Сославшись на необходимость экономить деньги, он быстро этот разговор завершил, но так и не отошел от аппарата. Застыл, глядя в зеркало, стараясь разобраться, что это на него нахлынуло. Понял быстро — горькая досада от ощущения собственной несостоятельности невольно выплеснулась на самого любимого человека... И тут же накатил стыд...
Восьмого Павел весь день мотался по островам, чередуя бег с быстрым шагом, и домой явился без задних ног. Девятого как ни в чем не бывало вышел на работу, где с легким злорадством выслушал стенания коллег, страдающих от лютого абстинентного синдрома. В последующие дни он все чаще выбирался в курилку включался в общие разговоры и постоянно ловил себя на том, что сводит беседу к одной теме: о тех, кто ушел из науки и подался в таксисты, в официанты, в шабашники... А что? Ну, не в официанты, конечно, а в какую-нибудь бойкую разъездную бригаду коровники строить... Или в длинную изыскательскую экспедицию куда-нибудь на север, на восток, к черту, к дьяволу...
Отец исправно ходил по магазинам, кухарил, выгуливал Беломора, наводил чистоту, , стирал белье в машине — но едва ли обменивался с сыном и даже горячо любимой внучкой хотя бы десятком слов за день. Вечером они находили на плите или в холодильнике готовый «обедо-ужин» (это название возникло само собой еще до Тани — а что, для обеда поздно, для ужина рано) и щелку света под дверью кабинета Дмитрия Дормидонтовича. Он безвылазно проводил там вечера, что-то читал и записывал в толстую тетрадь. Как-то раз, когда отец, надев парадный костюм с орденскими планками, отправился на какое-то партийное мероприятие, куда его по старой памяти изредка приглашали, Павел зашел к нему в кабинет за линейкой, срочно понадобившейся Нюточке. Он посмотрел на стол, но линейки там не было. Зато Павел увидел там тетрадь и раскрытую книгу.. В тетрадь он лезть посовестился, а в книгу заглянул. «Материализм и эмпириокритицизм», капитальный труд великого вождя, до тошноты надоевший еще в студенческие годы. На полях — заметки рукой отца. «Неплохо как партийная директива, но как мировоззрение — бред!.. Глупо переть против науки, да и не надо... Ну и пусть Бог — разве он мешает нам, коммунистам? Атеизм классиков — исторический казус, дань времени...» Ого, неслабо для секретаря обкома, даже бывшего! А в сущности это здорово, молодец старик — нашел, чем мозги занять капитально, не дает ржаветь мыслительному аппарату.
Осень сменилась зимой, неровной, со скачками давления и частыми перепадами от колючих морозов до слякотной оттепели. Отец стал неважно себя чувствовать и из дома почти не выходил. Павел сменил пробежки на интенсивную сорокаминутную зарядку. Между Таниными звонками и редкими открытками настроение падало до нуля, хотелось послать все к черту. И когда Нюточка однажды проснулась с красным горлом и совсем сопливая, Павел беззастенчиво воспользовался ситуацией, вызвал врача из детской поликлиники и потребовал оформить себе больничный по уходу за ребенком. Получив бюллетень, он смазал Нюточке горло люголем, закапал в нос всегда имеющийся в доме галазолин. Немножко повякав для порядка, она преспокойно ускакала в гостиную смотреть телевизор, а Павел снял с полки «Игру в бисер», залег на диван и незаметно задремал под хитроумный текст Гессе.
Разбудил его телефонный звонок и чуточку охрипший Нюточкин голос:
— Папа, тебя!
— Мама?
— Нет, какой-то дядя.
Из института? Быстро хватились, гады. Ну ничего, у него документ имеется. Павел лениво поднялся с дивана и гадливо взял трубку.
— Чернов слушает.
— Здравствуйте, Павел Дмитриевич. Хорошо, что застал вас дома. Узнали?
— Вадим Ахметович?
— Он самый. Проездом из Братиславы. У меня для вас письмо и посылочка от Тани.
— Где вы? Как она?
— Я в «Астории». Она прекрасно. Работает увлеченно. Иржи ею доволен. Впрочем, она, наверное, сама обо всем написала.
— Я... я хотел бы вас видеть.
— Это просто. Сейчас мне надо отлучиться, но часикам к пяти рассчитываю вернуться. Скажем, в половине шестого? Я буду ждать вас в холле.
— Я приду.
— Да, Павел Дмитриевич, вот еще что: вы помните самый первый наш разговор в Коктебеле?
— Да.
— А помните, я обещал, что мы непременно к этому разговору вернемся?
— Да. — Голос у Павла дрогнул.
— Так вот. Тут в соседнем номере остановился мой добрый знакомый, доктор как раз ваших наук, тоже из Москвы. Я говорил ему о вас, он заинтересовался и хотел бы побеседовать с вами. Вы не против совместить две встречи?
