Мы поднялись по ступенькам. На широкой верхней площадке Эйнарссон и Дюдакович остановились и встали лицом к гражданам и солдатам на площади. Мы с девушкой заняли позицию позади. Зубы у Ромен стучали, пальцы впились в мою руку, но губы и глаза продолжали храбро улыбаться.
Солдаты, окружавшие резиденцию, присоединились к тем, кто стоял перед нами, отталкивая назад гражданских. Подошел еще один отряд. Эйнарссон поднял руку, прокричал несколько слов, гаркнул на Дюдаковича и отступил в сторону.
Заговорил Дюдакович. Ему не надо было кричать: его раскатистый громовой голос можно было услышать даже от отеля. Он достал из кармана бумажку и, держа ее перед собой, произнес речь. В голосе министра, в жестах не было ничего театрального. Казалось, он говорит о чем-то не очень важном. Но по виду его слушателей становилось понятно, что это вовсе не так.
Солдаты нарушили строй и ринулись вперед. Лица у них горели, то тут, то там кто-то потрясал винтовкой со штыком. За солдатами переглядывались испуганные гражданские, они толкали друг друга — кто-то хотел подойти ближе, кто-то пытался выбраться из толпы.
Дюдакович продолжал говорить. Волнение нарастало. Один солдат протолкался сквозь толпу своих товарищей и побежал по лестнице вверх, остальные за ним.
Эйнарссон прервал толстяка, подошел к краю лестницы и закричал, обращаясь к поднятым лицам. То был голос человека, который привык командовать.
Солдаты на лестнице попятились. Эйнарссон закричал снова. Нарушенные шеренги понемногу выравнивались, приклады винтовок опустились на землю. Эйнарссон немного постоял молча, глядя на свое войско, потом обратился к нему с речью. Из его слов я усек не больше, чем из слов министра, но впечатление они произвели. И злость, без сомнения, с лиц людей, стоявших внизу, сошла.
Я посмотрел на Ромен. Она вся дрожала и уже не усмехалась. Я перевел глаза на Дюдаковича. Тот был спокоен и невозмутим, словно скала.
Я хотел знать, о чем говорит Эйнарссон, — может, в случае необходимости я еще успел бы выстрелить ему в спину и нырнуть в пустой дом сзади нас. Я догадывался, что бумажка в руках у Дюдаковича — это какие-то показания против полковника, которые так взволновали солдат, что они чуть не набросились на своего командующего.
Пока я размышлял, Эйнарссон закончил речь, отступил в сторону, ткнув пальцем в Дюдаковича, и прорычал приказ.
На лицах солдат внизу появилась нерешительность, глаза растерянно забегали, однако четверо откликнулись на приказ полковника, стремительно вырвались из шеренги и побежали по лестнице наверх.
«Итак, — подумал я, — мой жирный кандидат проиграл! Что ж, ему, может, придется стать к стенке. А у меня еще есть задняя дверь».
Моя рука уже давно сжимала в кармане пистолет. Не вынимая руки из кармана, я сделал шаг назад и потянул за собой девушку.
— Подожди! — выдохнула она. — Посмотри!
Толстый исполин с заспанными, как всегда, глазами протянул лапу и схватил Эйнарссона за запястье. Одной рукой Дюдакович оторвал полковника от земли и тряхнул им в сторону солдат, стоявших внизу. В другой руке была зажата бумажка. Черт подери, я не знал, что тряслось сильнее в его руках — бумажка или полковник!
Прорычав несколько фраз, министр бросил то, что держал в обеих руках, солдатам. Этим жестом он словно хотел сказать: «Вот человек, а вот показания против него. Делайте, что хотите».
И солдаты, увидев поверженным своего командира, сделали то, чего от них и ожидали. Они принялись прямо-таки рвать его на куски. Они бросали оружие, и каждый старался добраться до полковника. Задние нажимали на передних, опрокидывали их и топтали. Перед лестницей катался клубок неистовых людей, которые превратились в волков и зло дрались за право растерзать человека, который погиб, наверное, в ту же минуту, как только очутился внизу.
Я высвободил свою руку из девичьей и шагнул к Дюдаковичу.
— Муравия ваша, — сказал я. — Мне не нужно ничего, кроме денег. Вот отречение.
Ромен быстро перевела мои слова, и сразу же заговорил Дюдакович:
— Поезд уже готов. Чек вам привезут на вокзал. Вы хотите заехать к Грантхему?
— Нет. Пошлите за ним. Как я найду поезд?
— Я покажу вам, — сказала девушка. — Мы пройдем через дом и выйдем в боковую дверь.
Перед отелем за рулем автомобиля сидел один из охранников Дюдаковича. Я и Ромен сели в машину. Толпа на площади еще бурлила.
