Может быть, даже завести новый, не такой опасный роман. Но я знал, что ты не уедешь из Лондона, если я не поставлю вопрос ребром... и я придумал эту книгу. И тут... – герцог чуть помедлил, и в голосе его послышалось легкое удивление, – ...ты снова превзошел все мои ожидания. Но ты никогда ничего не делал наполовину.
Отец торжествующе улыбнулся, словно хотел сказать: «Я твой отец, и потому умнее тебя».
Кит лишился дара речи. Его чертов отец просто-напросто надул его. Ему одновременно хотелось задушить его и упасть перед ним на колени с изъявлениями благодарности. Но он умел проигрывать.
– А славная, однако, работа, Кристофер. Твои записи так же хороши, как эти рисунки?
– А вы сомневаетесь? – спросил Кит.
Отец усмехнулся.
– Тогда тебе следует закончить книгу. Она вполне достойна быть напечатанной... хотя бы ради этих рисунков. Правда, кое-какие я все же не стал бы вставлять в книгу.
– Тех мышек? – спросил Кит.
Отец наконец рассмеялся. Он посмотрел на альбом, затем снова на сына и покачал головой. Киту потребовалось все его самообладание, чтобы не покраснеть, хотя он не мог вспомнить, когда последний раз краснел.
– Какая она, Сюзанна?
Черт! Как ненавидел Кит подобные вопросы. Когда он думал о Сюзанне, слова куда-то улетучивались.
Но отец, должно быть, прочел ответ на его лице и мягко рассмеялся.
– Ничего, сынок. Эти рисунки говорят за вас. Мне трудно выразить словами, как я за тебя рад.
Эпилог
Она обрезала с куста увядшие розы, когда налетел ветерок, маленький северный сюрприз, и она зажмурилась и позволила ему обвить свою шею прохладным шелковым шарфиком. Влажные ветры сирокко дуют в Италии ранней осенью. Они напоминали о том, что она не местная и эта страна никогда не станет ей родной, несмотря на прожитые здесь семнадцать лет. Она любила Англию, где родилась и выросла.
Италия прекрасна, она наслаждалась здесь свободой, но любое место, если это не дом, казалось ей тюрьмой.
За годы боль превратилась в постоянно звучащий унылый мотив. Она привыкла жить с этой болью, как привыкают жить без ампутированной ноги, руки, любой части тела. Она снова научилась смеяться и даже могла испытать легкий всплеск влечения. На нее по-прежнему оборачивались, хотя возраст уже давал о себе знать. В тесном кругу знакомых ее знали как вдову, безупречно несущую свой вдовий крест.
В первые годы она позволила себе написать два письма, продиктованных, конечно же, эгоизмом. Она их не подписала и понимала, что, послав их, все равно что наставила на Джеймса – или на саму себя – пистолет. Но тоска и боль были так сильны, что порой она готова была умереть, пожертвовать Джеймсом или кем-то другим ради крохотной информации о своих девочках. Джеймс ответил ей только раз: «Они в безопасности». Он был, конечно, прав, что не поощрял ее писать. Ему и самому было нелегко оттого, что он ничем не мог ей помочь. Но главной его задачей была безопасность девочек.
И так год за годом надежда расцветала и увядала, расцветала и снова увядала, как эти розы, которые она сейчас обрезала, чтобы дать зацвести новым. Она снова увидит своих девочек, правда в один прекрасный день восторжествует: эта надежда, как ничто другое, заставляла Анну Хоулт отчаянно цепляться за жизнь.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74