Каким коварным, с далеко идущими последствиями оказалось избранное им для нее наказание! Как точно он понял, что арестовать ее или даже убить собственными руками было бы почти избавлением. Но вот заставить ее прожить остаток жизни в одиночестве, помня о том, что он с нею сделал и как он ее ненавидит, – да, это был поистине Страшный суд.
В дневное время женщины мало говорили друг с другом. Если день стоял ясный, Лили, выполнив всю работу по дому, садилась во дворе и наблюдала, как продвигается дело у Меро. Габриэль садился рядом с нею – большой, тихий и важный. “Гэйб не каждого жалует”, – как-то раз одобрительно заметила Меро, и Лили почувствовала себя глубоко польщенной. Ей нравилось его крупное, сильное, прекрасно сложенное тело, его длинный хвост, который никогда не бывал радостно задранным или виновато опущенным. О состоянии его духа можно было только гадать. Порой на мощном лбу Габриэля собирались морщины, словно он пребывал в глубоком раздумье, в другое время его длинный язык вываливался из пасти, как у самого обычного, ленивого, даже глуповатого пса. Но было у него свойство, совершенно необычное для собаки: Габриэль умел смотреть ей в глаза так, что Лили первая отводила взгляд. Иногда он начинал напряженно всматриваться во что-то у нее за спиной, как будто видел некое чудо.
По вечерам в домике, освещенном лишь огнем очага, Меро садилась на единственный самодельный стул, а Лили усаживалась у ее ног на полу, подложив под себя вдвое сложенный джутовый мешок. Стоял ноябрь, стало сыро и по-настоящему холодно. Как-то вечером Лили трудилась над своим свадебным платьем, уже во второй раз выпуская его в швах. Беременность становилась все заметнее (по ее подсчетам, шел уже четвертый месяц), но ей никак не удавалось набрать веса, положенного а ее состоянии Лили понимала, что она слишком мало ест. Меро не прикасалась к мясу (“Все равно что зарезать друга!” – говорила она), поэтому их рацион состоял из овсяных лепешек, картофеля, яблок, ячменной каши и яиц, которыми время от времени награждала их курица, названная – из-за своего непредсказуемого нрава – Ненадежной.
– Я не всегда здесь жила, – вдруг сказала Меро, нарушив привычное дружеское молчание. – Когда-то у меня были муж и сын. Теперь их нет.
Лили сидела тихо, как мышка. Между ними установился молчаливый уговор, нерушимый, как догмат веры: никогда не расспрашивать друг друга о прошлом.
– Когда их не стало, все ушло, все.., перевернулось. Там, где я жила, люди стали говорить, что я умом тронулась. Может, оно и так, только сами они, по-моему, тронулись еще больше: стали обходить меня справа, старались не встречаться глазами. Такая глупость!
– Они решили, что вы – ведьма!
– Вот именно. Раскури мне трубку, Лили.
– Но от табака вы кашляете!
Меро взглянула на нее с мягким упреком. Лили со вздохом потянулась за трубкой, набила ее табаком, приминая, как учила Меро, зажгла и сама затянулась несколько раз, чтобы получше разгорелась.
– Ведьма знает, как навести порчу.
– Я в этот вздор не верю, – презрительно поморщилась Лили.
– Не веришь? – Меро удивленно выдохнула облачко дыма. – Но ведь это правда! Ведьма может тебя сглазить, сделать так, чтобы твоя корова издохла или овощи на огороде засохли. Или хворь какую-нибудь на тебя наслать.
– Они.., обвиняли вас в этом?
– Да, к тому дело свелось.
Лили отложила шитье и подняла взгляд. Огонь бросал резкие и неровные отсветы на угловатые черты старой женщины, придавая им нечто зловещее.
– Что произошло? – тихо спросила Лили. Меро молча попыхивала трубкой, тонкие губы мерно втягивались и вытягивались. Наконец она заговорила:
– Если на тебя навели порчу, есть только одно средство: пустить кровь сглазившей тебя ведьме.
Лили похолодела. Меро опять умолкла, но ее молчание лишь усиливало леденящий душу страх. Жуткое видение промелькнуло в мозгу у Лили, ей стало дурно. Чтобы немного успокоиться и утешить свою спасительницу, она обняла обеими руками тощие лодыжки Меро и положила голову ей на колени. На мгновение старуха удивленно замерла, а потом принялась гладить волосы Лили дрожащей костлявой рукой. Глаза Лили закрылись, она сонно прошептала:
– Моя мать умерла, когда мне было десять. Габриэль зарычал во сне. Брикет торфа с треском разломился пополам, рассыпав тучу искр.
– Человек, которого ты любишь… – вдруг заговорила Меро.
Лили отпрянула.
