Однако, когда Кадфаэль вышел со свертком под мышкой, она стояла там, в коридоре, — высокая девушка с бледным лицом и огромными гордыми и встревоженными глазами. Ее черные волосы были распущены по плечам. По напряженному выражению лица Эрмины он понял: она заглянула в комнату, услышав их голоса, и отпрянула в ужасе от того, что увидела. Девушка укрылась в тени, поджидая Кадфаэля. Он почувствовал, что она дрожит, когда твердо взял ее за руку и поспешно повел в зал к очагу, где еще теплился разожженный днем огонь. Если бы не его слабый отблеск, тут было бы совсем темно. Монах почувствовал, как девушка вздохнула и расслабилась — ей было легче оттого, что не видно ее лица. Монах нагнулся, чтобы помешать угли в очаге, увидел, как разлетелись искры, и ощутил благодатное тепло.
— Садитесь сюда и грейтесь, дитя мое. Вот так, садитесь и ничего не бойтесь. Сегодня утром Ив был жив и бодр, и завтра мы привезем его обратно, если это в человеческих силах.
Рука, которой она держалась за его рукав, медленно разжалась. Прислонившись к стене, Эрмина вытянула к огню ноги. На ней снова было крестьянское платье, в котором она вошла в ворота монастыря, а ноги были босые.
— Милая девушка, вам давно полагается спать. Разве вы не можете предоставить все нам, а главное — Богу?
— Бог позволил ей умереть, — сказала Эрмина дрожащим голосом. — Это ее вещи — я знаю, я видела! Это плат и ряса Хиларии. Что делал Бог, когда ее осквернили и убили?
— Господь все видел и готовил возле себя место для маленькой святой. Вы хотите, чтобы она оттуда вернулась?
Он сел возле девушки, сочувствуя ее горю и угрызениям совести. Кто мог обвинить себя в большей степени? И кто больше других нуждался в бережном обращении и руководстве, учитывая опасность такого саморазрушительного гнева?
— Ведь это они ее убили, кто же еще! Я не могла уснуть и пошла узнать, нет ли новостей, и тут услышала ваши голоса. Я не подслушивала, только открыла дверь — и увидела ее вещи.
— Вы не сделали ничего плохого, — мягко сказал брат Кадфаэль. — И я расскажу вам все, что знаю, вы этого заслуживаете. Но я еще раз вас предупреждаю, что вы не можете взять на себя вину другого человека. Что касается вашей собственной вины — это другое дело. Но эта смерть… За нее вы не в ответе. А теперь вы меня выслушаете?
— Да, — сказала она покорно, но в то же время явно не желая смиряться. — Что ж, если я не могу признать себя виноватой, то по законам чести я должна отомстить.
— Это все в руках Божьих — так нас учат.
— Но это также долг моей крови, моего древнего рода — так учили меня.
Подобная точка зрения была столь же правомерна, как и его собственная. Монах даже не был уверен, сидя подле этой девушки и слушая ее с жаром высказанные доводы, что не разделяет ее позицию. «Конечно, — подумал Кадфаэль, — христианин не должен стремиться к мщению. Но и он, и эта знатная девушка — оба жаждали справедливости, только она, воспитанная иначе, называла это мщением, а он — нет. Такая бескомпромиссная приверженность к справедливости может либо все сжечь на своем пути, либо перерасти со временем в жизненную мудрость. Дай Бог, чтобы эта сирота нашла свою собственную дорогу в жизни — ведь ей только восемнадцать!»
— Вы мне покажете? — спросила Эрмина чуть ли не смиренно. — Мне бы хотелось прикоснуться к ее рясе, я знаю, она у вас. — Однако пусть смиренно, но она явно нащупывала путь к своей собственной цели. Ее смирение, как уже понял брат Кадфаэль, — всегда средство достигнуть какой-то своей цели. Но ее искренняя любовь к покойной подруге не вызывала никаких сомнений.
— Вот она, — сказал Кадфаэль, развернув на скамейке сверток и откладывая в сторону плащ брата Элиаса. Прядь конских волос цвета примулы выпала из складок плаща и упала к ее ногам. Эрмина подобрала этот клок гривы и стала, нахмурившись, разглядывать его, затем вопросительно взглянула на брата Кадфаэля.
— А это откуда?
— Возле той хижины некоторое время простояла привязанная лошадь, на снегу остался ее помет. Она терлась гривой об угол сруба.
— В ту самую ночь? — спросила девушка.
— Кто может с уверенностью сказать? Но этот помет не был свежим, его уже покрыл снег. Возможно, что и в ту ночь.
— Место, где вы нашли ее тело, далеко оттуда? — спросила Эрмина.
— Не так близко, чтобы можно было легко отнести туда тело, даже в попытке скрыть обстоятельства преступления, — если только у убийцы не было лошади.
— Да, я тоже так подумала, — согласилась Эрмина.
Отложив клок конских волос, она взяла в руки рясу. Брат Кадфаэль наблюдал, как она, разложив рясу на коленях, осторожно проводит руками по складкам. Ее пальцы наткнулись на затвердевшие места, остановились на пятне в области правой груди, проследили мятые складки, расходившиеся оттуда, и вернулись назад.
— Это кровь? — удивленно спросила девушка. — Но ведь у нее не было ран. Вы же рассказывали мне, как она умерла.
— Это правда. Но все-таки это кровь. На лице и теле были царапины, кровоподтеки, хотя раны не было.
— Царапины! — повторила Эрмина, сверкнув на Кадфаэля своими огромными темными глазами. Она приложила ладонь к засохшему пятну на ткани — пятно явно не могло быть всего-навсего результатом царапин и кровоподтеков. Значит, это не кровь Хиларии, пятно появилось снаружи… — Это его кровь! — воскликнула Эрмина, внезапно догадавшись. — Молодчина, она расцарапала его до крови! Я бы выцарапала ему глаза, убила бы! Но она, такая хрупкая и кроткая!
Почти прокричав все это, девушка замерла, приложив рясу к своей груди, словно примеряя ее, и красные отблески огня скользили по ее лицу, отражаясь в глазах. Наконец она шевельнулась и, спокойно поднявшись, аккуратно сложила рясу, разгладив складки.
— Можно мне подержать ее у себя? — спросила Эрмина, показав на рясу. — До тех пор, — произнесла она с ударением, — пока я не столкнусь с убийцей!
Глава одиннадцатая
Рано утром, едва рассвело, Хью Берингар выехал из Бромфилда в Ладлоу, чтобы собрать свой отряд и двинуться к вершине Титтерстон Кли. Брат Кадфаэль натянул сапоги, подпоясал рясу, чтобы удобней было скакать верхом, и, взяв плащ, отправился вместе с Хью. Он должен был выполнять обязанности проводника. В заплечный мешок он положил бинты и мази, так как к концу дня могло быть много раненых.
Перед отъездом Кадфаэль не видел Эрмину и с облегчением решил, что она, должно быть, еще крепко спит. Накануне он почувствовал в ней какую-то напряженность и замкнутость, и это вызвало у него безотчетное беспокойство. Конечно, ее состояние объяснялось страхом за брата и горем из-за гибели подруги, но больше всего — чувством вины, хотя она уже исповедалась и покаялась в своих прегрешениях.
Спокойствие, с каким Эрмина вчера вечером вышла из комнаты, прижимая к себе рясу сестры Хиларии, походило на напряженность натянутой струны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62