». Случайно их увидел один знакомый Шидловского, сдал Алексея милиции. На следующий день арестовали еще одного «молодофронтовца», школьника Вадима Лабковича. Молодых людей продержали под следствием в изоляторе города Жодино шесть месяцев. В результате Шидловскому дали полтора года лишения свободы в колонии усиленного режима, Лабковичу -столько же с отсрочкой исполнения приговора на два года. Ребята держались стойко и «заговора молодежной фракции БНФ» не получилось. Из рассказа шестнадцатилетнего школьника Вадима Лабковича, который отсидел в СИЗО города Жлобина шесть месяцев за то, что написал антипрезидентский лозунг за одном из городских зданий:
— Арестовали меня 27 августа в Столбцах. Инна, жена Леши Шидловского, позвонила и сказала, что арестовали Лешу. Я приехал, мы с ней прогуливались, прошли метров двадцать. И тут тихо так подходят и спрашивают: «Вы знакомы?» Я даже ничего не успел ответить.
Допросы описать сложно. Они все сидели. Иногда, бывало, один забежит и ни с того, ни с сего начинает что-то спрашивать. Особо даже не зная, о чем шла речь до того — о своем о чем-то. Чаще всего я отвечал «не знаю». Они говорили «не ври, мы сделаем так, что ты все узнаешь». Получалось, что они сами мне рассказывали, как все происходило.
Когда допрашивали опера, там вообще, кроме них, никого не было. Когда отвели к следователю, туда через некоторое время привели какую-то учительницу в качестве психолога. (Она, кстати, даже пыталась требовать чтобы меня отпустили. Потом, психологи присутствовали на допросах просто для вида. Сидит у тебя за спиной человек, думает о чем-то своем, его ничего не волнует, лишь бы скорее домой). Когда появился адвокат, я точно не помню. Один день, в течение которого шли допросы, его точно не было. На второй, наверное, уже появился. Местный.
«Володарка» (Минская тюрьма — авт.) — старое здание, винтовые деревянные лестницы, пол — какое-то подобие асфальта... По сравнению с минским изолятором, в Жодино намного чище, он более современный. Но зато там отношение к заключенным намного строже. Отношение ко мне... Вообще, надзиратели старались не замечать. Но после шмона в камере, когда видели книги, тетради, конспекты, подходили и спрашивали: что, как, зачем? А вообще, было такое ощущение, будто меня нет. Нет, и все.
Прошло где-то месяца полтора после ареста, когда меня вызвал опер и стал интересоваться, как дела, как администрация относится?.. Оказалось, что приезжал какой-то прокурор, мы должны были с ним поговорить. Но так меня до него и не довели. После этого он у меня постоянно спрашивал, как дела, есть ли претензии. В первую очередь, интересовало — не били ли. Насколько я понимаю, это было после заявления Леши о том, что его избили.
Я содержался в третьем корпусе — он предназначен для несовершеннолетних. В нем, правда, есть несколько камер, где сидят взрослые и несколько камер «баландеров». Малолетних чаще всего содержат нормально, на сколько человек рассчитана камера — столько и «жильцов». Понятно, что при желании всегда можно «устроить», чтобы на шесть «шконаре» было и десять человек, и больше. Все зависит от того, как к тебе относится администрация. Кстати, если сравнивать «Володарку» и Жодино, то методика разная. В Минске наказание какое — переводят в камеру, где старшие просто начинают прессовать. В Жодино, наоборот, отправляют «на острова», где нет ни с кем связи. В камеру не сажают старшего, чтобы не было ни сигарет, ничего...
Довелось побывать «на островах». Даже не могу сказать за что. Ни за что! С целью профилактики! Правда, в моей ситуации смысл был даже не в том, что это был «остров». Там было страшно холодно: октябрь, батареи не греют, плохая погода на улице... Там меня держали около двух недель.
Первое ощущение? Там постоянно крик, гам, менты орут, чего-то хотят. Убивают в человеке его «я», чтобы он вообще не думал. Животное из него делают. Я недолго просидел, около недели, как заявился один из постовых и сказал, что вообще нас за людей не считает. Мы, правда, на него все время жалобы писали и его потом убрали. И таких там много.
Меня привели в камеру ночью. Жодино принимает ночью, не знаю почему — все спали. Камера была на десять человек, я и был десятым. Люди вообще не понимали, за что меня посадили. Первое время было тяжело, привыкал. К тому же, нравы такие — мало просидел, ничего не сделаешь, никому ничего не скажешь. Постепенно меня стали «катать» по камерам — бросать из одной в другую. Это у них, наверное, профилактика такая. Но это закаляет характер, когда «поездишь» по камерам — людей узнаешь.
