«Значит, у неё плохой вкус, — догадался Алешка. — Интересно, что за мебель в Фонде культуры?» Боднарук открыл блокнот:
— Михаил Сергеевич, не считаете ли вы, что вы вступили в самый трудный период своей жизни?
— Именно так, — кивнул Горбачев.
Пискнул телефон прямой связи с Григорием Явлинским (после Фороса Явлинский фактически был — в одном лице — премьер-министром Советского Союза и министром финансов), но Горбачев не шелохнулся. Он глядел на Боднарука так, словно это — не интервью, нет, — вражеская атака.
— Я буду спрашивать только о последних событиях… — медленно сказал Боднарук. — Не кажется ли вам, Михаил Сергеевич, что ваша политика, нацеленная на Союзный договор, была ошибкой?
— Не кажется, — махнул рукой Горбачев. — Реальности, какими является наш мир, его переплетенность — человеческая, экономическая и стратегическая, — затрагивают всех, то есть если разрушается часть структуры, то разрушается она вся… — Горбачев сделал паузу. — Убежден, что даже сейчас, на новом этапе, Союзный договор необходим, хотя эрозия, конечно, большая и мы можем, я прямо говорю, схлопотать плохую ситуацию. Значит: Союзный договор как база для реформирования нашего унитарного многонационального государства просто необходим, но согласование при большой степени свободы, какой является расхождение по национальным квартирам, усложнит, я думаю, процесс согласования и взаимодействия…
— То есть вы считаете, что в Беловежской пуще ничего особенного не произошло? — уточнил Боднарук.
— Произошло, конечно, произошло, но Советский Союз был, есть и будет, так что с этой точки зрения — да, не произошло.
— А если люди, Михаил Сергеевич, выскажутся за СНГ?..
— Значит, я с людьми расхожусь, — сказал Горбачев. — Тогда — все. Раз нет консенсуса, значит, это — дезинтеграция.
Боднарук посмотрел на Алешку, потом на Грачева и опять полез в блокнот.
— Михаил Сергеевич… сейчас активно обсуждается вопрос вашей отставки. Вчера по Российскому телевидению выступал Михаил Полторанин, который сказал следующее: Президент Горбачев, безусловно, историческая фигура, он может быть почетным президентом всего этого содружества, сохраняющим неприкосновенность («чтобы у него не было комплекса Хонеккера», как выразился Полторанин). Складывается впечатление, что это не Полторанин придумал, а Президент Ельцин. Вам предлагалось что-либо подобное?
— Вы это впервые мне рассказываете, — усмехнулся Горбачев. — Такого разговора не было, ко мне никто не подходил, я не вижу себя в какой-то иной роли, тем более — в роли свадебного генерала, но если я, прямо говорю, увижу, что то, о чем они высказываются, отвечает моим убеждениям, я ещё раз все обдумаю.
— Сейчас постоянно возникает вопрос о вашей роли как главнокомандующего… — начал Алешка.
— Я употреблю свою роль главнокомандующего, чтобы, с одной стороны, позаботиться об армии, не расшатывать её, хотя это трудно в реформируемой стране, в армии, вы знаете, тоже идут реформы, но этот важнейший государственный институт будет выполнять свои функции по назначению. Хватит Баку и хватит Тбилиси, — та политика, которая рассчитывает пустить в ход танки, не достигнет цели, это тупик, политический тупик…
— И вы давно это поняли, Михаил Сергеевич? — не выдержал Алешка.
— Я это знал всегда! — твердо сказал Горбачев. Он мельком взглянул на Грачева. Словно спрашивая (взглядом), доволен ли он его ответами.
Грачев молчал.
— А с чем связано смещение генерала Лобова с поста начальника Генштаба? — поинтересовался Боднарук.
— Это как раз связано с тем, чтобы все было стабильно, — сказал Горбачев.
— Михаил Сергеевич, — Боднарук говорил увереннее, — вы за Союз, но в конце концов неважно — Содружество или Союз. Вы за единое экономическое, политическое, правовое пространство — в этом суть Союза…
— Да, чтобы обеспечить более эффективное взаимодействие, — кивнул Горбачев.
— Но если все идет не тем путем, как вы хотели…
— Тогда дезинтеграция.
— Но они же соединились втроем, — возразил Алешка. — Кто-то присоединится еще, кто-то нет…
— Да, но они соединились на соглашении, которое имеет в виду, что произойдет процесс разъединения! Три президента, знаете ли, залезли в воду, хотели дурачка повалять, ноги помочить или ещё там что… а их, знаете ли, течение подхватило и несет черт-те куда… Нет уж, послушайте меня: подумайте о народах, которые уже смеются над вами — повылазьте из воды, так я скажу!.. А чего только не хотят сделать из Горбачева! И даже омерзительно читать. Надо бы раньше, перед новоогаревским процессом, пойти на объединение демократических сил, чтобы не пустить реформы под откос! Одним словом, вывод, к которому я пришел: если это Содружество выдается как окончательный вариант, для меня это неприемлемо.
