н. троглодитиды (от австралопитеков и до палеоантропов) не были никакими охотниками, убийцами. Это были всеядные, в немалой степени растительноядные, но преимущественно плотоядные высшие приматы, пользующиеся обкалываемыми камнями как компенсацией недостающих им анатомических органов для расчленения костяков и разбивания крупных костей животных и для соскрёбывания с них остатков мяса. Однако для умерщвления животных никаких — ни анатомо-морфологических, ни нейрофизиологических — новообразований у них не было.
Это были некрофаги, падальщики: они лишь выискивали кости крупных травоядных животных, павших или убитых настоящими хищниками, и своими пресловутыми «орудиями труда» — каменными рубилами — раскалывали их и добывали таким образом костный мозг. Отсюда — и прямохождение (нужно было носить или камни или кости), и огонь (при обработке камней сыпались искры), и почти полная потеря волосяного покрова (от постоянного общения с огнём и воздействия солнечной радиации). Итак, прямоходящие бессловесные приматы, использующие камни в качестве орудий, но не для охоты или какого-то там труда.
Непосредственные же предтечи же человека (палеоантроповые гоминиды, или троглодиты) во времена последнего ледникового периода, попав в экстремальные экологические условия, расщепились на два подвида на почве возникновения редчайшего среди млекопитающих феномена — «адельфофагии». что переводится как «поедание собратьев». Все признаки каннибализма у палеоантропов, какие известны антропологии, прямо говорят о посмертном поедании черепного и костного мозга и, вероятно, всего трупа подобных себе существ. Произошёл переход части популяции — «кормимых» — к хищному поведению по отношению к представителям другой части популяции — «кормильцев». Пра-человек из поедаемой, пассивной группы «кормильцев» приобрёл рассудок от страха быть убитым существом внешне очень похожим на него.
В основе человеческого мышления, речи лежит т.н. дипластия, или словесный образ, заменяющий в сознании каждый воспринимаемый объект внешнего мира по принципу тождества «и-и». Ничего подобного нет в знаках животных. Слово одновременно — и тождественно обозначаемому предмету, и полностью отлично от него, что совершенно абсурдно. Логика и синтаксис, практическое и теоретическое мышление есть не что иное, как деабсурдизация. «Я могу быть убит таким же существом как и Я!» От этой жуткой «первомысли» предок человека как бы «сошёл с ума», стал невротиком. Это и явилось первичной дипластией: «Федот, да не тот!» Именно это потрясение и стало первым проблеском гоминизации животного, появления у него само-осознания, т.е. способности посмотреть на себя со стороны, вырваться из рамок конкретно-предметного интеллекта животных. Человек «овладел собой как предметом» [44]. Начался бурный, лавинообразный процесс становления второй сигнальной системы, полностью перестроившей высшую нервную деятельность этого удивительного примата, взорвавшей всю его видовую судьбу, ставшую небезызвестной нам историей человечества.
Одновременно при этом само-осознании (иначе говоря — при рождении рассудка) происходит и неизбежное запечатление, или т.н. «импринтинг» хищного поведения, в результате которого убийства себе подобных предстают перед рассудочным человеком на долгие века как естественные. В этом плане страшный «импринтинг человекоубийства», ставший величайшим трагическим заблуждением человечества, видится как высочайшая цена, уплаченная людьми за приобретение ими рассудка.
Значимость поршневского палеопсихологического открытия состоит ещё и в том, что выводы его теории полностью применимы и к современности, они позволяют объяснить истинные причины существования морального и социального зла в жизни людей. Из этой концепции антропогенеза с очевидностью следует основополагающий вывод о моральной (видовой) неоднородности человечества, по своему поведению (вернее, по его мотивам) разделяющегося на стадных, правильнее будет говорить общественных людей, и хищников, точнее, хищных гоминид. Этих последних нельзя называть людьми в этическом смысле этого понятия. Они, по определению Гегеля, «морально невменяемы», а если что и отличает людей от животных, так это — нравственность, понятие к животному миру неприменимое. Эта мысль уже сотни лет витает в воздухе. Ещё Конфуций утверждал, что для человека существуют понятия «хорошо» и «плохо», а для животного — нет. Чарльз Дарвин как бы подытоживает: «Я вполне согласен с мнением тех писателей, которые утверждают, что из всех различий между человеком и животными самое важное есть нравственное чувство, или совесть. Мы видим в нём благороднейшее из всех свойств человека» [5].