На «Володарке», когда я приехал, похоже, уже было известно, когда суд. Последние дни в тюрьме мне даже сложно описать. Все время старались что-то найти, пытались «крутануть». Это были просьбы рассказать что-нибудь о ком-нибудь. Даже чувствовать не надо было, что в камере «подсадка». Там было все откровенно.
Малолетки, сотрудничающие с операми, — это на Володарке редкость. (В Жодино, кстати, наоборот.) В Минске, в основном, «промышляют» старшие. Если так подумать, им это необходимо — получается, это их работа. Вот «по работе» они меня и расспрашивали, советы давали. Дескать, выйдешь — дома сиди, ничего не делай.
На Жодино, кстати, условия содержания малолетних и взрослых одинаковы. Как кормили? Одно слово — баланда. Кстати, 31 декабря вечером я впервые узнал, что такое пшенка. Меня это блюдо удивило, я даже не мог запомнить название. Перловки не было вообще. Были сечка, капуста, картошка... Но добивала уха из нечищеной рыбы и очень плохой хлеб. Кстати, Жодино называют «рыбным» СИЗО — месяцами супы с рыбной чешуей и костями. Без бульонных кубиков с воли там вообще есть ничего невозможно.
Как выглядит Жодинский СИЗО внешне, я фактически не знаю. Там четыре действующих корпуса: первый и второй — взрослые, третий — малолетки, четвертый — женщины и «больничка». (Построен уже пятый корпус). Все это разные здания, они соединены только подвалами. Там, кстати, постоянно, если куда-то ведут, то именно подвалом, именно под землей. Выглядит это так: сплошной бетон и лампочки...
Самое популярное наказание в Жодино — «лишенка», лишение передачи. Наказание крайне неприятное, но не смертельное. Мы жили общаком — всю «дачку» делили. Был «бар» — железный ящик, который висел на стене. В нем полки. Все складывалось туда. Еда вся делится. Можно, конечно, подойти и взять что-то, если хочешь. Но чаще всего к «бар» обращались во время обеда или ужина.
О чем разговаривали в камере? Да, много о чем. Обсуждали, как жить дальше. Все, в принципе, надеются, если не с суда, так через некоторое время, выйти и продолжить нормальную жизнь. С теми же, кто не первый раз попал, — сложнее. У них идеология «Мой дом — тюрьма». Я такого только одного встречал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
— Арестовали меня 27 августа в Столбцах. Инна, жена Леши Шидловского, позвонила и сказала, что арестовали Лешу. Я приехал, мы с ней прогуливались, прошли метров двадцать. И тут тихо так подходят и спрашивают: «Вы знакомы?» Я даже ничего не успел ответить.
Допросы описать сложно. Они все сидели. Иногда, бывало, один забежит и ни с того, ни с сего начинает что-то спрашивать. Особо даже не зная, о чем шла речь до того — о своем о чем-то. Чаще всего я отвечал «не знаю». Они говорили «не ври, мы сделаем так, что ты все узнаешь». Получалось, что они сами мне рассказывали, как все происходило.
Когда допрашивали опера, там вообще, кроме них, никого не было. Когда отвели к следователю, туда через некоторое время привели какую-то учительницу в качестве психолога. (Она, кстати, даже пыталась требовать чтобы меня отпустили. Потом, психологи присутствовали на допросах просто для вида. Сидит у тебя за спиной человек, думает о чем-то своем, его ничего не волнует, лишь бы скорее домой). Когда появился адвокат, я точно не помню. Один день, в течение которого шли допросы, его точно не было. На второй, наверное, уже появился. Местный.
«Володарка» (Минская тюрьма — авт.) — старое здание, винтовые деревянные лестницы, пол — какое-то подобие асфальта... По сравнению с минским изолятором, в Жодино намного чище, он более современный. Но зато там отношение к заключенным намного строже. Отношение ко мне... Вообще, надзиратели старались не замечать. Но после шмона в камере, когда видели книги, тетради, конспекты, подходили и спрашивали: что, как, зачем? А вообще, было такое ощущение, будто меня нет. Нет, и все.
