Обидно было потому, что рус у Марины волос и румяны щеки, и потому еще, что сам он здоров и в летах, и три года из-за нее к девкам не ходил, хоть и тянуло. И только сейчас стало обидно еще за то, что Дегтярев в тайге сказал: "Сытый голодного не разумеет".
А Митька Косой, присяжный запевала, взял Харитона под руку и на заросшее волосом ухо сказал:
- Не стоит глядеть, птичка-то не для тебя.
- А для кого же?..
Митька отвел глаза в сторону и хитро ответил:
- Как Вавилу побил - на вечерки ходить боится...
- Ну и что же?.. За Вавилу она все одно не пойдет - дурная хворь у мельника.
- А кошелек толстый.
- Ерунда...
- Дело твое, а только, думаю, зря в монахи записался. Иль, окромя Марины, баб нету? Вон Василиса давно млеет.
Бровь у Митьки рыжая, а лицо в веснушках. Мигнул Харитону и пугнул его в непотребное место:
- У-у... душа с тебя вон... Симферополь!..
Веселый парень был.
4
На улице исходило холодным дождем небо. Когда открывали дверь, звук дождя был - точно стучала молотилка на осеннем току. Разве только хлюпало немного, а на току звук бывает сухой и четкий. Таксатор вспомнил, как прошлый год осенью, просекая ивняк, вышли через ключ к току. Молотилок в Сандагоуской волости мало. Ток был сельца Утесного - молотила вся деревня. Снопы в машину направлял хозяин Кривуля. Кричал:
- Гони, гони... э-эй!..
Мальчишка, голый по пояс, стегал коней волосяным кнутом, и кони ходили в мыле.
- Помогай бог, - сказал таксатор.
- Бог помогает, помоги ты, - засмеялся Кривуля. И, сдувая с лица полову и пыль: - Ну-ка, барин... городской... в пуговицах... растрясай снопы... Нут-ка-а!.. Эй, гони-и... Штоб вас язвило!..
Бабы и девки подавали развязанные снопы, а мужики с парнями оттаскивали солому. Было тогда таксатору стыдно и немножко завидно.
И потому, когда дверь открылась и снова застучала молотилка, а голос на крыльце сказал (был голос так же весел, как у Кривули): "Пойдем сюда, отец Тимофей", - и другой на дворе ответил: "Пойду к Харитону", - таксатор вздрогнул и смутился.
Но был это не Кривуля, а кто-то другой - большой человек широкой кости, без шапки, и за ним девка с ружьем, в короткой юбке не сандагоуского фасона. Гармонь оборвалась, и вся вечерка сказала:
- Жмыхов...
Пошли с одежды по полу темные струи дождевой воды, подмывая подсолнушную шелуху, а Жмыхов брякнул:
- Делу время, а потехе час! - вместо приветствия.
- И несло ж тебя в такую пору!
- Кой шут несло! Супротив воды перли, ясное дело. Запрягай лошадь, лодку привезть. Неравно снесет - другой не сделаете. Знаю.
- Беги, Гаврюшка, жива-а, - ткнула солдатка сына.
- Отца Тимофея привез. Пошел к Харитону. Харитон здесь, што ли?..
- Здесь...
- Айда вдвоем, лошадь заложить поможешь. Экий дождь сыплет...
Они вышли вслед за Гаврюшкой, а Каня осталась. Под рукой у Дегтярева неровно и тепло дышала Марина. Сопели, как кабаны, лесовики, и девки со сладким хрустом щелкали подсолнухи.
- Отожми воду, девка, - сказала Василиса, - я комнату приготовлю.
Она ушла, широко разбрасывая ноги, покачивая тяжелыми мясистыми бедрами, а Каня, приставив свой винчестер к отцовскому, закрутила подол. Высоко поднять стыдилась и крутила согнувшись. Были у нее упругие икры, уверенный крепкий стан и плечи широкие - в отца. Вода растекалась по полу у порога, густая, как лампадное масло, и косы свесились в него тугими фитилями. Волос в косах вороной и жесткий, как у лошади.
