Вывеска гласила: ЛЕППИНГТОН — 6 МИЛЬ.
Он прибавил скорость. Как будто город звал его.
3
— Ты ничего не слышала?
— Это, наверное, пара из номера 101, они были в таком запале, что начали разоблачаться едва ли не у стойки.
— Нет, вроде крик.
— Тогда это и впрямь парочка из 101-го.
— Ты что, ничего не воспринимаешь всерьез, Электра?
— А что здесь можно воспринять всерьез, милая?
— Жизнь?
— Жизнь — дешевка.
— Ты самая циничная личность, какую я когда-либо встречала.
— Циничная?
— Да.
— Нет, дорогуша. Я просто реалистка.
— Реалистка, как же.
— Когда доживешь до моих лет, дорогуша.
— Как, до всех тридцати пяти, Электра?
— Когда доживешь до преклонных тридцати пяти, Бернис, ты поймешь, что ты всего лишь незначительная шестеренка в этой вселенной. Нет, даже не шестеренка. Шестеренка — это зубчатое колесико, которое приводит в движение другое зубчатое колесико, а это предполагает, что ты — жизненно важная деталь в этом огромном и пустом, присыпанном звездами космосе. Нет, мы даже не шестеренки. Мы частички пыли, который несет ветер. Мы частички ила, скапливающегося в ложе реки. Ты знаешь, что вся вселенная возникла в результате простой флуктуации, отклонения от нормы? Спроси любого астрофизика. Мы — выброс сигнала по экрану, пузырек воздуха, случайный эпизод. Мы...
— Ну как? Не слишком туго?
— Да.
— Подожди, я ослаблю.
— Нет, я их лучше чувствую, когда они так затянуты. Ну вот, Бернис, что скажешь?
Стоя посреди кухни, Электра приподняла подол юбки, чтобы покрасоваться новыми сапогами со шнуровкой от пятки почти до колена.
— Ну как можно не любить черную кожу? — Электра внезапно озорно улыбнулась. — Есть в ней что-то извращенное, а? — Она нетерпеливо вздохнула. — Бернис, я спросила: это разврат? Что ты думаешь?
— М-м... извини, пожалуйста. Мне показалось, я снова слышала.
— Что, дорогая?
— Как будто кто-то плачет на заднем дворе.
Электра выглянула в окно на задний двор:
— Совершенно пусто.
— Я уверена, что слышала плач. Знаешь, такой высокий крик, будто от боли?
— Мальчишки, — равнодушно отозвалась Электра, доливая в бокалы вино.
— Ох, Электра, я же сказала, что больше бокала не выпью.
— Дай себе немного воли, милочка, потому что завтра мы умрем.
— Я ни на что не годна буду, кроме постели.
Электра распутно подмигнула.
— Только не начинай опять, пожалуйста.
— Ты разве не находишь его привлекательным?
— Кого?
— Ну как. же, старика, собирающего пустые бутылки. Ну и что, что у него чирей на лбу и вата в ушах, но я слышала, он дает что локомотив.
— Электра!
— Нет, глупышка. Я говорю о докторе Дэвиде Леппингтоне, конечно.
— Пурпурный лучше белого, — отозвалась Бернис, вертя в руках два шелковых шарфа.
— Я сохранила чек, на следующей неделе поменяю. Так вот, не уходи от темы. Итак, добрый доктор. Заинтересована?
День субботы превратился в субботний вечер, а они все болтали на кухне гостиницы. За последний месяц это превратилось в традицию. В субботу перед обедом Бернис угощала Электру бутылкой вина, и они показывали друг другу купленные утром наряды или просто чесали языки. Поначалу Бернис смущали поддразнивания Электры. Теперь же она понимала, что все это шутки ради. Они прекрасно ладили и наслаждались обществом друг друга.
Откинув назад иссиня-черные волосы, Электра примеряла серьги, купленные на ярмарке на главной улице Уитби.
Бернис склонила голову набок, прислушиваясь. Она была уверена, что слышала слабый крик, доносящийся от реки, которая текла за высокой кирпичной стеной заднего двора. Возможно, это и дети, подумалось ей. Или даже птица. И все же звук был странно мучительным. Как будто кто-то испытывал невероятную боль.
Пока Электра пыталась выведать у нее, что она думает о докторе Леппингтоне, Бернис смотрела в окно. Над вершинами гор вздувались темные тучи. Надвигалась гроза.
— Может быть, он пригласит тебя как-нибудь пообедать, — говорила Электра. — Ты согласишься?
Бернис собиралась ничего не говорить Электре об этом, но не смогла устоять перед искушением увидеть выражение ее лица.
— А он уже пригласил, — сказала она довольно небрежно.
— Да ну! — Изумление Электры принесло Бернис глубочайшее удовлетворение. — Ты ведь согласилась, правда?
Бернис с улыбкой кивнула.
— О, девочка моя, — расплылась в улыбке Электра. — Когда?
— Завтра вечером. Мы пойдем в «Сороку» в Уитби.
— А, хороший выбор. Боже, я достану завтра днем свою косметичку, и мы так над тобой поработаем, чтобы он голову потерял от вожделения.
За счастливой болтовней они принялись решать, что наденет Бернис к завтрашнему обеду. Снаружи на город наползали темные тучи. И выглядели они в точности, как крылья бескрайней летучей мыши, распахнувшиеся будто для того, чтобы стереть с лица земли все человечество.
Глава 17
1
СЕКС, СЕКС, СЕКС!
О боже, это по мне. Что он со мной делает! Какие слова он говорит! Грязные слова. Но они так возбуждают. Интересно, решусь ли я на минет?
Bсе когда-нибудь бывает в первый раз, а как иначе , спросила она себя. Да, давай же, сделай это.
Фиона Хилл, нежась, потянулась в постели, позволяя целовать себя с головы до ног. В номере 101 «Городского герба» было тепло — они нагрели комнату так, что запотели стекла.
— Сейчас я поцелую твою грудь, — бормотал ее любовник. — Потом я стану целовать твой живот, потом я стану целовать твои бедра, потом я стану... юм, юммм-эр...
Фиона Хилл заерзала ногами по простыням, наслаждаясь каждым пропитанным сексом мгновением. Ей было двадцать девять. Уж поверь мне, думала она, давно, давным-ДАВНО пора. Она весила чуть больше 7 стоунов. Худенькая, тонкокостная, кареглазая. Волосы? Мышино-русые. Не неприятная. Обычно она носила толстые очки в синей оправе — но только не сегодня, сегодня никаких очков. Ты это заслужила. Ты заслужила хотя бы раз быть центром вселенной. Ты заслужила быть предметом желания: жаркого, сексуального — да, да, выговори это — животного желания.
Ты заслужила, чтобы тебя... тебя... давай же, сказала она себе. Не сдерживайся. Произнеси это гадкое, это распутное слово.
Трахали.
Ты заслужила, чтобы тебя трахали.
Теперь она выдохнула это гадкое слово вслух:
— Трахни меня, Мэтт... пожалуйста, трахни меня.
Трахаться.
Само слово у нее на языке казалось странным — возбуждающим: и необычным, и грязным одновременно.
Трахаться.
За все свои двадцать девять лет она и про себя не могла этого слова произнести, не залившись при этом жаркой краской. А потом сломя голову бежала в исповедальню, как будто за ней гнался сам Люцифер. И рассказывала все отцу О'Коннелу. О грешных ощущениях внизу живота, о журналах, которые девочки на работе подбрасывали ей на стол, и о том, как — и где — она намыливалась в ванной, даже если знала, что кожа у нее уже чистая;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126