— Нет.
— Отлично. Так я жду вас.
— Спасибо...
Шеров повесил трубку. Павел еще немного постоял, подышал в трубку и пошел курить на кухню.
В двадцать пять минут шестого Павел стоял у внушительного подъезда «Астории» и нервно курил, притопывая ногами от холода. Конечно, можно было бы войти в теплый вестибюль, но Павлу не хотелось появиться там даже на минуту раньше назначенного и тем самым показать свое нетерпение. Когда минутная стрелка на его часах встала прямо напротив цифры шесть, он бросил окурок, расправил плечи и толкнул дверь. Шерова он заметил сразу — тот непринужденно сидел в кресле за киоском и листал журнал. Павел взял курс на это кресло. Шеров оторвал взгляд от страницы, встал и двинулся навстречу Павлу.
— Вадим Ахметович! — сказал Павел, крепко пожимая протянутую руку.
Шеров был одет в добротную темно-серую «тройку», от него ненавязчиво пахло лимонным «Олд Спайсом».
— Вот что, Павел Дмитриевич, — Шеров взял Павла под локоть и повел его через вестибюль. — Не знаю, как вы, а я чертовски устал и проголодался. Давайте-ка зайдем перекусим. Пальтишко можно оставить вон там.
— Вы, Вадим Ахметович, говорили про одного человека. ..
— А-а, так он ждет нас за столиком, — сказал Шеров, толкая створку, высокой лакированной двери с резными стеклами. — Во-он за тем.
И деловито двинулся между столами. Павел последовал за ним, но медленнее, невольно задержав взгляд на роскошном интерьере ресторана, в котором он оказался впервые. Шеров обернулся и остановился, поджидая Павла.
— Впечатляет, да? — заметил он, обведя рукой зал. — Есть легенда, что зал этот сделан как точная копия знаменитого «Максима» в Париже. Только знающие люди говорят, что это вранье. Наоборот, это «Максим» содран с нашей «Астории». Так-то...
За угловым столом в нише на красном велюровом диванчике сидел мужчина в модном кожаном пиджаке. Увидев Шерова и Павла, он встал.
— Вот, Вячеслав Михайлович, это и есть тот самый Павел Дмитриевич Чернов, о котором я рассказывал.
Мужчина в кожаном пиджаке развел руки в стороны, сказал «О!» и протянул руку Павлу.
— Очень, очень приятно, Павел Дмитриевич. Я Лимонтьев, Вячеслав Михайлович Лимонтьев, замдиректора института имени академика Рамзина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
Восьмого Павел весь день мотался по островам, чередуя бег с быстрым шагом, и домой явился без задних ног. Девятого как ни в чем не бывало вышел на работу, где с легким злорадством выслушал стенания коллег, страдающих от лютого абстинентного синдрома. В последующие дни он все чаще выбирался в курилку включался в общие разговоры и постоянно ловил себя на том, что сводит беседу к одной теме: о тех, кто ушел из науки и подался в таксисты, в официанты, в шабашники... А что? Ну, не в официанты, конечно, а в какую-нибудь бойкую разъездную бригаду коровники строить... Или в длинную изыскательскую экспедицию куда-нибудь на север, на восток, к черту, к дьяволу...
Отец исправно ходил по магазинам, кухарил, выгуливал Беломора, наводил чистоту, , стирал белье в машине — но едва ли обменивался с сыном и даже горячо любимой внучкой хотя бы десятком слов за день. Вечером они находили на плите или в холодильнике готовый «обедо-ужин» (это название возникло само собой еще до Тани — а что, для обеда поздно, для ужина рано) и щелку света под дверью кабинета Дмитрия Дормидонтовича. Он безвылазно проводил там вечера, что-то читал и записывал в толстую тетрадь. Как-то раз, когда отец, надев парадный костюм с орденскими планками, отправился на какое-то партийное мероприятие, куда его по старой памяти изредка приглашали, Павел зашел к нему в кабинет за линейкой, срочно понадобившейся Нюточке. Он посмотрел на стол, но линейки там не было. Зато Павел увидел там тетрадь и раскрытую книгу.. В тетрадь он лезть посовестился, а в книгу заглянул. «Материализм и эмпириокритицизм», капитальный труд великого вождя, до тошноты надоевший еще в студенческие годы. На полях — заметки рукой отца. «Неплохо как партийная директива, но как мировоззрение — бред!.. Глупо переть против науки, да и не надо... Ну и пусть Бог — разве он мешает нам, коммунистам? Атеизм классиков — исторический казус, дань времени...» Ого, неслабо для секретаря обкома, даже бывшего! А в сущности это здорово, молодец старик — нашел, чем мозги занять капитально, не дает ржаветь мыслительному аппарату.
