Это есть описание тошноты или цветущего папоротника. Может быть, я желала того, что уже было, как в случае Мишеля Лери, не обретая и не ощущая обретенного желанием. Мне кажется, что мы не имена самим себе. Мы самим себе никто. Для кого-то иногда мы кто-то. С годами проходит и это. Мне также кажется, что вещи тоже не тождественны себе самим. Мне многое кажется. Например, что время просто есть, то есть - его никогда не будет, точно так же, как и не было. На самом деле сигарета должна была желать его, а следовательно признать (договор) его желание, тем самым его бытие, чего не произошло. Эти тоже разминулись. Какая досада! Я укладывала горстями воду в песок.
Тогда я, конечно, думала по-другому. Мы обращались к народу. Птицы. Множественность, осуществляемая мной и во мне. Я не о том, какой пол, не о грамматическом роде. Тема казалась неисчерпаемой. В том-то и заключается, подозреваю, изъян. Но зимой все по-другому. Зимой оперение меняется. Оно также несет на себе цвета солнца. Так, если взять, к примеру, утро в пустой квартире, серый свет, открытую дверь балкона, снег, залетающий в комнату; он ложится на стул, тает на полу, легкий озноб, платок на плечах, тает в волосах. Фабула внутренней речи не содержит ни одного сгустка существенности. В такое утро можешь безбоязненно считать, что день благорасположен к тебе, что ты могла бы выйти на улицу и вполне внятно сказать себе или другим: "Повсюду невероятно покойно; а что, если закрыть глаза?" Когда гололед, наклоняйся. И иди. Взять, к примеру, юношу в очереди. Мы стояли пятый час. Я открыла глаза, глянула на часы. Изредка кто-то уходил, другой возвращался. Многие уходили, но многие возвращались. Я тоже пробовала, но потом отказалась от такой тактики. И иди, балансируя на вялой черте стирания, напоминая, прежде всего самой себе, дребезжащий звук, вырытый из папиросной бумаги, налипшей на гребешок. Губы. Рот. Горло. Дыхание. Диафрагма. Система сужений, напряжения и распрямления папируса. Сирены и слух - одно и то же. В книге "Императоры, черепахи и зеркала" пишется, что ожидание следует пить полной мерой. Я видела детей в праздники Осхофориев, я видела холмы и страшной силы, сияющее из моря, солнце, в котором мир созерцал себя, отражаясь от меловых скал. На шестой час, смущаясь, юноша, сказал мне "Вы очень красивы".
У меня мелькнуло, что как только приду домой, непременно гляну в зеркало, чтобы убедиться в сказанном, но тут же рассмеялась, вообразив, как его легкое желание развеется по ветру, исчезнет, сгинет, прежде чем я возвращусь. Сколько мне лет? С чем я вернусь? С десятком яиц, бутылкой растительного масла, с якобы его признанием? Но, взяв все это, взяв многое другое, даже приняв во внимание сокрытые в капле туши все вселенные - нельзя будет ответить на то, о чем мне спрашивать не хочется. Слова отмирают во мне, как отмирает эпителий, превращаясь в обыкновенную повседневную пыль, которую в домах стирают тряпками с различных поверхностей. Точнее, они становятся тем же, чем и многие другие предметы, о которых я, кажется, говорила несколько минут назад, хотя в том у меня нет полной уверенности. Возможно, я говорила о чем-то другом, но имеет ли это значение для кого-то? О чем мы говорим, когда говорим? О чем я говорила, когда один мой знакомый позвонил мне тем утром и долго убеждал принять его предложение. К сожалению, в памяти осталось только то, что меня окружало в те минуты, а поскольку оно в высшей степени неинтересно (как, например, в данный момент я), лучше не вспоминать. Однако мой знакомый был (нет-нет, не был, а есть; напротив, была - я, во всяком случае, такова логика, которая беструдно испаряется во мне, подобно жидкому азоту) - нет, он есть то, что, кажется, называется режиссером. Иными словами, человеком, увлеченным тем, что посредством не только не очень сложных, но попросту - неимоверно примитивных инструментов, создает процедуру совмещения множества как бы отпечатков с окружающего его "реального", - конечно, можно рассказать об этих механизмах подробней, но что в них изменит мой рассказ? рассудок? Станут ли они от того таинственней, сложней?1 - поэтому лишь отмечу, что, меняя эти отпечатки местами, наделяя их чужими голосами, понуждая людей располагаться в их пределах, двигаться, говорить согласно его предположениям, основания которых, говоря откровенно, остаются для меня весьма расплывчатыми, он неотступно пользуется словами: "событие", "ценность", "человек", "судьба" и еще какими-то, не помню... помню единственное, что, когда он позвонил, я еще достаточно хорошо понимала их значения. Взять, хотя бы, тот случай, о котором недавно передавали по радио. Воздух состоит из голосов, у каждого свое имя: "ржавчина", "бег по дорогам", "корона"... Надо знать все. Сын в возрасте 24 лет выдавил глаза матери, чтобы та не видела творящегося в мире насилия. Не знаю даже, почему он позвонил. Наверное, потому что я тоже каким-то образом имела отношение к роду его увлечений. Видимо, поэтому он позвонил мне утром, когда я стояла у раскрытой двери балкона и смотрела, как падает снег или как горизонтальные волокна отдельных созвучий пересекают косые линии - не понять, из чего они сделаны, из голосов? - исчезновения звука. В местах пересечения возникало нечто совсем несоизмеримое ни с безмолвием, ни с музыкой. Или возьмем серебряную ложку, летящую к полу, розу, менструальные выделения, нить как таковую, обрыв, срез, половину яблока. Теперь стало больше цветов на улицах. Если бы "истоки" были доступны мне раньше, я, вне сомнения, никогда бы не согласилась помочь моему знакомому, который позвонил утром по телефону и предложил записать все его соображения, т. е. придать им общепринятую форму слов, благодаря которой его персонажи смогли бы двигаться, рассыпаясь на мириад отпечатков, благодаря чему слово "истоки" нашло бы свое место в списках сделанного за день. Хочу ли я справедливости в мире?