– Я не люблю его.
Она ни разу не упомянула о Дэвоне, словом не обмолвилась, но ее почему-то совсем не удивило, что Меро все знает.
– Человек, которого ты любишь, – терпеливо повторила старуха, – может опять причинить тебе боль. Но ты имеешь власть над ним, о которой не догадываешься. Ты можешь его уничтожить.
– Что вы хотите сказать?
– Будь умницей, ярочка моя. Из мести ничего не стоит делать в этой жизни. Ты принесешь больше горя себе, чем своему врагу.
– Не понимаю, о чем вы. Молчание.
– Луну видела? – вдруг спросила Меро.
– Да, я ее видела.
– Красное облако закрыло ее, красное, как кровь. Завтра мы должны оставить дар.
– Дар?
– У колодца.
Больше она за весь вечер ничего не сказала. Позже обе женщины разделись и легли в постель.
* * *
Дар, о котором говорила Меро, оказался статуэткой, женской фигуркой, вырезанной из дерева. Старуха объяснила, что в колодце – так она называла мутную лужу позади двух столбов, сложенных из покрытых лишайником и мхом камней, – обитает богиня. Лили взмолилась, чтобы дар пришелся богине по вкусу: она знала, сколько долгих вечеров трудились над ним старые, изуродованные ревматизмом руки Меро. По дороге обратно они несколько раз присаживались передохнуть на покрытой болотной травой кочке, чтобы дать Меро отдышаться. Габриэль бежал впереди, обнюхивая лисьи следы и кроличьи норки. Несмотря на возраст, у Меро была легкая, раскованная походка, и Лили нравилось наблюдать, как она неторопливым, величественным движением высоко вскидывает ногу при каждом шаге.
Пока они шли, Меро рассказывала о других богах и о священных местах, в которых они обитали. Феи, эльфы, души умерших гнездятся повсюду, сказала она, – в скалах и колодцах, на деревьях и вершинах холмов, даже под камнями. Лили слушала в немом изумлении: раньше она думала, что Меро христианка. Они остановились у высокого, покрытого лишайниками каменного столба, стоявшего на небольшом возвышении. На столбе не было никакой надписи, его верхушку давно уже унесло время. Лили взглянула на него в задумчивости, невольно ощутив величие фаллического символа.
– А здесь живет какой-нибудь бог? – полушутя спросила она.
– Да, конечно, очень могучий. А вон там – еще один, – Меро указала на стоящее за холмом расщепленное грозой дерево, обугленное, узловатое, словно скрюченное болью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
В дневное время женщины мало говорили друг с другом. Если день стоял ясный, Лили, выполнив всю работу по дому, садилась во дворе и наблюдала, как продвигается дело у Меро. Габриэль садился рядом с нею – большой, тихий и важный. “Гэйб не каждого жалует”, – как-то раз одобрительно заметила Меро, и Лили почувствовала себя глубоко польщенной. Ей нравилось его крупное, сильное, прекрасно сложенное тело, его длинный хвост, который никогда не бывал радостно задранным или виновато опущенным. О состоянии его духа можно было только гадать. Порой на мощном лбу Габриэля собирались морщины, словно он пребывал в глубоком раздумье, в другое время его длинный язык вываливался из пасти, как у самого обычного, ленивого, даже глуповатого пса. Но было у него свойство, совершенно необычное для собаки: Габриэль умел смотреть ей в глаза так, что Лили первая отводила взгляд. Иногда он начинал напряженно всматриваться во что-то у нее за спиной, как будто видел некое чудо.
По вечерам в домике, освещенном лишь огнем очага, Меро садилась на единственный самодельный стул, а Лили усаживалась у ее ног на полу, подложив под себя вдвое сложенный джутовый мешок. Стоял ноябрь, стало сыро и по-настоящему холодно. Как-то вечером Лили трудилась над своим свадебным платьем, уже во второй раз выпуская его в швах. Беременность становилась все заметнее (по ее подсчетам, шел уже четвертый месяц), но ей никак не удавалось набрать веса, положенного а ее состоянии Лили понимала, что она слишком мало ест. Меро не прикасалась к мясу (“Все равно что зарезать друга!” – говорила она), поэтому их рацион состоял из овсяных лепешек, картофеля, яблок, ячменной каши и яиц, которыми время от времени награждала их курица, названная – из-за своего непредсказуемого нрава – Ненадежной.
– Я не всегда здесь жила, – вдруг сказала Меро, нарушив привычное дружеское молчание. – Когда-то у меня были муж и сын. Теперь их нет.
Лили сидела тихо, как мышка. Между ними установился молчаливый уговор, нерушимый, как догмат веры: никогда не расспрашивать друг друга о прошлом.