"Хороша девка из тайги", - подумал Антон.
А Кане под чужими глазами было неловко. Все же оправилась быстро. Людей, как и зверя, не боялась. Выпрямилась, сорвала с головы шапку и давай об косяк оббивать. Била сильно, отчего весь корпус ходил, а под мокрой рубахой дрожали сосочки.
- Глаза с косиной, - шептались девки.
- Видно, ороченка...
- Юбочка-то коротка, и улы на босу ногу...
- Здоровая...
- Иди сюда, девка! - крикнула солдатка из комнаты.
- Куда идти-то?..
- Никуда не ходи, - ввязался Митька, - гуляй здесь! А ружье брось. Девке с ружом не полагатся...
- Ишь шустрый какой, - отрезала Каня. - Не тебе ж ружья дать? С тебя и бабьего веретена хватит.
- Ай, девка!.. Сладка да горяча, как пирог, - жжется. Дай хоть буфера поглядеть, какого заводу.
- Иди, иди! Я те ребра-то поломаю!..
У девок да баб круговая порука. Напали на Митьку девчата. Мало рыжего чуба не выдрали, а парням хоть бы что.
Только когда Каня ушла, почувствовал Дегтярев, что под рукой у него тело чужое. Что сноп, что девка - разницы никакой. И второй раз за вечер удивился. Потом лезли в голову разные мысли. Неясные, как махорочный дым. Вспомнил, что у Марины рубахи потные, и подумал, что, может, сноп-то под рукой держать веселей. И еще: "Хоть из тайги, а такая же баба... ерунда". Хотел всякие мысли прогнать и два раза танцевал, а все же шевелилось где-то желание, чтоб Жмыхов задержался. Таксатора Антон не любил, а как ушел таксатор на свою половину, почему-то заныло. У Василисы спросил:
- Где у тебя воды испить?
- Ступай на кухню!
Но до кухни не дошел. Нудно скрипели половицы. В дощатых комнатах щели большие. Из одной комнаты валило тепло, и кто-то сонный дышал. Посмотрел в щелку. Топилась железная печка, а над ней на веревке - бабья одежда. Капала на печку с одежи вода, и с каждой каплей... ш... шип... ш... шип... Спит девка на спине, одеяло по шею - ничего не увидишь. Только где грудь манящий колышется бугорок да падает с лампы свет на лицо. На лице резко обозначены скулы и длинные ресницы, что черный бархат.
- Эх, девка таежная, ядрена-зелена!..
А в соседней комнате что-то зашуршало. Повел глазами и в щели слева увидел знакомые таксаторовы зенки. Трусливые и бесстыжие, с мутью.
- Смотрит, кисель... Тьфу!.. А ну вас всех к черту, дьяволы!.. - громко сказал Антон.
Назад пошел веселый.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Когда утром проснулся в палатке, Дегтярев почувствовал - что-то переменилось. Был брезент вверху не грязен, а желт, а на желтом тихо играли кленовые листья. Выскочил - вверх уплывало небо, и солнце резвилось зайцами по мокрому листу. Солдаткин луг оделся травой по колено, и за лугом, что кончался в ста саженях обрывом, дымилась утренним паром глина. Сладко шумела кривоствольная забока*, и, перебивая ее, сердито урчала невидная за забокой Улахэ. Чудились за рекой поля со вспрыгнувшей кверху пшеницей, а за полями качались в дрожащем воздухе сопки, чернея чужими заплатами прибитого к земле пепла.
______________
* Долинный лиственный лес. (Примеч. А.Фадеева.)
Он быстро скинул рубаху и побежал к колодцу. Долго с приятной дрожью полоскался в корыте для лошадей, покрываясь пупырчиками, как гусь, и, ничего не поев, накинул пиджак, пошел к парому.
