— Но вы выйдете оттуда усталым, а на моей повозке вы доехали не утомившись, и к тому же влагалища моих мулов не наградили вас никакой болезнью, которую вы можете подцепить во влагалищах тех мест...
— Ты — настоящий римлянин, у которого есть ответ на все, — сказал Изгнанник, смеясь.
Он взял Суллу под руку и повел его к Рострам, месту сборища политиков.
Продавцы снеди, подходившие к каждому прохожему со своими корзинками или переносными лотками, закрепленными на шее, оглушали их своими криками. К ним приставали нищие: несмотря на получаемые с утра до вечера удары палками или ногами, они были готовы на все, чтобы не умереть с голода, — такова была судьба у миллионов жителей самого богатого города мира.
— Привет, Мерсенна! — сказал, улыбаясь, краснолицый пузатый человек, который внезапно возник перед Изгнанником. — Я рад тебя видеть! Мне сказали, что ты тогда вечером у Главка выиграл состояние, разорил всех его гостей... Разве теперь ты не раскошелишься на кампанию Лацертия? Ты знаешь, что он верный друг и твои дела пойдут в гору, как только он будет избран. Если ты действительно благороден, — тонко закончил краснолицый.
«Лацертий!» — воскликнул про себя Сулла. Так звали того, кто выставил свою кандидатуру против Менезия на должность трибуна. Это же имя произнес высокопоставленный чиновник, делясь самым сокровенным в соседней каюте, его услышал Сулла, когда плыл по Роне; это же имя повторил в свою очередь и Изгнанник, назвавший себя Мерсенной: ставленник Домициана.
— Мой дорогой Скрабон! — пошутил Мерсенна. — Твой хозяин больше не нуждается в моих деньгах, потому что его конкурент Менезий мертв. Лацертий и так будет избран. А это, случайно, не вы подсыпали яду?
— Ну, ну! — запротестовал агент Лацертия, глядя на Суллу в костюме варвара, приехавшего с границ империи. — Это серьезное обвинение, которое ты предъявляешь мне перед благородным иностранцем, Мерсенна! Мы добропорядочные граждане, уважающие законы и своих противников.
— Не бойся! — ответил ему Изгнанник, взяв Суллу за руку с покровительственным видом. — Мой друг первый раз в нашем городе и не понимает нашего языка...
— Тебе лучше поприсутствовать на вскрытии завещания Менезия, — продолжил тот, кого назвали Скрабоном. — Именно там ты найдешь тех, кто был заинтересован в его смерти!
— Вот это верно! — сказал Изгнанник. — Я об этом не подумал.
— Вот видишь, — воскликнул Скрабон, — мы, кто делает политику в этом городе, обязаны думать обо всем! Итак, Мерсенна! Сколько ты внесешь на предвыборную кампанию Лацертия? На какую сумму я должен тебя записать?
— Подожди! Сначала я должен убедиться, что Менезий не оставил все свое состояние твоему хозяину, перед тем как умереть... Где будут вскрывать завещание?
— У Квириллия конечно же, нотариуса Клодиев и всей знати! Разве его жена Порфирия не из семьи Невиев? — Он понизил голос, подмигнул и сказал: — Между нами, Мерсенна, рассуди, так у нее был последний шанс получить наследство! Ее бракоразводный процесс плохо начался, согласись! Видимо, у адвокатов Менезия была целая тележка с показаниями мужчин, которые с ней спали. Этим детинам она хорошо платила, как говорит Авикула, парикмахерша, которая теперь с ней в ссоре и рассказывает об этом всему свету. — И Скрабон разразился хохотом. — Я запишу тебя на тысячу сестерциев! — закричал он, видя, как фальшивый Мерсенна удалялся вместе с Суллой. — Пришли мне чек завтра!
— Что я тебе говорил, галл, — бросил Изгнанник своему спутнику. — Именно здесь все обделывается и все про всех знают, за исключением того, конечно, что я был консулом, а ты ходишь по Риму с фальшивыми волосами и хочешь отомстить за твоего друга Менезия...
* * *
В конторе нотариуса Квириллия стояла ужасная духота. Согласно закону вскрытие завещания происходило публично, а помещение было слишком маленьким и не вмещало всех набившихся туда любопытных, в особенности профессиональных свидетелей. Они обычно кишмя кишели на улице Агрикола вокруг здания Гражданского суда, в котором располагались кабинеты адвокатов и конторы нотариусов: они были готовы за сто сестерциев, и даже за меньшую сумму, клятвенно удостоверить все, что угодно.
Но Мерсенне было не впервой раздаривать улыбки и бронзовые монеты в десять ассов у входа в контору писцам-рабам. Их провели по тайной лестнице до того этажа, где должны были зачитать последнюю волю человека, отравленного прямо на глазах у галла.