Современные хищные гоминиды — это нелюди — суперанималы (superanimals — сверхживотные) и псевдолюди — суггесторы (suggest — внушать), манипуляторы-приспособленцы. Хищническая установка включает две зоопсихологические черты: злобность и коварство [54]. Человеческих хищников можно идентифицировать и выявлять уже в детстве, что убедительно продемонстрировал российский педагог, врач Пётр Францевич Лесгафт. Он выявил в своих многолетних исследованиях детского поведения т.н. «школьные типы». «Честолюбивый тип», «лицемерный». «злостно-забитый» — детишки этих типов не имеют и не будут никогда иметь нравственности — таков вердикт учёного в их отношении. «Утром, убив родителей, они вечером заснут сном праведника» [18]. Это и есть подрастающие на горе людям суперанималы и суггесторы. Суггесторов будет точнее всего считать специфическими паразитами, они полностью подпадают в своём поведении под определение зоолога Лейкарта: «являются паразитами в отношении более крупных и сильных организмов, а в отношении равных себе и слабейших они ведут себя как настоящие хищники». Представители всех «элит» обществ ведут себя именно так.
Поэтому столь несхожие существа, какими являются хищные гоминиды и нехищные люди — диффузный вид и неоантропы (у Лесгафта это — «добродушный» и «угнетённый» типы), имеющие различные генотипы, ответственные за диаметрально противоположные поведенческие установки, не могут обладать в то же время хоть как-то совпадающими нравственными параметрами. Отсюда-то и возникает всечеловеческая трагедия — извечная борьба «добра и зла». Усугубляется положение ещё и тем, что часть нехищных людей, из числа обладающих слабо развитым нравственным чувством или попавших в неблагоприятные социальные условия, поддаются влиянию хищности, охищняются, и чаще всего становятся пешками в чужой страшной игре.
Вот в таком прискорбном, но истинном свете предстаёт межвидовая борьба в человеческой истории.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Это были некрофаги, падальщики: они лишь выискивали кости крупных травоядных животных, павших или убитых настоящими хищниками, и своими пресловутыми «орудиями труда» — каменными рубилами — раскалывали их и добывали таким образом костный мозг. Отсюда — и прямохождение (нужно было носить или камни или кости), и огонь (при обработке камней сыпались искры), и почти полная потеря волосяного покрова (от постоянного общения с огнём и воздействия солнечной радиации). Итак, прямоходящие бессловесные приматы, использующие камни в качестве орудий, но не для охоты или какого-то там труда.
Непосредственные же предтечи же человека (палеоантроповые гоминиды, или троглодиты) во времена последнего ледникового периода, попав в экстремальные экологические условия, расщепились на два подвида на почве возникновения редчайшего среди млекопитающих феномена — «адельфофагии». что переводится как «поедание собратьев». Все признаки каннибализма у палеоантропов, какие известны антропологии, прямо говорят о посмертном поедании черепного и костного мозга и, вероятно, всего трупа подобных себе существ. Произошёл переход части популяции — «кормимых» — к хищному поведению по отношению к представителям другой части популяции — «кормильцев». Пра-человек из поедаемой, пассивной группы «кормильцев» приобрёл рассудок от страха быть убитым существом внешне очень похожим на него.
