(«Есть еще на свете настоящая любовь», — говорит по этому поводу тетя Тони.) Монолог этот был превращен режиссерами и композитором Геннадием Гладковым в серию аттракционов, идущих все время крещендо. Татьяна Пельтцер и Нина Корниенко играли затем этот отрывок на многих сценических площадках с неизменным успехом.
Среди множества стихотворных посланий Татьяне Ивановне в связи с этой работой, наиболее интересна эпиграмма Бориса Брайнина:
Она была звездой экрана,
Когда ходили мы под стол,
Но кто так весело и рьяно
На сцене пляшет «рок-н-ролл»?
Ужель та самая Татьяна?
Зрителям кажется, что такая, какая она на сцене, такая же она и в жизни — актриса Татьяна Пельтцер — своя, близкая, понятная, что все дается ей легко и просто. Но это все от мастерства. Именно мастерство, отточенное, отшлифованное годами, создавало ощущение ее пребывания на сцене сплошной импровизацией — настолько она была жизненна, легка, заразительна. Творческая же индивидуальность Пельтцер была сложной и противоречивой. Когда ее партнер менял мизансцену, пропускал реплики, словом, отступал от установленного рисунка, Татьяна Ивановна выбивалась из привычного состояния, не могла произнести ни слова. У нее делались, по словам коллег, «несчастные собачьи глаза». А однажды, когда актер не появился на свой выход, она вообще ушла со сцены. Пельтцер чувствовала себя свободно лишь в железно установленных привычных рамках. Связи, которые укреплялись внутри спектакля между нею и партнерами, должны были быть так же прочны, как и все в ее жизни, и вызывать необходимые ассоциации.
В партнеров Татьяна Ивановна влюблялась. Но не дай Бог было попасться к ней на язык. Точный насмешливый взгляд, неприязнь к фальши, естество перло, как трава сквозь асфальт. В душе многие ее не любили, и не потому, что она была ведущей актрисой — это само собой. Не любили за прямолинейность, за то, что резала правду-матку в глаза, за кажущийся вздорным характер. Замечательный актер Борис Новиков, которого однажды «обсуждали» на собрании труппы за пристрастие к спиртному, после нелестного выступления Татьяны Ивановны, обидевшись, сказал: «А вы, Татьяна Ивановна, помолчали бы. Вас никто не любит, кроме народа!» Новиков-то ее любил, да и она журила его ехидно, по-матерински. Но что ж поделать, если Пельтцер никогда не кривила душой и говорила только правду даже близким и дорогим. Те, кому она покровительствовала, не чаяли в ней души. Татьяна Ивановна обожала свою парикмахершу, которой везла подарки отовсюду. Боготворила Андрея Миронова, которого считала своим сыном и была неразлучна с ним с первых дней его жизни, поэтому всем надоела своими тостами за здоровье любимца и рассказами о его появлении на свет 8 марта 1941 года. Обожала смачные анекдоты, чуть ли не солдатского пошиба, и сама мастерски рассказывала их. Память у актрисы была превосходной на детали, на эмоциональные штрихи, на людей. При всей простоватости большинства своих героинь она превосходно владела такими деталями, которые почти утратились в то время — как держать веер, как им играть, как выставлять ножку в реверансе... Вспомните «Женитьбу Фигаро»! Как же это все могло сочетаться в одном человеке?
После вечера, посвященного 80-летию Георгия Тусузова, на банкете в Доме актера присутствовал патриарх эстрады Алексей Алексеев, который постоянно обращался к Татьяне Ивановне: «Танюша, а помните, в Харькове, когда ваша семья переехала в новый большой дом, Иван Романович устроил большой прием? Сидели за столом знаменитые артисты, а вы с тоненькими косичками вертелись вокруг нас и все старались обратить внимание на то, что, верно, тогда вас потрясло несказанно: вы убегали из комнаты, и вскоре раздавался шум, бульканье, страшные звуки, как будто начинал извергаться водопад — это вы приводили в действие чудо техники, унитаз! И хотели обратить наше внимание на эту новинку века». При этом сама Татьяна Ивановна сидела на столе, болтая ногами, и с упоением откусывала бутерброд с колбасой. В другой руке она держала рюмку, смотрела на Алексеева смеющимися озорными глазами и вновь была той озорной девчонкой.
Впрочем, не вновь. Она оставалась ею всегда. И в жизни, и на сцене, и в кино.
Актерам быть интереснее Пельтцер было очень трудно. А моложе — просто невозможно. Молодость на сцене — это не отсутствие морщин, а состояние души, когда невозможно удержать бьющее через край жизнелюбие. Настоящий художник, она никогда не была озабочена распространенной женской слабостью казаться привлекательнее. И все равно ею любовались, восхищались.
Александр Ширвиндт любит вспоминать, как после сдачи спектакля «Проснись и пой!» было решено сделать что-то неординарное, и Пельтцер предложила: «Полетим в Ленинград! К Миронову, в „Асторию“!» И полетели. Два дня гуляли на ее деньги, потому что «заначка» оказалась только у Татьяны Ивановны. Ей всегда можно было позвонить в 3 часа ночи и сказать: «Поехали!» Она не спрашивала куда. Только могла спросить с кем. И если компания ее устраивала, она отвечала: «Подъезжайте!»
В Швеции, в туристической поездке, Пельтцер носилась впереди всех, неутомимая и любопытная. Гид, усталая женщина, русская эмигрантка, поначалу была просто шокирована, а потом покорена стремительностью и не всегда цензурной речью почтенной артистки. С нее постепенно сошло чувство превосходства обеспеченной «шведки» над нищими русскими, и, прощаясь с ними, она плакала и тоскливо обнимала Татьяну Ивановну, а потом долго стояла на дороге, не выпуская из глаз эту чудаковатую женщину, всколыхнувшую в ней неистребимую тоску по родине, и вспоминая захлебывающийся смех старой счастливой актрисы, непринужденной как ребенок.
В 1963 году на гастролях в Париже Пельтцер жила в одном номере со своей подругой Валентиной Токарской. Из мебели — только кровать и биде. По городу ходить можно было только впятером и возвращаться засветло. Но актрисы игнорировали эти указания, посещали ночные увеселительные заведения, бродили по пустынным улицам, заглядывались на знаменитое «чрево Парижа»... Так как завтрак был в 8 утра, Пельтцер решила заказать его в номер. Сиплым от сна голосом она пробасила в трубку: «Бонжур!» В ответ жизнерадостный голос отозвался: «Бонжур, месье!» Больше по-французски Татьяна Ивановна не знала ни слова и переходила на немецкий, а Валентине Георгиевне приходилось только вздыхать о своей репутации.
1972 год. Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении Т. И. Пельтцер почетного звания народной артистки СССР.
Первая народная в Театре сатиры за 48 лет его существования!
Дня за два до опубликования приказа в театре стала известна эта новость. Завлит театра Марта Линецкая описывала данное событие так:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123