— Выдается, — согласился Алешка.
— Неприемлемо! — подчеркнул Горбачев. — Пожалуйста, я могу показать варианты, — сегодня мы будем беседовать об этом с Борисом Николаевичем Ельциным, потому что процесс — вы правы — запутался.
— А с Кравчуком намечается встреча? — поинтересовался Алешка.
— Я его звал, — Горбачев развел руками, — и звал Шушкевича. Я для кого угодно открыт. Но они сказали, что от их имени выступает Борис Николаевич. А вообще… — Горбачев качнулся вперед и внимательно посмотрел на Боднарука, — кто знает мысли Горбачева, — кто?! Вот сейчас они выясняются. Сколько раз пытались выдать Горбачеву, что он исчерпал себя, потому что Горбачев, значит, в плену этих консерваторов, что он и не вырвется никогда…
— И мы так писали…
— Чепуха это все! Ахинея! Если бы не реформы, где б мы сейчас были а? Так что — не надо! Зачем забывать про углы? А задача в том, чтобы как можно быстрее, я скажу, формировать настоящий политический плюрализм, вот как… в моем положении — Президента СССР — относиться к тому, что был референдум, люди прямо высказались за Союз… а они… в Беловежской пуще… выходят на новый вариант межгосударственного образования… — слушайте, ну куда это годится? Схлопочем плохую ситуацию, я прямо говорю. Значит — надо разъяснять. Я — разъясняю.
«Скучно в Кремле, — подумал Алешка. — Они тут сами от себя оху…»
— После выборов и особенно в связи с приходом Ельцина, — продолжал Горбачев, — развернулся очень острый этап, связанный с суверенизацией. И это вызвало нестыковку законов; участвуя в политическом противоборстве, стороны начали, конечно, эксплуатировать этот факт, чем ещё больше осложнили весь процесс…
Интервью было долгим, Горбачев говорил около часа.
— Интересный разговор был, Михаил Сергеевич, — подвел черту Боднарук. — Мы спрашиваем: «Который час?» — «Спасибо, — говорите вы, — я уже пообедал…»
— А может, это и хорошо? — засмеялся Горбачев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
— Михаил Сергеевич, не считаете ли вы, что вы вступили в самый трудный период своей жизни?
— Именно так, — кивнул Горбачев.
Пискнул телефон прямой связи с Григорием Явлинским (после Фороса Явлинский фактически был — в одном лице — премьер-министром Советского Союза и министром финансов), но Горбачев не шелохнулся. Он глядел на Боднарука так, словно это — не интервью, нет, — вражеская атака.
— Я буду спрашивать только о последних событиях… — медленно сказал Боднарук. — Не кажется ли вам, Михаил Сергеевич, что ваша политика, нацеленная на Союзный договор, была ошибкой?
— Не кажется, — махнул рукой Горбачев. — Реальности, какими является наш мир, его переплетенность — человеческая, экономическая и стратегическая, — затрагивают всех, то есть если разрушается часть структуры, то разрушается она вся… — Горбачев сделал паузу. — Убежден, что даже сейчас, на новом этапе, Союзный договор необходим, хотя эрозия, конечно, большая и мы можем, я прямо говорю, схлопотать плохую ситуацию. Значит: Союзный договор как база для реформирования нашего унитарного многонационального государства просто необходим, но согласование при большой степени свободы, какой является расхождение по национальным квартирам, усложнит, я думаю, процесс согласования и взаимодействия…
— То есть вы считаете, что в Беловежской пуще ничего особенного не произошло? — уточнил Боднарук.
— Произошло, конечно, произошло, но Советский Союз был, есть и будет, так что с этой точки зрения — да, не произошло.
— А если люди, Михаил Сергеевич, выскажутся за СНГ?..
— Значит, я с людьми расхожусь, — сказал Горбачев. — Тогда — все. Раз нет консенсуса, значит, это — дезинтеграция.
Боднарук посмотрел на Алешку, потом на Грачева и опять полез в блокнот.
— Михаил Сергеевич… сейчас активно обсуждается вопрос вашей отставки. Вчера по Российскому телевидению выступал Михаил Полторанин, который сказал следующее: Президент Горбачев, безусловно, историческая фигура, он может быть почетным президентом всего этого содружества, сохраняющим неприкосновенность («чтобы у него не было комплекса Хонеккера», как выразился Полторанин). Складывается впечатление, что это не Полторанин придумал, а Президент Ельцин. Вам предлагалось что-либо подобное?