Осень сменилась зимой, неровной, со скачками давления и частыми перепадами от колючих морозов до слякотной оттепели. Отец стал неважно себя чувствовать и из дома почти не выходил. Павел сменил пробежки на интенсивную сорокаминутную зарядку. Между Таниными звонками и редкими открытками настроение падало до нуля, хотелось послать все к черту. И когда Нюточка однажды проснулась с красным горлом и совсем сопливая, Павел беззастенчиво воспользовался ситуацией, вызвал врача из детской поликлиники и потребовал оформить себе больничный по уходу за ребенком. Получив бюллетень, он смазал Нюточке горло люголем, закапал в нос всегда имеющийся в доме галазолин. Немножко повякав для порядка, она преспокойно ускакала в гостиную смотреть телевизор, а Павел снял с полки «Игру в бисер», залег на диван и незаметно задремал под хитроумный текст Гессе.
Разбудил его телефонный звонок и чуточку охрипший Нюточкин голос:
— Папа, тебя!
— Мама?
— Нет, какой-то дядя.
Из института? Быстро хватились, гады. Ну ничего, у него документ имеется. Павел лениво поднялся с дивана и гадливо взял трубку.
— Чернов слушает.
— Здравствуйте, Павел Дмитриевич. Хорошо, что застал вас дома. Узнали?
— Вадим Ахметович?
— Он самый. Проездом из Братиславы. У меня для вас письмо и посылочка от Тани.
— Где вы? Как она?
— Я в «Астории». Она прекрасно. Работает увлеченно. Иржи ею доволен. Впрочем, она, наверное, сама обо всем написала.
— Я... я хотел бы вас видеть.
— Это просто. Сейчас мне надо отлучиться, но часикам к пяти рассчитываю вернуться. Скажем, в половине шестого? Я буду ждать вас в холле.
— Я приду.
— Да, Павел Дмитриевич, вот еще что: вы помните самый первый наш разговор в Коктебеле?
— Да.
— А помните, я обещал, что мы непременно к этому разговору вернемся?
— Да. — Голос у Павла дрогнул.
— Так вот. Тут в соседнем номере остановился мой добрый знакомый, доктор как раз ваших наук, тоже из Москвы. Я говорил ему о вас, он заинтересовался и хотел бы побеседовать с вами. Вы не против совместить две встречи?
— Нет.
— Отлично. Так я жду вас.
— Спасибо...
Шеров повесил трубку. Павел еще немного постоял, подышал в трубку и пошел курить на кухню.
В двадцать пять минут шестого Павел стоял у внушительного подъезда «Астории» и нервно курил, притопывая ногами от холода. Конечно, можно было бы войти в теплый вестибюль, но Павлу не хотелось появиться там даже на минуту раньше назначенного и тем самым показать свое нетерпение. Когда минутная стрелка на его часах встала прямо напротив цифры шесть, он бросил окурок, расправил плечи и толкнул дверь. Шерова он заметил сразу — тот непринужденно сидел в кресле за киоском и листал журнал. Павел взял курс на это кресло. Шеров оторвал взгляд от страницы, встал и двинулся навстречу Павлу.
— Вадим Ахметович! — сказал Павел, крепко пожимая протянутую руку.
Шеров был одет в добротную темно-серую «тройку», от него ненавязчиво пахло лимонным «Олд Спайсом».
— Вот что, Павел Дмитриевич, — Шеров взял Павла под локоть и повел его через вестибюль. — Не знаю, как вы, а я чертовски устал и проголодался. Давайте-ка зайдем перекусим. Пальтишко можно оставить вон там.
— Вы, Вадим Ахметович, говорили про одного человека. ..
— А-а, так он ждет нас за столиком, — сказал Шеров, толкая створку, высокой лакированной двери с резными стеклами. — Во-он за тем.
И деловито двинулся между столами. Павел последовал за ним, но медленнее, невольно задержав взгляд на роскошном интерьере ресторана, в котором он оказался впервые. Шеров обернулся и остановился, поджидая Павла.
— Впечатляет, да? — заметил он, обведя рукой зал. — Есть легенда, что зал этот сделан как точная копия знаменитого «Максима» в Париже. Только знающие люди говорят, что это вранье. Наоборот, это «Максим» содран с нашей «Астории». Так-то...
За угловым столом в нише на красном велюровом диванчике сидел мужчина в модном кожаном пиджаке. Увидев Шерова и Павла, он встал.
— Вот, Вячеслав Михайлович, это и есть тот самый Павел Дмитриевич Чернов, о котором я рассказывал.
Мужчина в кожаном пиджаке развел руки в стороны, сказал «О!» и протянул руку Павлу.
— Очень, очень приятно, Павел Дмитриевич. Я Лимонтьев, Вячеслав Михайлович Лимонтьев, замдиректора института имени академика Рамзина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119