Он отрекся от нас обеих.
Тетушка Элинор сочувственно глянула на племянницу и философски заметила:
— Он всегда был более расположен к ненависти, чем к любви, моя дорогая, только ты этого не понимала. Если тебя интересует мое мнение, он больше всех любит себя самого. Иначе не пытался бы выдать тебя сперва за старика Болдера, а потом за Макферсона. Он никогда тобой не интересовался, ежели не преследовал своих собственных целей. Бренна видела его таким, каков он есть на самом деле, потому что он ей не родной отец и она не была ослеплена любовью.
— Он отрекся и от моих будущих детей тоже… от любого дитяти, которое у меня когда-либо будет… — дрожащим шепотом сказала Дженни. — Представляете, как он должен меня ненавидеть, чтобы отказаться от собственных внуков.
— Вовсе не нынешний твой поступок ожесточил его против твоих детей. Он никогда не желал их, если они будут от герцога.
— Я… я не верю, — сказала Дженни, не переставая мучительно переживать свою вину. — Они ведь были бы и моими детьми.
— Только не для него, — отвечала тетушка Элинор.
Подняв маленькую бутылочку к свету, она встряхнула всыпанный в нее порошок и прибавила еще щепотку. — Если в течение нескольких недель давать это снадобье малыми дозами, можно совсем лишить человека мужской силы. Именно потому, — продолжала она, вливая в бутылочку немного вина, — твой отец хотел, чтобы я сопровождала тебя в Клеймор. Он желал, чтобы муж твой наверняка не смог дать тебе ребенка. А когда я напомнила, что в результате и ты останешься навсегда бездетной, это ничуть его не озаботило.
Дженни застыла, не дыша, сперва от ужаса перед намерением отца, потом от мысли, что, может быть, тетушка Элинор последовала его указаниям.
— Вы… ведь вы ничего не клали моему мужу в еду или в питье, нет?
Не ведая о напряженном, угрожающем взгляде, устремленном на нее с постели, тетушка Элинор помедлила, размешивая питье ложечкой.
— Господи! Нет, конечно! Я б не смогла! Только я, разумеется, заподозрила, — договаривала она, осторожно неся снадобье к постели, — что раз твой отец в конце концов решил не посылать меня в Клеймор, он скорее всего выдумал нечто лучшее. А теперь отправляйся в постель и постарайся заснуть, — сурово приказала она, не зная, что лишь добавила Дженни страданий, убедив в подлинности планов отца запереть ее в монастырской келье до скончания дней.
Тетушка Элинор дождалась, когда Дженни уйдет к себе в комнату. Радуясь, что племянница получит столь необходимый ей отдых, она повернулась к герцогу и задохнулась, мгновенно схватившись рукой за горло, устрашенная зловещим взглядом, который тот обратил на флакон.
— Я предпочитаю боль, мадам, — коротко заявил он и приказал:
— Выкиньте этот порошок из моей комнаты. Из моего поместья.
Опомнившись от кратковременного испуга, леди Элинор медленно улыбнулась.
— Так я и думала, что вы скажете именно это, дорогой мальчик, — любовно шепнула она. Повернулась, чтобы уйти, потом вновь оглянулась, и на сей раз седые брови ее вытянулись в суровую струнку.
— Надеюсь, — предупредила она, — вы не забудете о наложенных мною швах нынче ночью… когда пожелаете удостовериться, что мои снадобья покуда не причинили вам никакого вреда.
С перевязанной левой рукой и пальцами Ройсу пришлось какое-то время сражаться с серым кашемировым халатом и потратить несколько минут, завязывая на талии черный пояс. Он тихонько отворил дверь в покои Дженни, ожидая найти ее спящей в постели или скорее сидящей в темноте в попытках пережить все, что с нею сегодня случилось.
Замерев в дверях, он не обнаружил ни того, ни другого. В рожках на стенах горели высокие свечи, она неподвижно стояла у окна, чуть вскинув голову, сложив за спиной руки, и смотрела на освещенную факелами долину. Ройс подумал, что своим тонким профилем, золотисто-рыжими волосами, рассыпанными по плечам, она напоминает виденную им когда-то прекрасную статую итальянской мадонны, устремившей взор в небеса. Он глядел на нее и поражался ее отваге и духу. В один день она отказалась от своей семьи и своей страны, пала пред ним на колени под взглядами семи тысяч человек, лишилась наследства и иллюзий — и все же способна смотреть на мир с улыбкою на устах.
Ройс заколебался, не в силах решить, как лучше к ней подойти. Покончив с поединками на турнире, он пребывал почти в бессознательном состоянии и до сих пор не имел возможности поговорить с ней. Памятуя все, чем она для него пожертвовала, простого «спасибо» тут явно недостаточно. Ему пришло в голову сказать: «Я люблю тебя», — но счел не слишком уместным ни с того ни с сего выпалить это. И никак не хотел, если б вдруг оказалось, что она вовсе не думает о своих горьких потерях, чем-нибудь напоминать ей об этом.
