Эндрю взял ее за руку.
– Я буду ждать, – он на миг опустил глаза, повернул ее руку и сжал своими ладонями. – Если тебе не удастся прийти завтра, и если на новогоднем вечере мы не сможем поговорить, я должен сказать тебе… я должен встать на воинский учет.
– Эндрю! – воскликнула она, пораженная новостью. – Но я думала, что поскольку ты полную неделю занят сельскохозяйственными работами, то тебе положена отсрочка.
– Я так тоже думал. Но раз уж начали призывать и женщин, то я считаю, это мой долг.
– О, Эндрю… Эндрю, – Грейс была так встревожена, что не могла больше ничего сказать. Ей стало страшно за его жизнь и не по себе при мысли об одиночестве, которое она начнет ощущать, зная, что Эндрю уже нет там, на холмах.
– Твоя мать знает?
– Нет, я пока не сказал ей.
– А ты сам хочешь?
– Хочу… идти на войну? – он поморщился. – Нет, конечно, не хочу. Втыкать в других парней штыки и вышибать им мозги? Идти на войну? – с жаром проговорил Эндрю и покачал головой. – Нет, звуки волынки не вызывают у меня чувства близости к родовому клану. Я не отношусь к воинствующим шотландцам, хотя и горжусь тем, что принадлежу к этой нации. Но война… – он вновь покачал головой.
– О, Эндрю.
Из его эмоционального ответа Грейс поняла, что он относится к войне глубоко отрицательно. До сих пор они не обсуждали ничего, кроме личных отношений, – их встречи были слишком короткими и драгоценными – но сейчас Грейс видела, что Эндрю наверняка задумывался и о другом: как и всем молодым людям, ему предстояло воевать по-настоящему, а не только играть в солдатики, подобно Дональду и полковнику Фарли. О, нет – она покачала головой – по-видимому, она несправедлива к этим двоим, потому что, если немцы все же вторгнутся в Англию, то и Дональд, и Фарли, несомненно, тоже 338 пойдут сражаться. Но вероятность вторжения представлялась пока далекой и маловероятной, и ее муж, и Фарли, как и большинство других мужчин, просто играли в войну, как будто это была невероятных размеров игрушка, которой можно забавляться без риска быть высмеянным.
– Я как-нибудь должен поговорить с тобой, – с чувством произнес Эндрю.
– А когда это будет? Я имею в виду: когда ты должен встать на учет?
– Третьего января. Но после этого меня могут не призывать еще много недель.
– О, Эндрю, – снова проговорила Грейс и в следующий момент оказалась в его объятиях. Их губы встретились. Это был короткий, сильный, страстный поцелуй. Но все кончилось, так и не успев начаться, – Эндрю вышел, быстро прикрыв за собой дверь, чтобы не нарушить светомаскировку. Грейс прислонилась к двери и закрыла лицо рукой. А что, если его убьют, и она останется одна? Без Эндрю даже ребенок не избавит ее от одиночества.
Аджи осталась еще на несколько дней, и Грейс отправилась на новогодний вечер. Перегородки, разделявшие три классных комнаты, отодвинули. Все стулья, стоявшие по периметру, были заняты пришедшими на праздник. В центре помещения развлекались те, кому нравилось танцевать лансье, «амбарный» танец или шотландский рил. В самый разгар веселья, смеха и танцев Грейс подумала об Аджи и почувствовала угрызения совести: тетя тоже могла наслаждаться праздником, и просить ее задержаться, чтобы присмотреть за ребенком, особенно в канун Нового Года, было неудобно. Но та заверила, что даже в новогодний вечер не нужно ничего, кроме постели и книги, да, пожалуй, стакана горячего виски с сахаром.
Хотя Грейс видела, как Дональд смеется, подшучивает над тем или иным участником праздника, она чувствовала, что все это не доставляет ему удовольствия – мероприятие было для него слишком шумным. К тому же ни одна церковная служба, ни какая другая вечеринка или танцы не привлекали до сих пор такого количества участников – возбуждение, вызванное войной, армейская форма, неуверенность в том, удастся ли встретить следующее Рождество, привели в школу всю деревню.
Грейс пока нигде не видела Эндрю. Без пяти двенадцать все взялись за руки, и стены школы, казалось, раздвинулись от звуков «Доброго старого времени». Когда часы пробили двенадцать, мистер Бленкинсоп высоко поднял свою скрипку и закричал:
– Тихо! Тихо, вам говорят!… Слушайте! Идет!
И вдруг откуда-то, как бы приближаясь со стороны холмов, послышались звуки волынки: Эндрю направлялся по главной улице к школе. Сердце Грейс затрепетало в каком-то непонятном волнении. Все ближе и ближе раздавались протяжные звуки его инструмента. На лицах людей, окружавших Грейс, было написано ожидание того момента, когда волынщик появится из-за занавеса светомаскировки, чтобы наградить его приветственными возгласами и аплодисментами. Все взгляды были устремлены в конец холла. В этой атмосфере смешалось все – и сентиментальность, и чувство патриотизма, и привычка, и дань традиции, пусть даже и традиции другого народа. Сердце Грейс забилось сильнее: помимо всего прочего, она знала, что этот волынщик принадлежит ей. Он играл для нее одной, и ей одной нес он Новый Год. Чья-то рука отодвинула в сторону занавес, и люди взорвались приветствиями: в зал, высоко подняв голову, размеренным шагом вошел Эндрю Макинтайр. Юбка его колыхалась от движения.
Грейс охватило чувство собственнической гордости: Эндрю – ее Эндрю – смотрелся просто замечательно. В юбке он казался как-то выше ростом, он был красивым, сильным и выглядел даже воинственным. Но только выглядел – он не хотел идти на войну, он ненавидел войну.
Волынщик обошел помещение кругом и остановился в центре его, прямо напротив Грейс. Но это не бросилось в глаза, поскольку рядом с ней стояли десятки людей.
Эндрю закончил мелодию, и в этот момент кто-то заслонил его от Грейс. Люди толпились и кричали:
– С Новым Годом! С Новым Годом! Пусть он придет еще много раз! Будь проклят Гитлер! Мы вывесим свое белье сушиться на линии Зигфрида!
Она снова увидела Эндрю минут через десять. Он небрежно направился к ней. Он смеялся, и Грейс заметила, что у него блестят глаза. Возможно, он опрокинул стаканчик-другой, подумала она и поймала себя на мысли, что, как это ни смешно, она до сих пор не знала, пьет ли он вообще.
– А ты правда принадлежишь к какой-нибудь родовой общине, Эндрю? – поинтересовался юный Баркер, сын трактирщика.
– Родовой общине? Пожалуй, – Эндрю горделиво выпятил грудь. – Клан Макинтайров.
Те, кто стоял ближе, рассмеялись. Эндрю Макинтайр был отличным волынщиком, и в этот вечер он находился в прекрасной форме. Никто не помнил, чтобы он прежде был в таком хорошем настроении.
– А боевой клич у вас есть? – спросил мальчишка.
– Есть. Круачан! Круачан!
– И что это значит?
– Ну, он произошел от названия одной горы.
– И ты когда-нибудь кричал его?
– О, разумеется. Как только увижу кого-нибудь из клана Кэмпбеллов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69