Галл стоял, подпирая стену, рядом с наставником и смотрел на патрицианку. Ее можно было бы назвать красивой, если бы не слишком крупный нос и начинающие заплывать жиром черты лица. Та сидела на табурете, покрытом подушкой. Сквозь просвечивающее платье из голубого прозрачного муслина можно было видеть ее еще безупречные ноги. Она высокомерно поглядывала на присутствующих, играя перламутровым веером, и то и дело прикладывала к глазам платок из дорогой ткани.
— Несомненно, Порфирия, — шепнул Изгнанник, наклоняясь к уху Суллы. — Потный толстяк, который сидит с другой стороны пюпитра первого клерка, — Кипарисное, грек. Он отвечал за предвыборную кампанию и за связи с общественностью. Все слетелись, как пчелы на горшок с медом... Вот будет спектакль, когда нотариус откроет крышку!
«А Металла, гладиатриса?» — подумал Сулла. Ее не было. Конечно же ей была противна сама мысль появиться в подобном месте, находиться в присутствии законной жены, которая ее ненавидела.
Писцы-рабы с бритыми черепами с важным видом передавали друг другу пергаменты. Некоторые из них сидели за деревянными навощенными пюпитрами, разделявшими персонал конторы Квириллия от публики; другие ходили от пюпитров к стоявшим вдоль стен вертикальным шкафам с архивами.
Через маленькую низкую дверь позади пюпитров вышел живот, а потом и сам нотариус Квириллий, тучный человек в тоге, украшенной зеленой вышивкой; большие близорукие глаза; на веревке, обвязанной вокруг шеи, висела толстая лупа для чтения документов. Он обвел публику, обливающуюся потом, рыбьим взглядом и сел за самый большой пюпитр.
— Приступаем к публичному вскрытию и чтению завещания Лиция Менезия Скаптия! — прокричал он резким голосом. — Отойдите от двери: по закону она должна быть широко открыта, чтобы каждый желающий мог войти в нее!
Рабы поднажали и заставили посторониться тех, кто загораживал дверь. После того как шаровидные глаза Квириллия удостоверились, что все было соответствующим образом сделано, послышался монотонный голос клерка, которому было поручено чтение завещания.
— Я вскрываю печати и удостоверяю, что печати покойного Менезия, — объявил он, показывая присутствующим свернутый пергамент, плотно скрученный, с восковыми печатями на красных лентах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
— Ты — настоящий римлянин, у которого есть ответ на все, — сказал Изгнанник, смеясь.
Он взял Суллу под руку и повел его к Рострам, месту сборища политиков.
Продавцы снеди, подходившие к каждому прохожему со своими корзинками или переносными лотками, закрепленными на шее, оглушали их своими криками. К ним приставали нищие: несмотря на получаемые с утра до вечера удары палками или ногами, они были готовы на все, чтобы не умереть с голода, — такова была судьба у миллионов жителей самого богатого города мира.
— Привет, Мерсенна! — сказал, улыбаясь, краснолицый пузатый человек, который внезапно возник перед Изгнанником. — Я рад тебя видеть! Мне сказали, что ты тогда вечером у Главка выиграл состояние, разорил всех его гостей... Разве теперь ты не раскошелишься на кампанию Лацертия? Ты знаешь, что он верный друг и твои дела пойдут в гору, как только он будет избран. Если ты действительно благороден, — тонко закончил краснолицый.
«Лацертий!» — воскликнул про себя Сулла. Так звали того, кто выставил свою кандидатуру против Менезия на должность трибуна. Это же имя произнес высокопоставленный чиновник, делясь самым сокровенным в соседней каюте, его услышал Сулла, когда плыл по Роне; это же имя повторил в свою очередь и Изгнанник, назвавший себя Мерсенной: ставленник Домициана.
— Мой дорогой Скрабон! — пошутил Мерсенна. — Твой хозяин больше не нуждается в моих деньгах, потому что его конкурент Менезий мертв. Лацертий и так будет избран. А это, случайно, не вы подсыпали яду?
— Ну, ну! — запротестовал агент Лацертия, глядя на Суллу в костюме варвара, приехавшего с границ империи. — Это серьезное обвинение, которое ты предъявляешь мне перед благородным иностранцем, Мерсенна! Мы добропорядочные граждане, уважающие законы и своих противников.
— Не бойся! — ответил ему Изгнанник, взяв Суллу за руку с покровительственным видом. — Мой друг первый раз в нашем городе и не понимает нашего языка...
— Тебе лучше поприсутствовать на вскрытии завещания Менезия, — продолжил тот, кого назвали Скрабоном. — Именно там ты найдешь тех, кто был заинтересован в его смерти!