— Вы это впервые мне рассказываете, — усмехнулся Горбачев. — Такого разговора не было, ко мне никто не подходил, я не вижу себя в какой-то иной роли, тем более — в роли свадебного генерала, но если я, прямо говорю, увижу, что то, о чем они высказываются, отвечает моим убеждениям, я ещё раз все обдумаю.
— Сейчас постоянно возникает вопрос о вашей роли как главнокомандующего… — начал Алешка.
— Я употреблю свою роль главнокомандующего, чтобы, с одной стороны, позаботиться об армии, не расшатывать её, хотя это трудно в реформируемой стране, в армии, вы знаете, тоже идут реформы, но этот важнейший государственный институт будет выполнять свои функции по назначению. Хватит Баку и хватит Тбилиси, — та политика, которая рассчитывает пустить в ход танки, не достигнет цели, это тупик, политический тупик…
— И вы давно это поняли, Михаил Сергеевич? — не выдержал Алешка.
— Я это знал всегда! — твердо сказал Горбачев. Он мельком взглянул на Грачева. Словно спрашивая (взглядом), доволен ли он его ответами.
Грачев молчал.
— А с чем связано смещение генерала Лобова с поста начальника Генштаба? — поинтересовался Боднарук.
— Это как раз связано с тем, чтобы все было стабильно, — сказал Горбачев.
— Михаил Сергеевич, — Боднарук говорил увереннее, — вы за Союз, но в конце концов неважно — Содружество или Союз. Вы за единое экономическое, политическое, правовое пространство — в этом суть Союза…
— Да, чтобы обеспечить более эффективное взаимодействие, — кивнул Горбачев.
— Но если все идет не тем путем, как вы хотели…
— Тогда дезинтеграция.
— Но они же соединились втроем, — возразил Алешка. — Кто-то присоединится еще, кто-то нет…
— Да, но они соединились на соглашении, которое имеет в виду, что произойдет процесс разъединения! Три президента, знаете ли, залезли в воду, хотели дурачка повалять, ноги помочить или ещё там что… а их, знаете ли, течение подхватило и несет черт-те куда… Нет уж, послушайте меня: подумайте о народах, которые уже смеются над вами — повылазьте из воды, так я скажу!.. А чего только не хотят сделать из Горбачева! И даже омерзительно читать. Надо бы раньше, перед новоогаревским процессом, пойти на объединение демократических сил, чтобы не пустить реформы под откос! Одним словом, вывод, к которому я пришел: если это Содружество выдается как окончательный вариант, для меня это неприемлемо.
— Выдается, — согласился Алешка.
— Неприемлемо! — подчеркнул Горбачев. — Пожалуйста, я могу показать варианты, — сегодня мы будем беседовать об этом с Борисом Николаевичем Ельциным, потому что процесс — вы правы — запутался.
— А с Кравчуком намечается встреча? — поинтересовался Алешка.
— Я его звал, — Горбачев развел руками, — и звал Шушкевича. Я для кого угодно открыт. Но они сказали, что от их имени выступает Борис Николаевич. А вообще… — Горбачев качнулся вперед и внимательно посмотрел на Боднарука, — кто знает мысли Горбачева, — кто?! Вот сейчас они выясняются. Сколько раз пытались выдать Горбачеву, что он исчерпал себя, потому что Горбачев, значит, в плену этих консерваторов, что он и не вырвется никогда…
— И мы так писали…
— Чепуха это все! Ахинея! Если бы не реформы, где б мы сейчас были а? Так что — не надо! Зачем забывать про углы? А задача в том, чтобы как можно быстрее, я скажу, формировать настоящий политический плюрализм, вот как… в моем положении — Президента СССР — относиться к тому, что был референдум, люди прямо высказались за Союз… а они… в Беловежской пуще… выходят на новый вариант межгосударственного образования… — слушайте, ну куда это годится? Схлопочем плохую ситуацию, я прямо говорю. Значит — надо разъяснять. Я — разъясняю.
«Скучно в Кремле, — подумал Алешка. — Они тут сами от себя оху…»
— После выборов и особенно в связи с приходом Ельцина, — продолжал Горбачев, — развернулся очень острый этап, связанный с суверенизацией. И это вызвало нестыковку законов; участвуя в политическом противоборстве, стороны начали, конечно, эксплуатировать этот факт, чем ещё больше осложнили весь процесс…
Интервью было долгим, Горбачев говорил около часа.
— Интересный разговор был, Михаил Сергеевич, — подвел черту Боднарук. — Мы спрашиваем: «Который час?» — «Спасибо, — говорите вы, — я уже пообедал…»
— А может, это и хорошо? — засмеялся Горбачев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71