– Когда их не стало, все ушло, все.., перевернулось. Там, где я жила, люди стали говорить, что я умом тронулась. Может, оно и так, только сами они, по-моему, тронулись еще больше: стали обходить меня справа, старались не встречаться глазами. Такая глупость!
– Они решили, что вы – ведьма!
– Вот именно. Раскури мне трубку, Лили.
– Но от табака вы кашляете!
Меро взглянула на нее с мягким упреком. Лили со вздохом потянулась за трубкой, набила ее табаком, приминая, как учила Меро, зажгла и сама затянулась несколько раз, чтобы получше разгорелась.
– Ведьма знает, как навести порчу.
– Я в этот вздор не верю, – презрительно поморщилась Лили.
– Не веришь? – Меро удивленно выдохнула облачко дыма. – Но ведь это правда! Ведьма может тебя сглазить, сделать так, чтобы твоя корова издохла или овощи на огороде засохли. Или хворь какую-нибудь на тебя наслать.
– Они.., обвиняли вас в этом?
– Да, к тому дело свелось.
Лили отложила шитье и подняла взгляд. Огонь бросал резкие и неровные отсветы на угловатые черты старой женщины, придавая им нечто зловещее.
– Что произошло? – тихо спросила Лили. Меро молча попыхивала трубкой, тонкие губы мерно втягивались и вытягивались. Наконец она заговорила:
– Если на тебя навели порчу, есть только одно средство: пустить кровь сглазившей тебя ведьме.
Лили похолодела. Меро опять умолкла, но ее молчание лишь усиливало леденящий душу страх. Жуткое видение промелькнуло в мозгу у Лили, ей стало дурно. Чтобы немного успокоиться и утешить свою спасительницу, она обняла обеими руками тощие лодыжки Меро и положила голову ей на колени. На мгновение старуха удивленно замерла, а потом принялась гладить волосы Лили дрожащей костлявой рукой. Глаза Лили закрылись, она сонно прошептала:
– Моя мать умерла, когда мне было десять. Габриэль зарычал во сне. Брикет торфа с треском разломился пополам, рассыпав тучу искр.
– Человек, которого ты любишь… – вдруг заговорила Меро.
Лили отпрянула.
– Я не люблю его.
Она ни разу не упомянула о Дэвоне, словом не обмолвилась, но ее почему-то совсем не удивило, что Меро все знает.
– Человек, которого ты любишь, – терпеливо повторила старуха, – может опять причинить тебе боль. Но ты имеешь власть над ним, о которой не догадываешься. Ты можешь его уничтожить.
– Что вы хотите сказать?
– Будь умницей, ярочка моя. Из мести ничего не стоит делать в этой жизни. Ты принесешь больше горя себе, чем своему врагу.
– Не понимаю, о чем вы. Молчание.
– Луну видела? – вдруг спросила Меро.
– Да, я ее видела.
– Красное облако закрыло ее, красное, как кровь. Завтра мы должны оставить дар.
– Дар?
– У колодца.
Больше она за весь вечер ничего не сказала. Позже обе женщины разделись и легли в постель.
* * *
Дар, о котором говорила Меро, оказался статуэткой, женской фигуркой, вырезанной из дерева. Старуха объяснила, что в колодце – так она называла мутную лужу позади двух столбов, сложенных из покрытых лишайником и мхом камней, – обитает богиня. Лили взмолилась, чтобы дар пришелся богине по вкусу: она знала, сколько долгих вечеров трудились над ним старые, изуродованные ревматизмом руки Меро. По дороге обратно они несколько раз присаживались передохнуть на покрытой болотной травой кочке, чтобы дать Меро отдышаться. Габриэль бежал впереди, обнюхивая лисьи следы и кроличьи норки. Несмотря на возраст, у Меро была легкая, раскованная походка, и Лили нравилось наблюдать, как она неторопливым, величественным движением высоко вскидывает ногу при каждом шаге.
Пока они шли, Меро рассказывала о других богах и о священных местах, в которых они обитали. Феи, эльфы, души умерших гнездятся повсюду, сказала она, – в скалах и колодцах, на деревьях и вершинах холмов, даже под камнями. Лили слушала в немом изумлении: раньше она думала, что Меро христианка. Они остановились у высокого, покрытого лишайниками каменного столба, стоявшего на небольшом возвышении. На столбе не было никакой надписи, его верхушку давно уже унесло время. Лили взглянула на него в задумчивости, невольно ощутив величие фаллического символа.
– А здесь живет какой-нибудь бог? – полушутя спросила она.
– Да, конечно, очень могучий. А вон там – еще один, – Меро указала на стоящее за холмом расщепленное грозой дерево, обугленное, узловатое, словно скрюченное болью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63