По пути к вокзалу мы долго молчали. Наконец девушка мягко спросила:
— Теперь ты презираешь меня?
— Нет. — Я потянулся к ней. — Но я ненавижу толпу и суд Линча. Меня от этого тошнит. Значения не имеет, сильно провинился человек или не очень: если толпа против него, то я — за него. Когда я вижу стаю линчевателей, мне хочется одного: оказаться за гашеткой пулемета. Я не сторонник Эйнарссона, однако на такое его не обрек бы! Кстати, а что это была за бумажка?
— Письмо от Махмуда. Он оставил его своему другу, чтоб тот передал Дюдаковичу, если с ним случится несчастье.
Махмуд, похоже, хорошо знал Эйнарссона и приготовился отомстить. В письме он признает свою причастность к убийству генерала Радняка и пишет, что Эйнарссон также приложил к этому руку. Армия боготворила Радняка, а Эйнарссону армия была необходима.
— Твой Василие мог бы воспользоваться этим и выслать Эйнарссона из страны, а не отдавать на растерзание волкам, — упрекнул я.
— Василие поступил правильно. Может, это способ и плохой, но другого не было. Вопрос решен раз и навсегда, а Василие получил власть. Слишком рискованно было оставлять Эйнарссона в живых. Армия должна была знать, кто убил ее кумира. До самого конца Эйнарссон думал, что имеет достаточно власти и держит армию в руках, независимо от того, что ей известно. Он...
— Хорошо, довольно об этом. Я рад, что наши королевские хлопоты наконец закончились. Поцелуй меня.
Она поцеловала и прошептала:
— После того как Василие умрет — а он долго не протянет, если и дальше будет столько есть, — я приеду в Сан-Франциско.
— Ты хладнокровная стерва, — сказал я.
Лайонел Грантхем, экс-король Муравии, прибыл к поезду всего через пять минут после нас. Он был не один. Его сопровождала Валеска Радняк, которая держалась словно настоящая королева. Казалось, она совсем не заметила утраты трона.
Пока поезд с лязгом вез нас в Салоники, парень был со мной любезным, учтивым, но чувствовал себя в моем обществе, очевидно, не очень уютно. Его невеста не замечала никого, кроме своего любимого. Я не стал дожидаться их свадьбы и сел на пароход, что отплывал через два часа после нашего приезда.
Чек я, конечно, оставил им. Три миллиона они решили взять себе, а четвертый возвратить в Муравию. А я отправился в Сан-Франциско ругаться со своим боссом по поводу, как он считал, необязательных трат в пять и десять долларов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Солдаты, окружавшие резиденцию, присоединились к тем, кто стоял перед нами, отталкивая назад гражданских. Подошел еще один отряд. Эйнарссон поднял руку, прокричал несколько слов, гаркнул на Дюдаковича и отступил в сторону.
Заговорил Дюдакович. Ему не надо было кричать: его раскатистый громовой голос можно было услышать даже от отеля. Он достал из кармана бумажку и, держа ее перед собой, произнес речь. В голосе министра, в жестах не было ничего театрального. Казалось, он говорит о чем-то не очень важном. Но по виду его слушателей становилось понятно, что это вовсе не так.
Солдаты нарушили строй и ринулись вперед. Лица у них горели, то тут, то там кто-то потрясал винтовкой со штыком. За солдатами переглядывались испуганные гражданские, они толкали друг друга — кто-то хотел подойти ближе, кто-то пытался выбраться из толпы.
Дюдакович продолжал говорить. Волнение нарастало. Один солдат протолкался сквозь толпу своих товарищей и побежал по лестнице вверх, остальные за ним.
Эйнарссон прервал толстяка, подошел к краю лестницы и закричал, обращаясь к поднятым лицам. То был голос человека, который привык командовать.
Солдаты на лестнице попятились. Эйнарссон закричал снова. Нарушенные шеренги понемногу выравнивались, приклады винтовок опустились на землю. Эйнарссон немного постоял молча, глядя на свое войско, потом обратился к нему с речью. Из его слов я усек не больше, чем из слов министра, но впечатление они произвели. И злость, без сомнения, с лиц людей, стоявших внизу, сошла.
Я посмотрел на Ромен. Она вся дрожала и уже не усмехалась. Я перевел глаза на Дюдаковича. Тот был спокоен и невозмутим, словно скала.
Я хотел знать, о чем говорит Эйнарссон, — может, в случае необходимости я еще успел бы выстрелить ему в спину и нырнуть в пустой дом сзади нас. Я догадывался, что бумажка в руках у Дюдаковича — это какие-то показания против полковника, которые так взволновали солдат, что они чуть не набросились на своего командующего.
Пока я размышлял, Эйнарссон закончил речь, отступил в сторону, ткнув пальцем в Дюдаковича, и прорычал приказ.
