Оба засмеялись. Развеселились. Похоже, им не хотелось расставаться сейчас. Так бы и сидели на завалинке, как два инвалида, и посмеивались. Насколько легче было бы, если б они вовсе друг друга не знали. Привезли больного с кровотечением — и все. Надо отрезать ногу — отрезали.
— Ну хорошо, Романыч, привыкай. А я пойду функционировать дальше в качестве заведующего отделением.
Дмитрий Григорьевич вышел. И через минуту-другую явился снова.
— На, Романыч, — поставил на тумбочку бутылку «Греми».
— Перестань, Дим! Ты что? Да еще «Греми»! Добрый коньячок.
— Ты ж понимаешь, я его не покупал. Это больные тебе. Ты у нас ветеран. — Еще повод посмеяться.
— Мне неудобно, Дим Григорьевич. Нарушаешь правила.
— А ты спрячь, спрячь в тумбочку. И береги до дому. Предвкушай.
Лев убрал коньяк и, по-видимому переполненный благодарностью, решил перейти на медицинские темы:
— Скажи, Дмитрий Григорьевич, а почему это я после такой операции совсем не чувствую себя паршиво?
— Убрали больное — вот организм и ожил.
Если честно, Дим и сам удивлялся: чаще после ампутации больные теряли самообладание, шли вразнос. Казалось бы, всего ноги или руки нет, а начинался распад духа, как говорится, не сложишь в кучу, не соберешь ложками, больные на глазах разваливались. А тут — душа за него радуется. Хоть и болит. Повоюем еще, Лев!
— Ладно, пошел. — И Дмитрий Григорьевич, словно вспомнив что-то важное, заторопился из палаты.
Гостей Рая выпроваживала с порога: нельзя, рано, спасибо, потом. Но для одного из посетителей сделала исключение. Дверь медленно открылась, медленно просунулась в палату голова, и возник не знающий, как вести себя в подобной ситуации, Глеб Геннадьевич.
— Глебыч! Родной! Как узнал?
— Пресса, Романыч!.. Репортер скандальной хроники на месте оперативных событий.
А Лев Романович плакал. В голос, навзрыд. Такая уж, видно, планида у Глебыча — попадать на самые тяжкие моменты златогуровских срывов.
— Вот… видишь… Уже нет… Была — и нету. Никогда… А как дальше?.. Потом?
— Левушка, ты должен… Надо взять… Что же делать?..
— Да знаю. Все знаю. Я как держался! Я взял… А тут вдруг ты пришел. Я от неожиданности, пока их всех нет… Спасителей… И Раи.
— Перестань, Лев. Они ведь делали…
— Знаю. Все знаю. Все. Все, Глеб. Кончили. Утремся и начнем гулять. Им я уже шутку приготовил. Они заходят, а я им говорю: больной, возьмите себя в руки, мы вам сейчас отрежем ноги. Видишь, я уже в порядке. Намочи мне полотенце. Спасибо. Давай гулять. Как диета?
— Все. Бросил.
Журналист не ожидал, что Лев потянется к тумбочке и вытащит бутылку коньяка.
— Понял, Глебыч? «Греми». Не фунт изюма. Мы чуть-чуть, по маленькой. И все. Идет?
— Не пойдет. Вприглядку разве что.
— Скучный ты человек, Геныч. Опохмелочка после наркоза — самое милое дело.
А в это время в кабинете заведующего происходило вот что.
Увидев Марата, Дим раздраженно крикнул:
— Входи, не торчи в дверях, мне переодеться надо. Либо входишь, либо уходишь, а то стоишь как столб.
— Новость потрясающая, домулло. — Марат вошел, прикрыл дверь. — Зам вчера была в райздраве на совещании. При ней рассматривали решение. Заведующая райздравом, говорят, долго вертела бумагу. Ну, как мартышка с очками. А потом решила: один в нашу больницу, а другой — в терапевтическую. Соседям отдать. Бухгалтерия, говорят, общая. Так что распределяйте.