В основе человеческого мышления, речи лежит т.н. дипластия, или словесный образ, заменяющий в сознании каждый воспринимаемый объект внешнего мира по принципу тождества «и-и». Ничего подобного нет в знаках животных. Слово одновременно — и тождественно обозначаемому предмету, и полностью отлично от него, что совершенно абсурдно. Логика и синтаксис, практическое и теоретическое мышление есть не что иное, как деабсурдизация. «Я могу быть убит таким же существом как и Я!» От этой жуткой «первомысли» предок человека как бы «сошёл с ума», стал невротиком. Это и явилось первичной дипластией: «Федот, да не тот!» Именно это потрясение и стало первым проблеском гоминизации животного, появления у него само-осознания, т.е. способности посмотреть на себя со стороны, вырваться из рамок конкретно-предметного интеллекта животных. Человек «овладел собой как предметом» [44]. Начался бурный, лавинообразный процесс становления второй сигнальной системы, полностью перестроившей высшую нервную деятельность этого удивительного примата, взорвавшей всю его видовую судьбу, ставшую небезызвестной нам историей человечества.
Одновременно при этом само-осознании (иначе говоря — при рождении рассудка) происходит и неизбежное запечатление, или т.н. «импринтинг» хищного поведения, в результате которого убийства себе подобных предстают перед рассудочным человеком на долгие века как естественные. В этом плане страшный «импринтинг человекоубийства», ставший величайшим трагическим заблуждением человечества, видится как высочайшая цена, уплаченная людьми за приобретение ими рассудка.
Значимость поршневского палеопсихологического открытия состоит ещё и в том, что выводы его теории полностью применимы и к современности, они позволяют объяснить истинные причины существования морального и социального зла в жизни людей. Из этой концепции антропогенеза с очевидностью следует основополагающий вывод о моральной (видовой) неоднородности человечества, по своему поведению (вернее, по его мотивам) разделяющегося на стадных, правильнее будет говорить общественных людей, и хищников, точнее, хищных гоминид. Этих последних нельзя называть людьми в этическом смысле этого понятия. Они, по определению Гегеля, «морально невменяемы», а если что и отличает людей от животных, так это — нравственность, понятие к животному миру неприменимое. Эта мысль уже сотни лет витает в воздухе. Ещё Конфуций утверждал, что для человека существуют понятия «хорошо» и «плохо», а для животного — нет. Чарльз Дарвин как бы подытоживает: «Я вполне согласен с мнением тех писателей, которые утверждают, что из всех различий между человеком и животными самое важное есть нравственное чувство, или совесть. Мы видим в нём благороднейшее из всех свойств человека» [5].
Современные хищные гоминиды — это нелюди — суперанималы (superanimals — сверхживотные) и псевдолюди — суггесторы (suggest — внушать), манипуляторы-приспособленцы. Хищническая установка включает две зоопсихологические черты: злобность и коварство [54]. Человеческих хищников можно идентифицировать и выявлять уже в детстве, что убедительно продемонстрировал российский педагог, врач Пётр Францевич Лесгафт. Он выявил в своих многолетних исследованиях детского поведения т.н. «школьные типы». «Честолюбивый тип», «лицемерный». «злостно-забитый» — детишки этих типов не имеют и не будут никогда иметь нравственности — таков вердикт учёного в их отношении. «Утром, убив родителей, они вечером заснут сном праведника» [18]. Это и есть подрастающие на горе людям суперанималы и суггесторы. Суггесторов будет точнее всего считать специфическими паразитами, они полностью подпадают в своём поведении под определение зоолога Лейкарта: «являются паразитами в отношении более крупных и сильных организмов, а в отношении равных себе и слабейших они ведут себя как настоящие хищники». Представители всех «элит» обществ ведут себя именно так.
Поэтому столь несхожие существа, какими являются хищные гоминиды и нехищные люди — диффузный вид и неоантропы (у Лесгафта это — «добродушный» и «угнетённый» типы), имеющие различные генотипы, ответственные за диаметрально противоположные поведенческие установки, не могут обладать в то же время хоть как-то совпадающими нравственными параметрами. Отсюда-то и возникает всечеловеческая трагедия — извечная борьба «добра и зла». Усугубляется положение ещё и тем, что часть нехищных людей, из числа обладающих слабо развитым нравственным чувством или попавших в неблагоприятные социальные условия, поддаются влиянию хищности, охищняются, и чаще всего становятся пешками в чужой страшной игре.
Вот в таком прискорбном, но истинном свете предстаёт межвидовая борьба в человеческой истории.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54