Даны захлопали в ладоши. Чужеземец по-прежнему улыбался, направленные вниз глаза — точно пустые ямы. Я видел, что его мозг, холодный, как камень, заработал — тяжело, словно мельничный жернов. Когда зал смолк, он заговорил — тихим голосом, вперив странный взгляд в никуда.
— Эх, друг мой Унферт, брагой упившись, про Бреку ты малость приврал. На самом же деле я его пересилил. Среди живущих ныне я всех сильней на воде.
Как глупцы-малолетки, мы с Брекой поспорили, силой своей похваляясь; да… оба мы были совсем как мальчишки… поклялись жизнью на море рискнуть и риск нули. Взяли мечи от китов отбиваться и поплыли, левой рукой загребая.
Унферт рассмеялся, остальные последовали его примеру, как по команде. Получилось по-идиотски. Чужестранец сказал:
— Брека не мог далеко от меня оторваться при всей своей силе — руки его не слабее твоих, друг мой Унферт; что до меня, я решил не бросать его одного.Так мы и плыли пятеро суток, но затем шторм налетел, северный ветер студеный, черные тучи, высокие вол ны — и нас разлучили они. Буря подняла тварей морских из пучины. И одна из них, меня зацепив, на дно потащила, в глубины, где тяжесть воды раздавила б и смяла любого другого. Но небом мне даровано было гада морского мечом поразить, так я и сделал. Потом напали другие. И теснили все глубже. Я убил их, девять чудищ подводных, лишил их долгожданного пира на дне океана. Наутро, мечом пропоротые, вверх брюхом всплыли их мертвые туши в прибрежных водах. И впредь не пугали они в тех местах мореходов. Светило дневное взошло на востоке, и вот я увидел берег скалистый и выплыл к нему. Судьба нередко того бережет, кто сам бесстрашен.
Теперь Даны не смеялись. Рассказ чужеземца прозвучал так спокойно, так негромко, что смех был неуместен. Он верил каждому произносимому им слову. Я наконец-то понял выражение его глаз. Он был безумен.
Но все равно я не был готов к тому, что произошло в следующее мгновение. Никто не был. Мрачно-серьезный, несмотря на чуть ироничную улыбку, он вдруг рубанул с плеча:
— Ни Брека, ни ты никогда не дрались в подобных битвах. Мне самому хвалиться особенно нечем. Однако я не припомню, чтобы когда-либо слышал о подвигах славных, тобою свершенных, зато известно, что ты убийца собственных братьев. Среди сталагмитов ада ты будешь ползать за преступление это, дружище Унферт, как ни хитер ты. — И это с той же мягкостью, с тем же равнодушием, почти нечеловеческим, если бы не бледный отсвет пламени в его глазах.
Все в зале онемели. Чужеземец пришел не в игрушки играть.
И все же, надо признать, он был злоязычен. Поверили таны в его дикую повесть о сверхчеловеческой силе или нет, но никто из них не осмелился еще раз задеть его, рискуя получить хлесткую отповедь, высказанную так спокойно и убийственно хладнокровно.
Только старый король Хродгар был доволен. Такая прямолинейность сумасшедшего будет полезна в схватке с чудовищем. Он заговорил:
— Где королева? Мы все здесь друзья! Пусть выйдет к нам и обнесет всех медом!
Должно быть, она слушала за дверью. Сияя красотой, она появилась в зале и прошла к огромной золотой чаше, стоявшей на столе возле очага. Королева словно внесла с собой свет и тепло, и мужчины тотчас начали говорить, шутить, смеяться — все разом, и Даны и Геаты. Обойдя с чашей всех Данов и дружину Геатов, она остановилась перед предводителем чужеземцев; ее рыжие волосы развевались, на шее и руках блестели золотые украшения.
— Благодарю Бога, — сказала она, — что исполнилось желание мое, и я вижу мужчину, чья храбрость достойна доверия.
Чужеземец улыбнулся, бросил взгляд на Унферта. Приближенный Хродгара почти пришел в себя, хотя шея у него все еще багровела.
— Там будет видно, — сказал чужеземец.
И снова я поймал себя на том, что что-то непонятное творится с моей головой. Его губы, казалось, двигались отдельно от слов, и чем пристальнее я смотрел на его блестящие плечи, тем менее отчетливо видел их очертания. Зал наполнился тяжелым, неприятным запахом, который я никак не мог определить. Я силился вспомнить нечто: сплетенные корни, бездну… Тщетно. Этот странный приступ ужаса вскоре прошел. За исключением необычной безбородости, в чужеземце не было ничего пугающего. Я проламывал хребты быкам не слабее его.
Хродгар говорил речи, не выпуская руку королевы из своей. Унферт сидел совершенно неподвижно и больше не краснел. Он изо всех сил пытался заставить себя поверить в удачу чужеземца, не иначе. Героизм — нечто большее, чем просто благородные слова. Внутренний героизм — вот в чем дело! Сияющий карбункул, души! Только в жизни героя мир перестает быть бессмысленным. Он постарается стать лучше, да. Он глубоко вздохнул. Выдавил улыбку, но губы его непроизвольно искривились. Слезы! Он резко поднялся и, не говоря ни слова, вышел из зала.
Хродгар объявил всем, что для него чужеземец как сын родной. Королева холодно улыбнулась, а ее племянник Хродульф поскреб грязным ногтем стол.
— У тебя уже сыновей больше, чем надо, — со смехом сказала королева. Хродгар тоже засмеялся, хотя смысла сказанного, похоже, не уловил. Он немного захмелел. Чужеземец по-прежнему сидел, все так же мрачно улыбаясь. Старый король болтал о своих планах относительно Фреавару, о том, как выдаст ее замуж за своего врага, короля Хедобардов. Чужеземец продолжал улыбаться, но закрыл глаза. Мне почудилось, что, впервые увидев, он уже знает: этот род обречен; но по тем или иным причинам он не вмешивался. Я все больше и больше боялся его и в то же время — чем это объяснить? — со все большим нетерпением ждал часа нашей встречи.
Наконец королева встала и удалилась. Огонь в очаге погас. Жрецы отправились к святилищу, чтобы совершить свои обряды. Никто не пошел с ними. До меня долетали их голоса: «О, незримый Разрушитель…» Холодные, мертвые взгляды большеглазых богов были устремлены внутрь круга.
Удел баранов — быть баранами, а козлов — быть козлами; удел сказителей — слагать песни, а королей — править народами. Чужеземец ждет, невозмутимый, как могильный холм. Я тоже жду и шепчу, шепчу, безумствуя, как и он. Время движется, подчиняясь своим законам, как и все мы. Так утверждает юный Сказитель, который поет немногим оставшимся в зале; пальцы его тревожат струны на арфе мертвеца. Стужа застудит, и в костре сгорят дрова; земля родит хлеб; и лед замостит темные воды, снега в тайне скроют цветенье земли; но оковы мороза также падут, тепло лета вернется, и высокое солнце даст водам движенье…
Мы ждем.
Король уходит, и его люди покидают зал.
Геаты подкладывают дрова в очаг, готовятся ко сну. И вот — тишина. Полумрак. Время пришло.
12
Кончиками пальцев я легко касаюсь двери, и каленые полосы железа, которыми она окована, лопаются и отлетают прочь;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34