Он промаялся весь день, все представлял, как его женщина, голая, лежит в постели с другим, и даже, черт возьми, поймал себя на том, что гадает: не больше ли, случайно, у того козла конец. Переживать из-за такого дерьма не стоило, и Рафаэль злился, что в душу его вполз этот червячок сомнения. У него есть деньги и власть, а женщинам вроде Дреа только это и нужно.
Но, даже увидев в ее глазах потрясение в тот миг, когда он позволил киллеру попользоваться ею, Рафаэль никак не ожидал, что она примет все это так близко к сердцу. Ведь секс в конце концов ее монета. А потому подумаешь, какая важность!
Он был почти уверен, что застанет ее, как всегда, невозмутимой, с пилочкой для ногтей в руках или перед телевизором, по которому идет этот дурацкий канал покупок, который она обожает. И когда вместо этого нашел ее забившейся в угол на балконе и рыдающей в три ручья, ему показалось, будто он получил удар под дых. Ее вид его потряс: мокрые зализанные назад волосы, ни следа косметики, распухшие от слез глаза. Лицо измученное и бледное, как у человека, перенесшего шок, а уж взгляд…
Будто в ней что-то надломилось. Только эти слова, по его мнению, могли лишь приблизительно отразить впечатление от ее вида.
Сначала Рафаэлю пришло в голову, что она испытывает физическую боль: а что, если этот гад получает удовлетворение, издеваясь над женщинами? И опять же эта мысль вдруг вызвала в нем совсем неожиданную реакцию – бешеный гнев ударил ему в голову: кто-то посмел поднять руку на то, что принадлежит ему, Рафаэлю, что с Дреа, которая и мухи не обидит, обошлись жестоко. Чего бы это ему ни стоило, а он этого так не оставит, доберется когда-нибудь до этого киллера.
Но дело, как выяснилось, не в этом. Оказывается, Дреа страдала от того, что усмотрела в поступке Рафаэля доказательство его равнодушия к ней, которое лишало ее надежды, что он когда-нибудь ее полюбит. Рафаэль мысленно сложил фрагменты мозаики и получил еще один удар под дых.
Последний удар окончательно его добил и вывел из игры. Дреа его любит.
У Рафаэля такое до сих пор не укладывалось в голове. Любовь не являлась условием их сделки. И вот тебе на. Она собиралась его оставить, поскольку поняла, что она ему не нужна. Киллер к ней даже не притронулся. Каким бы невероятным это ни казалось, у нее вроде бы нет причин лгать насчет этого: ведь он, Рафаэль, сам все это устроил, и ей нечего было от него скрывать. Поэтому Рафаэль, славившийся своей подозрительностью, обыскал пентхаус. Ни одна кровать в квартире не указывала на то, что ею воспользовались. Дреа была только что из душа, в ванной еще стояла сырость, одежда, которую она сняла, как всегда, валялась на полу, одно использованное полотенце было беспечно отброшено в сторону. Приходилось ей верить.
Рафаэль почувствовал себя обманутым: Дреа оказалась не той, какой он ее видел и к которой привык. Оказывается, она жила с ним не по расчету, не из-за денег, связей или еще каких-то меркантильных соображений, обычно привязывающих женщин вроде нее к мужчинам. Она с ним потому, что любит его. Рафаэль был растерян, разъярен и – черт возьми! – польщен. Правда, вместо этого он предпочел бы, чтобы все снова стало как раньше. Он не хотел, чтобы ее любовь как-то волновала его, но уже ничего не мог с этим поделать.
Его не должно заботить, съедет она с его квартиры или нет – найти ей замену не составит труда. Женщины сами возникали рядом, он их даже не искал. Однако мысль о том, что он может ее потерять, повергала его в панику. Он, Рафаэль Салинас, переживал из-за женщины! Смешно, ей-богу! И тем не менее факт оставался фактом: он не хотел ее терять. Он не хотел другую женщину. Ему нужна была только Дреа. Он хотел одевать и обувать ее, осыпать деньгами – пусть тратит, как ей заблагорассудится, – но больше всего ему хотелось, чтобы она его любила. Это и было самое смешное. Как нелепо, что любовь этой женщины вообще имела для него какое-то значение.
Уж не влюбился ли он, часом, в нее, думал Салинас, сидя в полутьме спальни. Нет, это невозможно. Но как еще тогда объяснить эту панику, это смятение, эту боль? Он давно уже – с детства – ни к кому и ни к чему не испытывал привязанности. Он вырос в самом бандитском районе Лос-Анджелеса и с тех пор прочно усвоил одну истину: твое хорошее отношение вполне может быть использовано против тебя. Так что пора кончать с этими мыслями, немедленно.