На лицах солдат внизу появилась нерешительность, глаза растерянно забегали, однако четверо откликнулись на приказ полковника, стремительно вырвались из шеренги и побежали по лестнице наверх.
«Итак, — подумал я, — мой жирный кандидат проиграл! Что ж, ему, может, придется стать к стенке. А у меня еще есть задняя дверь».
Моя рука уже давно сжимала в кармане пистолет. Не вынимая руки из кармана, я сделал шаг назад и потянул за собой девушку.
— Подожди! — выдохнула она. — Посмотри!
Толстый исполин с заспанными, как всегда, глазами протянул лапу и схватил Эйнарссона за запястье. Одной рукой Дюдакович оторвал полковника от земли и тряхнул им в сторону солдат, стоявших внизу. В другой руке была зажата бумажка. Черт подери, я не знал, что тряслось сильнее в его руках — бумажка или полковник!
Прорычав несколько фраз, министр бросил то, что держал в обеих руках, солдатам. Этим жестом он словно хотел сказать: «Вот человек, а вот показания против него. Делайте, что хотите».
И солдаты, увидев поверженным своего командира, сделали то, чего от них и ожидали. Они принялись прямо-таки рвать его на куски. Они бросали оружие, и каждый старался добраться до полковника. Задние нажимали на передних, опрокидывали их и топтали. Перед лестницей катался клубок неистовых людей, которые превратились в волков и зло дрались за право растерзать человека, который погиб, наверное, в ту же минуту, как только очутился внизу.
Я высвободил свою руку из девичьей и шагнул к Дюдаковичу.
— Муравия ваша, — сказал я. — Мне не нужно ничего, кроме денег. Вот отречение.
Ромен быстро перевела мои слова, и сразу же заговорил Дюдакович:
— Поезд уже готов. Чек вам привезут на вокзал. Вы хотите заехать к Грантхему?
— Нет. Пошлите за ним. Как я найду поезд?
— Я покажу вам, — сказала девушка. — Мы пройдем через дом и выйдем в боковую дверь.
Перед отелем за рулем автомобиля сидел один из охранников Дюдаковича. Я и Ромен сели в машину. Толпа на площади еще бурлила.
По пути к вокзалу мы долго молчали. Наконец девушка мягко спросила:
— Теперь ты презираешь меня?
— Нет. — Я потянулся к ней. — Но я ненавижу толпу и суд Линча. Меня от этого тошнит. Значения не имеет, сильно провинился человек или не очень: если толпа против него, то я — за него. Когда я вижу стаю линчевателей, мне хочется одного: оказаться за гашеткой пулемета. Я не сторонник Эйнарссона, однако на такое его не обрек бы! Кстати, а что это была за бумажка?
— Письмо от Махмуда. Он оставил его своему другу, чтоб тот передал Дюдаковичу, если с ним случится несчастье.
Махмуд, похоже, хорошо знал Эйнарссона и приготовился отомстить. В письме он признает свою причастность к убийству генерала Радняка и пишет, что Эйнарссон также приложил к этому руку. Армия боготворила Радняка, а Эйнарссону армия была необходима.
— Твой Василие мог бы воспользоваться этим и выслать Эйнарссона из страны, а не отдавать на растерзание волкам, — упрекнул я.
— Василие поступил правильно. Может, это способ и плохой, но другого не было. Вопрос решен раз и навсегда, а Василие получил власть. Слишком рискованно было оставлять Эйнарссона в живых. Армия должна была знать, кто убил ее кумира. До самого конца Эйнарссон думал, что имеет достаточно власти и держит армию в руках, независимо от того, что ей известно. Он...
— Хорошо, довольно об этом. Я рад, что наши королевские хлопоты наконец закончились. Поцелуй меня.
Она поцеловала и прошептала:
— После того как Василие умрет — а он долго не протянет, если и дальше будет столько есть, — я приеду в Сан-Франциско.
— Ты хладнокровная стерва, — сказал я.
Лайонел Грантхем, экс-король Муравии, прибыл к поезду всего через пять минут после нас. Он был не один. Его сопровождала Валеска Радняк, которая держалась словно настоящая королева. Казалось, она совсем не заметила утраты трона.
Пока поезд с лязгом вез нас в Салоники, парень был со мной любезным, учтивым, но чувствовал себя в моем обществе, очевидно, не очень уютно. Его невеста не замечала никого, кроме своего любимого. Я не стал дожидаться их свадьбы и сел на пароход, что отплывал через два часа после нашего приезда.
Чек я, конечно, оставил им. Три миллиона они решили взять себе, а четвертый возвратить в Муравию. А я отправился в Сан-Франциско ругаться со своим боссом по поводу, как он считал, необязательных трат в пять и десять долларов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17