Вечером, когда все уже спали, она перечитывала письмо и клала в сумку, чтобы на следующий день еще раз прочесть на лекции или в перерыве между семинарами.
Письма были разные. Андрей много писал о своей работе, подробно рассказывал о том, как он уживается со своей установкой, ссорится, «подлизывается» к ней, ругается и сердится на нее. Однажды он прислал два рисунка. На одном его ЭМУ – огромная, толстая, раздраженная, с десятью глазами, из которых сыпались искры, – нападала на Андрея и пыталась обхватить его десятью руками, сделанными из проводов, а он, очень маленький, отбивался от нее паяльником, закрывая лицо левой рукой в большой перчатке. На другом рисунке установка была тонкой, и стройной, и совсем миниатюрной. Андрей снисходительно похлопывал ее по плечу, и они улыбались друг другу. Рисунки были смешные и удачные. Она не знала, что Андрей так хорошо рисует, и вдруг подумала, что еще многого не знает о нем, но это совсем не беспокоило ее.
А иногда письма приходили короткие, написанные наспех, и она начинала тревожиться, и тогда ей особенно хотелось очутиться рядом с Андреем. Но был только апрель, и до его приезда оставалось полтора месяца.
А потом она получила письмо от Олега и страшно испугалась, увидев его почерк на конверте, – подумала, что с Андреем что-то случилось.
Олег писал:
«Маша, постарайся унять этого беспутного малого. Ты знаешь, как он живет? Встает в два часа дня, делает вид, что обедает – по его терминологии это легкий утренний завтрак, – садится за стол и начинает писать, высчитывать, перечеркивать и ругаться со мной и сам с собой. В четыре уходит в лабораторию, и до самой ночи я его не вижу. Один бог ведает, что он там ест и ест ли он вообще. Приходит к двенадцати ночи, ворчит на меня и укладывается спать, а сам идет на кухню варить какое-то черное зелье. Он утверждает, что это всего-навсего кофе, но он определенно врет. Потому что от этого адского пойла мертвые восстанут из гроба, а живые упадут замертво. А он пьет и – ничего. В восемь утра он будит меня и только тогда ложится сам. И так каждый день. И между прочим – и это действительно между прочим – он сдает экзамены зимней сессии. Каково?»
На следующий день Маша уехала к Андрею в Москву.
28
Мне совсем не хотелось уходить, но Маша все-таки выставила меня за дверь. Я потолкался по университету, купил сигареты и направился в лабораторию, но с полпути вернулся.
В комнате все было перевернуто вверх дном, ящики столов выдвинуты, мусор выброшен из самых дальних уголков нашей обители, а Маша стояла посредине – в цветастом халатике, в тапочках на босу ногу – и вытряхивала содержимое моего чемодана. Куча грязных рубашек и носков лежала на полу.
– Маша, что ты делаешь? – воскликнул я.
– А-а, явился... А что это ты покраснел так? Ну ничего, обойдется. Я подозревала, что совесть у тебя не чиста, вот и решила спровадить. Надо же, наконец, мне приступать к обязанности твоей жены.
– А ты действительно моя жена?
– Ну вот! А кто же еще? Самая что ни на есть законная, законнее быть не может... Слушай, а что тебе здесь надо? Я же сказала, чтобы ты не появлялся до вечера. Иди к своей противной ЭМУ и не мешай мне.
Я закрыл чемодан, сел на него и прижался лбом к теплым Машиным коленям. Наверно, все это было правдой – и неожиданная встреча, и эти две ночи, и то, что она действительно моя жена и стоит сейчас передо мной, – но поверить этому было трудно, невозможно.
Маша смотрела на меня, глаза у нее были счастливые и растерянные.
– Андрюшенька, милый... Я тоже не могу поверить. Я долго ждала этого и с самого первого дня, как ты уехал, думала, какая будет наша встреча... Но я не представляла, что можно быть такой счастливой. Иногда мне становится страшно: а вдруг все это пройдет, и все станет обычным, и окажется, что был только сон, – ведь такое счастье дается, наверно, не каждому... А чем я заслужила его?
Она улыбнулась и закрыла мне глаза ладонями.
– Не смотри на меня так... Я говорю глупости, наверно, но ведь известно, что от счастья глупеют. А быть твоей женой – действительно счастье...
Она помолчала и вдруг засмеялась.
– Что ты?
– Так, тебе знать не положено. Вспомнила кое-что... А теперь иди, не мешай мне.
– Подожди... Когда мы пойдем в загс?
Маша пожала плечами.
– А я откуда знаю?.. Это ж, наверно, не сразу делается. Надо какие-то бумажки, всякие там заявления. Не тратить же на это время сейчас? Мне же через три дня ехать надо. Не успеем, наверно...
Она внимательно посмотрела на меня и сказала:
– Чего ты волнуешься, не понимаю? Приедешь летом, тогда и распишемся и свадьбу сыграем.
– А если у нас будет маленький?
– Что значит «если»? – обиделась она. – Конечно, будет, не такая уж я... неспособная... А не все ли ему равно, когда он появится – через девять месяцев после «законной» регистрации или через семь?
Мы рассмеялись.
– А ты бы хотел, чтобы у нас был маленький?
– Да, хотел бы.
– Очень?
– Очень.
– Мальчика или девочку?
– Девочку. И чтобы она была похожа на тебя... Такая же красивая.
– Будет у нас девочка, милый... И обязательно похожая на тебя. А теперь иди...
Когда я вернулся вечером, Маша уже спала. Она дожидалась меня и заснула одетая, свернувшись калачиком и по-детски приоткрыв рот. Мне не хотелось ее будить, но было уже поздно, и я стал осторожно раздевать ее. Она не проснулась, и я уложил ее и не помнил, долго ли стоял над ней и смотрел, как она спит. Потом заметил, что все еще держу в руках ее блузку, и вдруг прижался к ней лицом.
Я не понимал, что происходит со мной. Не знал, как связать то, что было, и то, что есть.
В моей жизни бывали самые разные годы – тяжелые и не очень тяжелые, почти все – трудные и интересные; но было время, когда жизнь вдруг становилась бессмысленной и пустой. Были и минуты счастья, но даже тогда мне казалось, что все это не то, а самое настоящее, большое счастье где-то впереди, и все годы я ждал его... И было время, когда я примирился, что оно так и не встретится мне, и все-таки я ждал его. И вот оно пришло и наступает минута, когда смотришь на спящую женщину и все, что было до этого, кажется незначительным и таким далеким, словно жизнь начинается только теперь.
29
Обычно в лаборатории царил полумрак – так легче наблюдать за экранами осциллографов, – а сейчас все окна были распахнуты настежь, по комнате неторопливо разгуливал майский ветерок, и пахло не канифолью и сгоревшей изоляцией, а солнцем, улицей и весной.
Андрей сидел, забравшись с ногами на подоконник, и, насвистывая, глядел в окно.
– Привет! – сказал Валентин. – Ты здесь – и не работаешь! Вот чудо!
– Как видишь... А ты чего сияешь?
Валентин рассмеялся, ему действительно было весело.
– Да так... Весна, знаешь ли... Даже мыслишки какие-то блудные появляются – за город бы, на речку, да подальше от всей этой чудо-техники и мировых проблем!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54