Прошло где-то месяца полтора после ареста, когда меня вызвал опер и стал интересоваться, как дела, как администрация относится?.. Оказалось, что приезжал какой-то прокурор, мы должны были с ним поговорить. Но так меня до него и не довели. После этого он у меня постоянно спрашивал, как дела, есть ли претензии. В первую очередь, интересовало — не били ли. Насколько я понимаю, это было после заявления Леши о том, что его избили.
Я содержался в третьем корпусе — он предназначен для несовершеннолетних. В нем, правда, есть несколько камер, где сидят взрослые и несколько камер «баландеров». Малолетних чаще всего содержат нормально, на сколько человек рассчитана камера — столько и «жильцов». Понятно, что при желании всегда можно «устроить», чтобы на шесть «шконаре» было и десять человек, и больше. Все зависит от того, как к тебе относится администрация. Кстати, если сравнивать «Володарку» и Жодино, то методика разная. В Минске наказание какое — переводят в камеру, где старшие просто начинают прессовать. В Жодино, наоборот, отправляют «на острова», где нет ни с кем связи. В камеру не сажают старшего, чтобы не было ни сигарет, ничего...
Довелось побывать «на островах». Даже не могу сказать за что. Ни за что! С целью профилактики! Правда, в моей ситуации смысл был даже не в том, что это был «остров». Там было страшно холодно: октябрь, батареи не греют, плохая погода на улице... Там меня держали около двух недель.
Первое ощущение? Там постоянно крик, гам, менты орут, чего-то хотят. Убивают в человеке его «я», чтобы он вообще не думал. Животное из него делают. Я недолго просидел, около недели, как заявился один из постовых и сказал, что вообще нас за людей не считает. Мы, правда, на него все время жалобы писали и его потом убрали. И таких там много.
Меня привели в камеру ночью. Жодино принимает ночью, не знаю почему — все спали. Камера была на десять человек, я и был десятым. Люди вообще не понимали, за что меня посадили. Первое время было тяжело, привыкал. К тому же, нравы такие — мало просидел, ничего не сделаешь, никому ничего не скажешь. Постепенно меня стали «катать» по камерам — бросать из одной в другую. Это у них, наверное, профилактика такая. Но это закаляет характер, когда «поездишь» по камерам — людей узнаешь.
На «Володарке», когда я приехал, похоже, уже было известно, когда суд. Последние дни в тюрьме мне даже сложно описать. Все время старались что-то найти, пытались «крутануть». Это были просьбы рассказать что-нибудь о ком-нибудь. Даже чувствовать не надо было, что в камере «подсадка». Там было все откровенно.
Малолетки, сотрудничающие с операми, — это на Володарке редкость. (В Жодино, кстати, наоборот.) В Минске, в основном, «промышляют» старшие. Если так подумать, им это необходимо — получается, это их работа. Вот «по работе» они меня и расспрашивали, советы давали. Дескать, выйдешь — дома сиди, ничего не делай.
На Жодино, кстати, условия содержания малолетних и взрослых одинаковы. Как кормили? Одно слово — баланда. Кстати, 31 декабря вечером я впервые узнал, что такое пшенка. Меня это блюдо удивило, я даже не мог запомнить название. Перловки не было вообще. Были сечка, капуста, картошка... Но добивала уха из нечищеной рыбы и очень плохой хлеб. Кстати, Жодино называют «рыбным» СИЗО — месяцами супы с рыбной чешуей и костями. Без бульонных кубиков с воли там вообще есть ничего невозможно.
Как выглядит Жодинский СИЗО внешне, я фактически не знаю. Там четыре действующих корпуса: первый и второй — взрослые, третий — малолетки, четвертый — женщины и «больничка». (Построен уже пятый корпус). Все это разные здания, они соединены только подвалами. Там, кстати, постоянно, если куда-то ведут, то именно подвалом, именно под землей. Выглядит это так: сплошной бетон и лампочки...
Самое популярное наказание в Жодино — «лишенка», лишение передачи. Наказание крайне неприятное, но не смертельное. Мы жили общаком — всю «дачку» делили. Был «бар» — железный ящик, который висел на стене. В нем полки. Все складывалось туда. Еда вся делится. Можно, конечно, подойти и взять что-то, если хочешь. Но чаще всего к «бар» обращались во время обеда или ужина.
О чем разговаривали в камере? Да, много о чем. Обсуждали, как жить дальше. Все, в принципе, надеются, если не с суда, так через некоторое время, выйти и продолжить нормальную жизнь. С теми же, кто не первый раз попал, — сложнее. У них идеология «Мой дом — тюрьма». Я такого только одного встречал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62