— Вот это верно! — сказал Изгнанник. — Я об этом не подумал.
— Вот видишь, — воскликнул Скрабон, — мы, кто делает политику в этом городе, обязаны думать обо всем! Итак, Мерсенна! Сколько ты внесешь на предвыборную кампанию Лацертия? На какую сумму я должен тебя записать?
— Подожди! Сначала я должен убедиться, что Менезий не оставил все свое состояние твоему хозяину, перед тем как умереть... Где будут вскрывать завещание?
— У Квириллия конечно же, нотариуса Клодиев и всей знати! Разве его жена Порфирия не из семьи Невиев? — Он понизил голос, подмигнул и сказал: — Между нами, Мерсенна, рассуди, так у нее был последний шанс получить наследство! Ее бракоразводный процесс плохо начался, согласись! Видимо, у адвокатов Менезия была целая тележка с показаниями мужчин, которые с ней спали. Этим детинам она хорошо платила, как говорит Авикула, парикмахерша, которая теперь с ней в ссоре и рассказывает об этом всему свету. — И Скрабон разразился хохотом. — Я запишу тебя на тысячу сестерциев! — закричал он, видя, как фальшивый Мерсенна удалялся вместе с Суллой. — Пришли мне чек завтра!
— Что я тебе говорил, галл, — бросил Изгнанник своему спутнику. — Именно здесь все обделывается и все про всех знают, за исключением того, конечно, что я был консулом, а ты ходишь по Риму с фальшивыми волосами и хочешь отомстить за твоего друга Менезия...
* * *
В конторе нотариуса Квириллия стояла ужасная духота. Согласно закону вскрытие завещания происходило публично, а помещение было слишком маленьким и не вмещало всех набившихся туда любопытных, в особенности профессиональных свидетелей. Они обычно кишмя кишели на улице Агрикола вокруг здания Гражданского суда, в котором располагались кабинеты адвокатов и конторы нотариусов: они были готовы за сто сестерциев, и даже за меньшую сумму, клятвенно удостоверить все, что угодно.
Но Мерсенне было не впервой раздаривать улыбки и бронзовые монеты в десять ассов у входа в контору писцам-рабам. Их провели по тайной лестнице до того этажа, где должны были зачитать последнюю волю человека, отравленного прямо на глазах у галла.
Галл стоял, подпирая стену, рядом с наставником и смотрел на патрицианку. Ее можно было бы назвать красивой, если бы не слишком крупный нос и начинающие заплывать жиром черты лица. Та сидела на табурете, покрытом подушкой. Сквозь просвечивающее платье из голубого прозрачного муслина можно было видеть ее еще безупречные ноги. Она высокомерно поглядывала на присутствующих, играя перламутровым веером, и то и дело прикладывала к глазам платок из дорогой ткани.
— Несомненно, Порфирия, — шепнул Изгнанник, наклоняясь к уху Суллы. — Потный толстяк, который сидит с другой стороны пюпитра первого клерка, — Кипарисное, грек. Он отвечал за предвыборную кампанию и за связи с общественностью. Все слетелись, как пчелы на горшок с медом... Вот будет спектакль, когда нотариус откроет крышку!
«А Металла, гладиатриса?» — подумал Сулла. Ее не было. Конечно же ей была противна сама мысль появиться в подобном месте, находиться в присутствии законной жены, которая ее ненавидела.
Писцы-рабы с бритыми черепами с важным видом передавали друг другу пергаменты. Некоторые из них сидели за деревянными навощенными пюпитрами, разделявшими персонал конторы Квириллия от публики; другие ходили от пюпитров к стоявшим вдоль стен вертикальным шкафам с архивами.
Через маленькую низкую дверь позади пюпитров вышел живот, а потом и сам нотариус Квириллий, тучный человек в тоге, украшенной зеленой вышивкой; большие близорукие глаза; на веревке, обвязанной вокруг шеи, висела толстая лупа для чтения документов. Он обвел публику, обливающуюся потом, рыбьим взглядом и сел за самый большой пюпитр.
— Приступаем к публичному вскрытию и чтению завещания Лиция Менезия Скаптия! — прокричал он резким голосом. — Отойдите от двери: по закону она должна быть широко открыта, чтобы каждый желающий мог войти в нее!
Рабы поднажали и заставили посторониться тех, кто загораживал дверь. После того как шаровидные глаза Квириллия удостоверились, что все было соответствующим образом сделано, послышался монотонный голос клерка, которому было поручено чтение завещания.
— Я вскрываю печати и удостоверяю, что печати покойного Менезия, — объявил он, показывая присутствующим свернутый пергамент, плотно скрученный, с восковыми печатями на красных лентах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153