидите с капуччино на террасе у моря, а назавтра стоите под дождем в самом сером городе Швейцарии, глядя на «Занусси».
Меня вдруг осенило, что в Италии я ни разу не видел в продаже ни холодильников, ни пылесосов, ни других скучных бытовых вещей. Не может быть, чтобы они ездили за ними в Бриг, но в Италии их на самом деле не было. А в Бриге не было ничего другого. Поэтому я засел в баре моего отеля, где весь вечер пил пиво и читал классический трактат Филиппа Зеглера о чуме, незатейливо озаглавленный «Чума», — как раз то, что нужно туристу одинокими дождливыми ночами в чужой стране.
Книга была очень увлекательной, и не только потому, что описывала места, которые я только что проехал. Например, во Флоренции всего за четыре месяца погибло 100 тысяч человек — половина населения. А в Милане новости из Флоренции так напугали население, что те семьи, в которых подозревалось наличие больных, полным составом заживо замуровывались в домах.
Нет ничего полезнее, чем читать о людях, которых хоронили живьем, — тогда собственные проблемы кажутся сущим пустяком. Лично я вполне могу впасть в пессимизм, если долго не могу найти место для парковки. А представьте себе, что значило быть итальянцем в XIV веке. Вот вам небольшой экскурс в историю: в 1345 году дождь лил не переставая в течение шести месяцев, превратив большую часть страны в болото и сделав невозможным земледелие. Экономика пришла в упадок, банки обанкротились, тысячи людей умерли от голода. Два года спустя страну потрясли страшные землетрясения — в Риме, Неаполе, Пизе, Падуе, Венеции, — вызвавшие новые смерти и хаос. Чуть позже, когда люди только начали надеяться, что теперь-то должно, наконец, стать получше, некий безымянный матрос, сойдя на берег в Генуе, сказал: «Что-то меня знобит». И через несколько дней великая чума начала свое долгое странствие по Европе.
На этом бедствия не прекратились. Чума возвращалась в 1360-1361, 1368-1369, 1371, 1375, 1390 и 1405 годы. Особенно необъяснимо то, что этот кошмар по времени совпал в Европе с одним из периодов усиленного строительства церквей. Не знаю, как вы, но если бы я жил в городе, где Бог уничтожил каждого третьего посредством гнойных бубонов, то вряд ли воспринял бы это как знак Его благосклонности.
Утром я экспрессом отправился в Женеву. Мы протряслись через череду безликих промышленных городов, состоявших почти полностью из фабрик и мастерских, окруженных цистернами с нефтью, рулонами бумаги и грудами других непонятных вещей. И всюду были столбы. Швейцарцы — большие специалисты в области протягивания проводов. Они тянут их через горы, через альпийские реки и долины, развешивают, как бельевые веревки, на всех городских улицах.
Следующий час мы ползли вдоль северного берега Женевского озера с такой скоростью, как будто машинист был мертв. Мы проехали мимо замка Шиллон, мимо станций Монтрё и Вевё, и наконец, скрипя тормозами, остановились в Лозанне, где тело машиниста, очевидно, было с почестями предано земле, а его место занял кто-то покрепче здоровьем. Во всяком случае, последний участок пути до Женевы мы преодолели в более живом темпе.
Возле моего купе стояли двое молодых австралийцев. Всю дорогу между Лозанной и Женевой они обсуждали драки, свидетелями которых им приходилось бывать. Я их не видел, но слышал каждое слово. Они говорили что-то вроде следующего:
— Помнишь, как Силач Маллой кастетом выбивал деньги из Сэвиджа? Все было забрызгано кровью и мозгами.
— Еще бы, я сам вылавливал мозги из своего пива.
— Ага, это было фан-тас-тично! А помнишь, один раз Силач так всадил кий в нос Джайсону Брустеру, что он вышел у него из макушки?
— Этот Силач был зверь, правда?
— Хуже!
— А ты когда-нибудь видел, как он ест живую кошку?
— Нет, но он при мне вырвал язык у лошади.
Эти парни были настоящими психами и срочно нуждались в лечении. Я ждал, что вот-вот один из них заглянет ко мне в купе и скажет: «Скучно. Давай повесим этого мудака вниз головой за окно и посмотрим, сколько раз он ударится башкой об рельсы, пока сдохнет». В конце концов я выглянул в коридор. Оба они были ростом примерно метр пятьдесят (на каблуках) и не смогли бы побить даже карлика. В Женеве я некоторое время шел за ними, слушая, как они взволнованно вспоминали, чью голову засовывали в вафельницу, а чей язык прибивали к ковру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56