Осмотрев все римские памятники, Василий снова зашагал по дороге. А она вела его не прямо, а путаным, причудливым путем. Услыхав, что какой-нибудь город чем-либо славен, пешеходец изменял свой путь и направлялся туда. Так, заслышав о ярмарке, забрел он в город Ровиго и целый день толкался в шумной, веселой толпе. Познакомившись на рынке с рыбаками, Василий упросил их захватить его с собой в Венецию.
Сотни кораблей стояли в гавани Венеции, и сам город тоже напоминал флотилию, готовую вот-вот сняться с якорей и уплыть в далекие страны. Каменные дома и бесчисленные мосты отражались в воде.
В этом удивительном городе не слышно было скрипа повозок и цоканья коней о камни мостовой. Черными тенями проплывали гондолы, и только плеск весла изредка нарушал тишину на водяных улицах — каналах.
Осматривая дворцы и музеи, бродя по городским базарам, Григорович-Барский размышлял о том, что ему делать дальше. Прошло уже больше года, как ушел он из Киева. Многое повидал за это время, обошел всю Италию — не пора ли возвращаться домой?
Часто захаживал Василий в гавань, смотрел, как, распустив черные паруса, уходят в заморские страны купеческие корабли — в Грецию, в Испанию, в жаркую Африку. Запах смолы и рыбы, тонкий аромат пряностей, привезенных из чудесных краев, кружил ему голову. И он все откладывал свое возвращение домой.
А тут подошла зима и замела сугробами горные дороги. Поневоле приходилось ждать весны. Нелегко это оказалось в чужом городе, среди незнакомых людей. Василий скитался по гостиницам, частенько ночевал из милости в сырых каморках, кормясь тем, что добрые люди подадут. Вечерами, запалив огарок свечи, долго сидел он над книгами, изучая греческий язык.
Приход весны по старой традиции отмечала Венеция веселым карнавалом. На целых шесть недель город преображался. Отовсюду: с балконов и мостов, нависших над каналами, из окон домов, с проплывающих гондол — раздавались песни. На площадях и базарах не протолкаться было в толпе веселящихся людей. Заговоришь на улице с паломником в черном клобуке, а он вдруг отвечает женским голосом, и на лице у него маска в виде козлиной морды. Вечером в темное небо с треском взвивались ракеты и шутихи, рассыпались над головой на тысячи разноцветных огоньков, отражаясь в черной воде каналов.
Бродил Василий среди карнавальной толпы и удивлялся. Вот ведут по улице вола, привязав ве ревку к его рогам, а кругом с лаем скачут ошалевшие псы, сбивая с ног прохожих.
На площади святого Марка, где на столбе укреплен крылатый лев — древний герб свободного города, — выстроены театры и балаганы из досок, размалеванные под мрамор. Тут показывают такое, что толпа только охает.
В одном из театров соревнуются два силача: черноусый француз, маленький и толстый, как бочка, и огромного роста итальянец с багровой, бычьей шеей. На шею ему положили бревно, к бревну привязали две пушки, и он их держал, наливаясь кровью от натуги. А француз в ответ, по-кошачьи шевеля усами, взял в зубы коромысло с двумя ведрами воды и прошелся козырем перед толпою, подбадривающей его улюлюканьем и свистом.
Итальянец тоже не остался в долгу. Схватив зубами за дужку огромный ушат с пивом, он поднял его и снова поставил на ковер, не расплескав ни капли.
Толпа ревела. И Василий в азарте бросал вверх шляпу и кричал вместе со всеми:
— Давай! Давай нажимай!
И вдруг кто-то потянул его за рукав и негромкий голос сказал по-русски:
— Никак земляк будешь? Здравствуй!
Григорович-Барский обернулся. Перед ним стоял седой человек в монашеской рясе.
— Здравствуй, отец честной. Откуда ты? — неуверенно ответил Василий, все еще сомневаясь, не карнавальный ли это подвох.
Старец назвал себя Рувимом Гурским. Приведя Василия в темную каморку, где он ютился, Гурский рассказал ему невеселую историю своих скитаний. Был он монахом в Софийском монастыре в Киеве, а потом по указу Петра I послали его учиться в Москву. Тут он, на свою беду, связался с попами и боярами из окружения опального царевича Алексея. После разоблачения заговора и казни царевича Гурский бежал в Польшу. А оттуда судьба пошла гонять его по чужим странам, пока не забросила сюда, в Венецию.
Трогательна была эта встреча двух земляков на чужбине. Целые ночи напролет вспоминали они родные края, златоглавый Киев, рассказывали друг другу о своих злоключениях. Вместе они решили и продолжать свой дальнейший путь. Василий предложил плыть морем в Грецию.
— Туда, в монастыри Афонские, много приходит богомольцев из России, — уговаривал он Рувима. — К. ним пристанем и скорее до дому доберемся. А через Австрию идти — пропадем без гроша.
Замысел этот зрел у Василия уже давно. Он, оказывается, завел дружбу с купцами и капитанами. И один из них, сербиянин Вукол, пообещал отвезти странников на остров Корфу, куда через несколько дней отправлялся его корабль.
Так и порешили.

ГОЛОГО И СИЛАЧ НЕ РАЗДЕНЕТ
Снова каменистая горная дорога. Желтеют вокруг виноградники. Но это уже не Италия, а Греция.
С горы хорошо виден город на берегу моря. Он напоминает Василию Рим: так же рассыпались по склонам холмов серые домики, крепостная стена опоясала город. Но улицы здесь узкие, дома теснятся один к одному, и маленькие они, не выше трех этажей, не то что в Риме: И, как копья, торчат над крышами круглые столбы минаретов, напоминая всем и каждому, что хотя Салоники город и греческий, но находится он под властью турецкого султана.
Плененный город приносит султану богатый доход, особенно за счет паломников, которые стекаются сюда, в знаменитые Афонские монастыри. На дорогах к ним выставлены заставы. Ни один богомолец не пройдет без уплаты дани мимо стражников с кривыми, как полумесяц, короткими саблями.
Не только турецкого султана кормят богомольцы. Подстерегают их и разбойники. Ведь иные паломники немалые деньги наживают подаянием. Они зашивают их в полы драных плащей или, еще хитрее, прячут в долбленые посохи.
Василий снова остался один на чужбине. Плавание было трудным и долгим. Опасаясь пиратов, маленький кораблик осторожно пробирался между скалистыми островками Адриатики, жался к самому берегу, где, цепляясь корнями за скалы, росли кипарисы и лавры. Порой ветер стихал, паруса безжизненно обвисали, и путешественники целую неделю стояли почти на одном месте. А потом налетел шквал.
Кораблик скрипел, проваливаясь в ложбины меж водяных холмов, трюм заливало, едва успевали откачивать. Во время шторма капитан приказал привязать пассажиров к мачтам, чтобы не снесло ненароком за борт.
Рувим Гурский сильно страдал от морской болезни. Он отощал, ослаб и, когда приставали к берегу, даже не сходил с корабля. Василий один карабкался на скалы, где висел над морем какой-нибудь монастырь, больше похожий на военную крепость.
1 2 3 4 5 6