Он решил отдаться на волю ее настроения и шагнул вперед, отбросив на стену у окна тень.
Когда он подошел и встал рядом, она вскинула на него глаза.
— Я не думаю, — проговорила она, стараясь скрыть тревогу, — что хоть сколько-нибудь преуспею, попросив тебя вернуться в постель…
Ройс оперся о стену здоровым плечом и подавил желание согласиться, при условии что она вернется в постель вместе с ним.
— Нисколько не преуспеешь, — беспечно подтвердил он. — О чем ты сейчас думала, глядя в окно? К его удивлению, вопрос этот смутил ее.
— Я… я не думала.
— Так что же ты делала? — спросил он с нарастающим любопытством.
Печальная улыбка коснулась манящих уст, она искоса бросила на него взгляд, вновь отворачиваясь к окну.
— Я… разговаривала с Богом, — призналась она. — Такая уж у меня привычка.
— В самом деле? И что ж Бог тебе сказал?
— По-моему, — тихо отвечала она, — Он сказал:
«Не стоит благодарности!»
— За что? — поддразнил Ройс. Устремив на него многозначительный взгляд, Дженни торжественно заявила:
— За тебя.
Улыбка исчезла с лица Ройса, и он со стоном крепко прижал ее к груди.
— Дженни, — хрипло проговорил он, зарываясь лицом в пышные волосы, — Дженни, я люблю тебя.
Она прильнула к нему, слилась с сильным телом, подставила губы страстному, жадному поцелую, потом обхватила его лицо руками. Чуть откинувшись в крепких объятиях, глядя в самую глубину глаз синими очами, жена его Дрожащим голосом возразила:
— Я думаю, мой господин, что люблю тебя больше.
Ройс лежал в темноте рядом с Дженни, свернувшейся в клубочек под боком, положив голову ему на плечо. Рука его медленно поглаживала ее стан, он смотрел на огонь, вспоминая, как она выглядела, спеша к нему через ристалище с развевающимися на ветру волосами.
Как странно, думал Ройс, более сотни раз он возвращался победителем с настоящих сражений, но пережил величайший момент триумфа на игрушечном поле битвы, стоя там в одиночестве, выбитый из седла, побежденный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Тетушка Элинор сочувственно глянула на племянницу и философски заметила:
— Он всегда был более расположен к ненависти, чем к любви, моя дорогая, только ты этого не понимала. Если тебя интересует мое мнение, он больше всех любит себя самого. Иначе не пытался бы выдать тебя сперва за старика Болдера, а потом за Макферсона. Он никогда тобой не интересовался, ежели не преследовал своих собственных целей. Бренна видела его таким, каков он есть на самом деле, потому что он ей не родной отец и она не была ослеплена любовью.
— Он отрекся и от моих будущих детей тоже… от любого дитяти, которое у меня когда-либо будет… — дрожащим шепотом сказала Дженни. — Представляете, как он должен меня ненавидеть, чтобы отказаться от собственных внуков.
— Вовсе не нынешний твой поступок ожесточил его против твоих детей. Он никогда не желал их, если они будут от герцога.
— Я… я не верю, — сказала Дженни, не переставая мучительно переживать свою вину. — Они ведь были бы и моими детьми.
— Только не для него, — отвечала тетушка Элинор.
Подняв маленькую бутылочку к свету, она встряхнула всыпанный в нее порошок и прибавила еще щепотку. — Если в течение нескольких недель давать это снадобье малыми дозами, можно совсем лишить человека мужской силы. Именно потому, — продолжала она, вливая в бутылочку немного вина, — твой отец хотел, чтобы я сопровождала тебя в Клеймор. Он желал, чтобы муж твой наверняка не смог дать тебе ребенка. А когда я напомнила, что в результате и ты останешься навсегда бездетной, это ничуть его не озаботило.
Дженни застыла, не дыша, сперва от ужаса перед намерением отца, потом от мысли, что, может быть, тетушка Элинор последовала его указаниям.
— Вы… ведь вы ничего не клали моему мужу в еду или в питье, нет?
Не ведая о напряженном, угрожающем взгляде, устремленном на нее с постели, тетушка Элинор помедлила, размешивая питье ложечкой.
— Господи! Нет, конечно! Я б не смогла! Только я, разумеется, заподозрила, — договаривала она, осторожно неся снадобье к постели, — что раз твой отец в конце концов решил не посылать меня в Клеймор, он скорее всего выдумал нечто лучшее. А теперь отправляйся в постель и постарайся заснуть, — сурово приказала она, не зная, что лишь добавила Дженни страданий, убедив в подлинности планов отца запереть ее в монастырской келье до скончания дней.