Тун-ло переночевал в фанзе паромщика, встретился на дороге. Постояли в коричневой дорожной грязи, поговорили - так, ни о чем. С людьми встречаться не хотелось. Антон свернул с дороги и, пропитав росою штаны, вышел ниже речного колена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
А Митька Косой, присяжный запевала, взял Харитона под руку и на заросшее волосом ухо сказал:
- Не стоит глядеть, птичка-то не для тебя.
- А для кого же?..
Митька отвел глаза в сторону и хитро ответил:
- Как Вавилу побил - на вечерки ходить боится...
- Ну и что же?.. За Вавилу она все одно не пойдет - дурная хворь у мельника.
- А кошелек толстый.
- Ерунда...
- Дело твое, а только, думаю, зря в монахи записался. Иль, окромя Марины, баб нету? Вон Василиса давно млеет.
Бровь у Митьки рыжая, а лицо в веснушках. Мигнул Харитону и пугнул его в непотребное место:
- У-у... душа с тебя вон... Симферополь!..
Веселый парень был.
4
На улице исходило холодным дождем небо. Когда открывали дверь, звук дождя был - точно стучала молотилка на осеннем току. Разве только хлюпало немного, а на току звук бывает сухой и четкий. Таксатор вспомнил, как прошлый год осенью, просекая ивняк, вышли через ключ к току. Молотилок в Сандагоуской волости мало. Ток был сельца Утесного - молотила вся деревня. Снопы в машину направлял хозяин Кривуля. Кричал:
- Гони, гони... э-эй!..
Мальчишка, голый по пояс, стегал коней волосяным кнутом, и кони ходили в мыле.
- Помогай бог, - сказал таксатор.
- Бог помогает, помоги ты, - засмеялся Кривуля. И, сдувая с лица полову и пыль: - Ну-ка, барин... городской... в пуговицах... растрясай снопы... Нут-ка-а!.. Эй, гони-и... Штоб вас язвило!..
Бабы и девки подавали развязанные снопы, а мужики с парнями оттаскивали солому. Было тогда таксатору стыдно и немножко завидно.
И потому, когда дверь открылась и снова застучала молотилка, а голос на крыльце сказал (был голос так же весел, как у Кривули): "Пойдем сюда, отец Тимофей", - и другой на дворе ответил: "Пойду к Харитону", - таксатор вздрогнул и смутился.
Но был это не Кривуля, а кто-то другой - большой человек широкой кости, без шапки, и за ним девка с ружьем, в короткой юбке не сандагоуского фасона. Гармонь оборвалась, и вся вечерка сказала:
- Жмыхов...
Пошли с одежды по полу темные струи дождевой воды, подмывая подсолнушную шелуху, а Жмыхов брякнул:
- Делу время, а потехе час! - вместо приветствия.
- И несло ж тебя в такую пору!
- Кой шут несло! Супротив воды перли, ясное дело. Запрягай лошадь, лодку привезть. Неравно снесет - другой не сделаете. Знаю.
- Беги, Гаврюшка, жива-а, - ткнула солдатка сына.
- Отца Тимофея привез. Пошел к Харитону. Харитон здесь, што ли?..
- Здесь...
- Айда вдвоем, лошадь заложить поможешь. Экий дождь сыплет...
Они вышли вслед за Гаврюшкой, а Каня осталась. Под рукой у Дегтярева неровно и тепло дышала Марина. Сопели, как кабаны, лесовики, и девки со сладким хрустом щелкали подсолнухи.
- Отожми воду, девка, - сказала Василиса, - я комнату приготовлю.
Она ушла, широко разбрасывая ноги, покачивая тяжелыми мясистыми бедрами, а Каня, приставив свой винчестер к отцовскому, закрутила подол. Высоко поднять стыдилась и крутила согнувшись. Были у нее упругие икры, уверенный крепкий стан и плечи широкие - в отца. Вода растекалась по полу у порога, густая, как лампадное масло, и косы свесились в него тугими фитилями. Волос в косах вороной и жесткий, как у лошади.
"Хороша девка из тайги", - подумал Антон.