Но слишком бурным было это чувство, от него бешено колотилось сердце и захватывало дух. Рафаэль впервые за свою жизнь понял, отчего влюбленные совершают глупости. Странная смесь эйфории и ужаса действовала на него как какой-то неведомый наркотик, одна доза которого вызывала мгновенное привыкание: не успеешь уколоться, как уже хочется еще.
Он перевел взгляд на постель: Дреа зашевелилась. В груди Рафаэля засела тупая боль. Дреа перевернулась на другой бок и снова съежилась, подтянув ноги к груди, словно и во сне старалась защититься, стать еще меньше и незаметнее. А ведь она нуждается в нем, в Рафаэле Салинасе, думал Рафаэль, ей необходимо, чтобы он стоял между ней и миром, тем самым создавая у нее ощущение надежности. Такая, как она, милая и доверчивая глупышка, оставшись одна, мигом станет легкой добычей.
Но вот Дреа открыла глаза: то ли ее сон не был так уж крепок, то ли ее разбудил его пронзительный взгляд. С минуту она, кажется, не замечала сидящего в полумраке Рафаэля, затем, увидев приоткрытую дверь, удивленно заморгала. Протерев глаза, она наконец разглядела Рафаэля и тихо ойкнула. В ее все еще сиплом от слез голосе слышалась усталость.
Рафаэлю захотелось сделать то, чего он никогда в жизни не делал. Ни для кого. Ему захотелось приласкать ее. Раздевшись, скользнуть к ней под одеяло, крепко прижать ее к себе и зашептать на ухо какие-нибудь слова утешения, все, что угодно, лишь бы из ее глаз ушло это несчастное выражение – будто что-то в ней надломилось. Его останавливало одно – он не был уверен, что она его примет, – мысль, никогда прежде не посещавшая Рафаэля. Его гордость и самолюбие сегодня и без того порядком пострадали, оказаться ко всему прочему еще и отвергнутым не хотелось. Пожалуй, он рискнет это сделать завтра.
– Вот решил проведать тебя, – сказал Рафаэль, не повышая голоса и стараясь говорить будничным тоном, словно зайти проведать ее для него обычное дело.
– Я в порядке.
Но судя по ее голосу, это было неправдой. Ее голос звучал так, словно она совершенно пала духом и никогда больше даже тень улыбки не появится на ее губах.
В груди защемило, и это мешало говорить. Рафаэль провел языком по пересохшим губам и нервно сглотнул. Это все он виноват, это он, глубоко оскорбив ее, лишил способности по-детски радоваться жизни. Да, это все он, яростно клял себя Рафаэль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Но, даже увидев в ее глазах потрясение в тот миг, когда он позволил киллеру попользоваться ею, Рафаэль никак не ожидал, что она примет все это так близко к сердцу. Ведь секс в конце концов ее монета. А потому подумаешь, какая важность!
Он был почти уверен, что застанет ее, как всегда, невозмутимой, с пилочкой для ногтей в руках или перед телевизором, по которому идет этот дурацкий канал покупок, который она обожает. И когда вместо этого нашел ее забившейся в угол на балконе и рыдающей в три ручья, ему показалось, будто он получил удар под дых. Ее вид его потряс: мокрые зализанные назад волосы, ни следа косметики, распухшие от слез глаза. Лицо измученное и бледное, как у человека, перенесшего шок, а уж взгляд…
Будто в ней что-то надломилось. Только эти слова, по его мнению, могли лишь приблизительно отразить впечатление от ее вида.
Сначала Рафаэлю пришло в голову, что она испытывает физическую боль: а что, если этот гад получает удовлетворение, издеваясь над женщинами? И опять же эта мысль вдруг вызвала в нем совсем неожиданную реакцию – бешеный гнев ударил ему в голову: кто-то посмел поднять руку на то, что принадлежит ему, Рафаэлю, что с Дреа, которая и мухи не обидит, обошлись жестоко. Чего бы это ему ни стоило, а он этого так не оставит, доберется когда-нибудь до этого киллера.
Но дело, как выяснилось, не в этом. Оказывается, Дреа страдала от того, что усмотрела в поступке Рафаэля доказательство его равнодушия к ней, которое лишало ее надежды, что он когда-нибудь ее полюбит. Рафаэль мысленно сложил фрагменты мозаики и получил еще один удар под дых.
Последний удар окончательно его добил и вывел из игры. Дреа его любит.