Тетушка Элинор дождалась, когда Дженни уйдет к себе в комнату. Радуясь, что племянница получит столь необходимый ей отдых, она повернулась к герцогу и задохнулась, мгновенно схватившись рукой за горло, устрашенная зловещим взглядом, который тот обратил на флакон.
— Я предпочитаю боль, мадам, — коротко заявил он и приказал:
— Выкиньте этот порошок из моей комнаты. Из моего поместья.
Опомнившись от кратковременного испуга, леди Элинор медленно улыбнулась.
— Так я и думала, что вы скажете именно это, дорогой мальчик, — любовно шепнула она. Повернулась, чтобы уйти, потом вновь оглянулась, и на сей раз седые брови ее вытянулись в суровую струнку.
— Надеюсь, — предупредила она, — вы не забудете о наложенных мною швах нынче ночью… когда пожелаете удостовериться, что мои снадобья покуда не причинили вам никакого вреда.
С перевязанной левой рукой и пальцами Ройсу пришлось какое-то время сражаться с серым кашемировым халатом и потратить несколько минут, завязывая на талии черный пояс. Он тихонько отворил дверь в покои Дженни, ожидая найти ее спящей в постели или скорее сидящей в темноте в попытках пережить все, что с нею сегодня случилось.
Замерев в дверях, он не обнаружил ни того, ни другого. В рожках на стенах горели высокие свечи, она неподвижно стояла у окна, чуть вскинув голову, сложив за спиной руки, и смотрела на освещенную факелами долину. Ройс подумал, что своим тонким профилем, золотисто-рыжими волосами, рассыпанными по плечам, она напоминает виденную им когда-то прекрасную статую итальянской мадонны, устремившей взор в небеса. Он глядел на нее и поражался ее отваге и духу. В один день она отказалась от своей семьи и своей страны, пала пред ним на колени под взглядами семи тысяч человек, лишилась наследства и иллюзий — и все же способна смотреть на мир с улыбкою на устах.
Ройс заколебался, не в силах решить, как лучше к ней подойти. Покончив с поединками на турнире, он пребывал почти в бессознательном состоянии и до сих пор не имел возможности поговорить с ней. Памятуя все, чем она для него пожертвовала, простого «спасибо» тут явно недостаточно. Ему пришло в голову сказать: «Я люблю тебя», — но счел не слишком уместным ни с того ни с сего выпалить это. И никак не хотел, если б вдруг оказалось, что она вовсе не думает о своих горьких потерях, чем-нибудь напоминать ей об этом.
Он решил отдаться на волю ее настроения и шагнул вперед, отбросив на стену у окна тень.
Когда он подошел и встал рядом, она вскинула на него глаза.
— Я не думаю, — проговорила она, стараясь скрыть тревогу, — что хоть сколько-нибудь преуспею, попросив тебя вернуться в постель…
Ройс оперся о стену здоровым плечом и подавил желание согласиться, при условии что она вернется в постель вместе с ним.
— Нисколько не преуспеешь, — беспечно подтвердил он. — О чем ты сейчас думала, глядя в окно? К его удивлению, вопрос этот смутил ее.
— Я… я не думала.
— Так что же ты делала? — спросил он с нарастающим любопытством.
Печальная улыбка коснулась манящих уст, она искоса бросила на него взгляд, вновь отворачиваясь к окну.
— Я… разговаривала с Богом, — призналась она. — Такая уж у меня привычка.
— В самом деле? И что ж Бог тебе сказал?
— По-моему, — тихо отвечала она, — Он сказал:
«Не стоит благодарности!»
— За что? — поддразнил Ройс. Устремив на него многозначительный взгляд, Дженни торжественно заявила:
— За тебя.
Улыбка исчезла с лица Ройса, и он со стоном крепко прижал ее к груди.
— Дженни, — хрипло проговорил он, зарываясь лицом в пышные волосы, — Дженни, я люблю тебя.
Она прильнула к нему, слилась с сильным телом, подставила губы страстному, жадному поцелую, потом обхватила его лицо руками. Чуть откинувшись в крепких объятиях, глядя в самую глубину глаз синими очами, жена его Дрожащим голосом возразила:
— Я думаю, мой господин, что люблю тебя больше.
Ройс лежал в темноте рядом с Дженни, свернувшейся в клубочек под боком, положив голову ему на плечо. Рука его медленно поглаживала ее стан, он смотрел на огонь, вспоминая, как она выглядела, спеша к нему через ристалище с развевающимися на ветру волосами.
Как странно, думал Ройс, более сотни раз он возвращался победителем с настоящих сражений, но пережил величайший момент триумфа на игрушечном поле битвы, стоя там в одиночестве, выбитый из седла, побежденный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109