А Кане под чужими глазами было неловко. Все же оправилась быстро. Людей, как и зверя, не боялась. Выпрямилась, сорвала с головы шапку и давай об косяк оббивать. Била сильно, отчего весь корпус ходил, а под мокрой рубахой дрожали сосочки.
- Глаза с косиной, - шептались девки.
- Видно, ороченка...
- Юбочка-то коротка, и улы на босу ногу...
- Здоровая...
- Иди сюда, девка! - крикнула солдатка из комнаты.
- Куда идти-то?..
- Никуда не ходи, - ввязался Митька, - гуляй здесь! А ружье брось. Девке с ружом не полагатся...
- Ишь шустрый какой, - отрезала Каня. - Не тебе ж ружья дать? С тебя и бабьего веретена хватит.
- Ай, девка!.. Сладка да горяча, как пирог, - жжется. Дай хоть буфера поглядеть, какого заводу.
- Иди, иди! Я те ребра-то поломаю!..
У девок да баб круговая порука. Напали на Митьку девчата. Мало рыжего чуба не выдрали, а парням хоть бы что.
Только когда Каня ушла, почувствовал Дегтярев, что под рукой у него тело чужое. Что сноп, что девка - разницы никакой. И второй раз за вечер удивился. Потом лезли в голову разные мысли. Неясные, как махорочный дым. Вспомнил, что у Марины рубахи потные, и подумал, что, может, сноп-то под рукой держать веселей. И еще: "Хоть из тайги, а такая же баба... ерунда". Хотел всякие мысли прогнать и два раза танцевал, а все же шевелилось где-то желание, чтоб Жмыхов задержался. Таксатора Антон не любил, а как ушел таксатор на свою половину, почему-то заныло. У Василисы спросил:
- Где у тебя воды испить?
- Ступай на кухню!
Но до кухни не дошел. Нудно скрипели половицы. В дощатых комнатах щели большие. Из одной комнаты валило тепло, и кто-то сонный дышал. Посмотрел в щелку. Топилась железная печка, а над ней на веревке - бабья одежда. Капала на печку с одежи вода, и с каждой каплей... ш... шип... ш... шип... Спит девка на спине, одеяло по шею - ничего не увидишь. Только где грудь манящий колышется бугорок да падает с лампы свет на лицо. На лице резко обозначены скулы и длинные ресницы, что черный бархат.
- Эх, девка таежная, ядрена-зелена!..
А в соседней комнате что-то зашуршало. Повел глазами и в щели слева увидел знакомые таксаторовы зенки. Трусливые и бесстыжие, с мутью.
- Смотрит, кисель... Тьфу!.. А ну вас всех к черту, дьяволы!.. - громко сказал Антон.
Назад пошел веселый.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Когда утром проснулся в палатке, Дегтярев почувствовал - что-то переменилось. Был брезент вверху не грязен, а желт, а на желтом тихо играли кленовые листья. Выскочил - вверх уплывало небо, и солнце резвилось зайцами по мокрому листу. Солдаткин луг оделся травой по колено, и за лугом, что кончался в ста саженях обрывом, дымилась утренним паром глина. Сладко шумела кривоствольная забока*, и, перебивая ее, сердито урчала невидная за забокой Улахэ. Чудились за рекой поля со вспрыгнувшей кверху пшеницей, а за полями качались в дрожащем воздухе сопки, чернея чужими заплатами прибитого к земле пепла.
______________
* Долинный лиственный лес. (Примеч. А.Фадеева.)
Он быстро скинул рубаху и побежал к колодцу. Долго с приятной дрожью полоскался в корыте для лошадей, покрываясь пупырчиками, как гусь, и, ничего не поев, накинул пиджак, пошел к парому.
Тун-ло переночевал в фанзе паромщика, встретился на дороге. Постояли в коричневой дорожной грязи, поговорили - так, ни о чем. С людьми встречаться не хотелось. Антон свернул с дороги и, пропитав росою штаны, вышел ниже речного колена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19