— Брось!
— Так мне сказали. Главная уже вчера ей домой звонила.
В дверь протиснулись Егор и Глеб Геннадьевич.
— Здравствуйте, акула пера. Вы, как всегда, вовремя. — Заведующий грозно повернулся к Марату: — Ну?
— Та категорически… Ситуация, говорит, под контролем прессы. Печать потребовала от нас справедливости, у нас два аппарата и две больницы, вот по справедливости и поделим. Она в конфликт с газетой вступать не будет, и пусть ее не уговаривают.
Егор ехидно рассмеялся. Марат виновато смотрел в сторону. Заведующий — в окно.
Встрепенулся лишь Глеб Геннадьевич:
— Но там же все не так! Там же написано…
— Только прошу вас, — Дмитрий Григорьевич повернулся к представителю прессы, — прошу вас, не вздумайте опять нас защищать. Пусть хоть один аппарат останется.
***
На экране кто-то двигался, открывал рот, по-видимому, лилась мелодия, выпевались какие-то прелестные слова — звук был выключен, телевизор не мешал беседе Льва Романовича и Дмитрия Григорьевича, и, хотя оба они время от времени поглядывали на безмолвную разноцветную жизнь, она не отвлекала их от собственных черно-белых нужд и забот.
— Что тебе сказать, Дим? Без работы не так уж плохо. На жизнь хватает, и Раечке еще будь здоров останется. Детей нет, накопления есть. Я и машину могу не продавать. Да. Без деятельности, дорогой мой Дим, конечно, скучновато. Точно. Вся жизнь в деятельности.
— Привыкли так. Плохая привычка, а?
— Точно, Дим. Вот если б я просидел свой век в поместье да только б на охоту выезжал — сейчас бы легче было. Точно. Но, по правде говоря, я не совсем безработный. Денег только не получаю… Главное, Дим, руководить, чувствовать, что от тебя что-то зависит. Да куда ж они без меня?! Я там все создал. Все знаю, что, где и как. Я здесь у пульса… У пульта сижу. Все время советуются. Главная движущая сила в современном мире — это возможность помогать другим. — Лев рассмеялся. — Завидую врачам! Я б с твоей профессией горы свернул. — Опять засмеялся, а глаза сожалели о чем-то. — Рая! Неси чай сюда! — Хозяин дома повернулся к дверям. — В глотке пересохло. Все время сохнет. Да. Я ж еще депутат горсовета, Димыч, могу и по этой части проявить себя. На следующих выборах меня уж не выберут, конечно, никуда двигать не станут. Но связи, связи при мне…
Друг молчал, слушал. А что он мог сказать? Его-то самого вылечили. Ничего нигде не отрезали — ни снаружи, ни внутри, выкарабкался целехоньким. Вот и остается молчать да слушать.
— Вы все живете не по правилам. Чуть что — сразу лбом в стену. Позор! Вы…
Одновременно зазвонил телефон, Рая вкатила столик с чаем и всякой сладкой снедью, на экране возникла Алла Пугачева, и Лев, который не могу упустить ни того, ни этого и ничего другого, схватил трубку, а другой рукой изобразил нечто многослойное, должное обозначить и досаду на вечно мешающий, но, как свет и воздух, необходимый телефон, и приглашение к чаю, и призыв вернуть телевизору звук, а Алле Пугачевой — голос. Рая двинула рычажок и застыла у телевизора с чайником в руке.
— Алло! Здорово, Геныч! Здорово, дорогой! Здоровьечко как драгоценное? Я вот тут с Димом сижу, с Дмитрием Григорьевичем, он у нас совсем здоровенький. Вы с ним болеть умеете: раз — и все сзади! Научили бы. — Лев радовался от души, слушал, перебивал, снова смеялся. — Ладно, Геныч, какая от тебя польза, ты слишком прямолинейный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30