У Рафаэля такое до сих пор не укладывалось в голове. Любовь не являлась условием их сделки. И вот тебе на. Она собиралась его оставить, поскольку поняла, что она ему не нужна. Киллер к ней даже не притронулся. Каким бы невероятным это ни казалось, у нее вроде бы нет причин лгать насчет этого: ведь он, Рафаэль, сам все это устроил, и ей нечего было от него скрывать. Поэтому Рафаэль, славившийся своей подозрительностью, обыскал пентхаус. Ни одна кровать в квартире не указывала на то, что ею воспользовались. Дреа была только что из душа, в ванной еще стояла сырость, одежда, которую она сняла, как всегда, валялась на полу, одно использованное полотенце было беспечно отброшено в сторону. Приходилось ей верить.
Рафаэль почувствовал себя обманутым: Дреа оказалась не той, какой он ее видел и к которой привык. Оказывается, она жила с ним не по расчету, не из-за денег, связей или еще каких-то меркантильных соображений, обычно привязывающих женщин вроде нее к мужчинам. Она с ним потому, что любит его. Рафаэль был растерян, разъярен и – черт возьми! – польщен. Правда, вместо этого он предпочел бы, чтобы все снова стало как раньше. Он не хотел, чтобы ее любовь как-то волновала его, но уже ничего не мог с этим поделать.
Его не должно заботить, съедет она с его квартиры или нет – найти ей замену не составит труда. Женщины сами возникали рядом, он их даже не искал. Однако мысль о том, что он может ее потерять, повергала его в панику. Он, Рафаэль Салинас, переживал из-за женщины! Смешно, ей-богу! И тем не менее факт оставался фактом: он не хотел ее терять. Он не хотел другую женщину. Ему нужна была только Дреа. Он хотел одевать и обувать ее, осыпать деньгами – пусть тратит, как ей заблагорассудится, – но больше всего ему хотелось, чтобы она его любила. Это и было самое смешное. Как нелепо, что любовь этой женщины вообще имела для него какое-то значение.
Уж не влюбился ли он, часом, в нее, думал Салинас, сидя в полутьме спальни. Нет, это невозможно. Но как еще тогда объяснить эту панику, это смятение, эту боль? Он давно уже – с детства – ни к кому и ни к чему не испытывал привязанности. Он вырос в самом бандитском районе Лос-Анджелеса и с тех пор прочно усвоил одну истину: твое хорошее отношение вполне может быть использовано против тебя. Так что пора кончать с этими мыслями, немедленно.
Но слишком бурным было это чувство, от него бешено колотилось сердце и захватывало дух. Рафаэль впервые за свою жизнь понял, отчего влюбленные совершают глупости. Странная смесь эйфории и ужаса действовала на него как какой-то неведомый наркотик, одна доза которого вызывала мгновенное привыкание: не успеешь уколоться, как уже хочется еще.
Он перевел взгляд на постель: Дреа зашевелилась. В груди Рафаэля засела тупая боль. Дреа перевернулась на другой бок и снова съежилась, подтянув ноги к груди, словно и во сне старалась защититься, стать еще меньше и незаметнее. А ведь она нуждается в нем, в Рафаэле Салинасе, думал Рафаэль, ей необходимо, чтобы он стоял между ней и миром, тем самым создавая у нее ощущение надежности. Такая, как она, милая и доверчивая глупышка, оставшись одна, мигом станет легкой добычей.
Но вот Дреа открыла глаза: то ли ее сон не был так уж крепок, то ли ее разбудил его пронзительный взгляд. С минуту она, кажется, не замечала сидящего в полумраке Рафаэля, затем, увидев приоткрытую дверь, удивленно заморгала. Протерев глаза, она наконец разглядела Рафаэля и тихо ойкнула. В ее все еще сиплом от слез голосе слышалась усталость.
Рафаэлю захотелось сделать то, чего он никогда в жизни не делал. Ни для кого. Ему захотелось приласкать ее. Раздевшись, скользнуть к ней под одеяло, крепко прижать ее к себе и зашептать на ухо какие-нибудь слова утешения, все, что угодно, лишь бы из ее глаз ушло это несчастное выражение – будто что-то в ней надломилось. Его останавливало одно – он не был уверен, что она его примет, – мысль, никогда прежде не посещавшая Рафаэля. Его гордость и самолюбие сегодня и без того порядком пострадали, оказаться ко всему прочему еще и отвергнутым не хотелось. Пожалуй, он рискнет это сделать завтра.
– Вот решил проведать тебя, – сказал Рафаэль, не повышая голоса и стараясь говорить будничным тоном, словно зайти проведать ее для него обычное дело.
– Я в порядке.
Но судя по ее голосу, это было неправдой. Ее голос звучал так, словно она совершенно пала духом и никогда больше даже тень улыбки не появится на ее губах.
В груди защемило, и это мешало говорить. Рафаэль провел языком по пересохшим губам и нервно сглотнул. Это все он виноват, это он, глубоко оскорбив ее, лишил способности по-детски радоваться жизни. Да, это все он, яростно клял себя Рафаэль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81