____________________ 1 Мне было легче поверить мальчику на диком пляже в Алупке (меня тоже возили в детстве к морю), который, раскладывая особым образом гальку, каждый раз давал определенное название своим камушкам - "ржавчина", "корона", "книга", "бег по дорогам" и так далее. То есть, я хотела спросить - кто-нибудь когда-нибудь видел, как обрушивается дождь семян, когда срывается ветер, когда уже осень, и сквозь дождь слышен шорох падающих листьев? Преобладает серый цвет. Смущает и однообразие нашей внутренней речи, состоящее всего-навсего из одних намерений этой речи. Все остальное известно. С самого начала все известно. Свет ровный, мягкий, обволакивающий. Что меня интересовало в ту пору? Высказанному вовне откликаются параллельные, сходящиеся в клетках отслоившегося от скорости. Скорее всего, что-то произошло, потому что я, не думая, дала согласие.
1 2 3 4
Тогда я, конечно, думала по-другому. Мы обращались к народу. Птицы. Множественность, осуществляемая мной и во мне. Я не о том, какой пол, не о грамматическом роде. Тема казалась неисчерпаемой. В том-то и заключается, подозреваю, изъян. Но зимой все по-другому. Зимой оперение меняется. Оно также несет на себе цвета солнца. Так, если взять, к примеру, утро в пустой квартире, серый свет, открытую дверь балкона, снег, залетающий в комнату; он ложится на стул, тает на полу, легкий озноб, платок на плечах, тает в волосах. Фабула внутренней речи не содержит ни одного сгустка существенности. В такое утро можешь безбоязненно считать, что день благорасположен к тебе, что ты могла бы выйти на улицу и вполне внятно сказать себе или другим: "Повсюду невероятно покойно; а что, если закрыть глаза?" Когда гололед, наклоняйся. И иди. Взять, к примеру, юношу в очереди. Мы стояли пятый час. Я открыла глаза, глянула на часы. Изредка кто-то уходил, другой возвращался. Многие уходили, но многие возвращались. Я тоже пробовала, но потом отказалась от такой тактики. И иди, балансируя на вялой черте стирания, напоминая, прежде всего самой себе, дребезжащий звук, вырытый из папиросной бумаги, налипшей на гребешок. Губы. Рот. Горло. Дыхание. Диафрагма. Система сужений, напряжения и распрямления папируса. Сирены и слух - одно и то же. В книге "Императоры, черепахи и зеркала" пишется, что ожидание следует пить полной мерой. Я видела детей в праздники Осхофориев, я видела холмы и страшной силы, сияющее из моря, солнце, в котором мир созерцал себя, отражаясь от меловых скал. На шестой час, смущаясь, юноша, сказал мне "Вы очень красивы".
У меня мелькнуло, что как только приду домой, непременно гляну в зеркало, чтобы убедиться в сказанном, но тут же рассмеялась, вообразив, как его легкое желание развеется по ветру, исчезнет, сгинет, прежде чем я возвращусь. Сколько мне лет? С чем я вернусь? С десятком яиц, бутылкой растительного масла, с якобы его признанием? Но, взяв все это, взяв многое другое, даже приняв во внимание сокрытые в капле туши все вселенные - нельзя будет ответить на то, о чем мне спрашивать не хочется. Слова отмирают во мне, как отмирает эпителий, превращаясь в обыкновенную повседневную пыль, которую в домах стирают тряпками с различных поверхностей. Точнее, они становятся тем же, чем и многие другие предметы, о которых я, кажется, говорила несколько минут назад, хотя в том у меня нет полной уверенности. Возможно, я говорила о чем-то другом, но имеет ли это значение для кого-то? О чем мы говорим, когда говорим? О чем я говорила, когда один мой знакомый позвонил мне тем утром и долго убеждал принять его предложение. К сожалению, в памяти осталось только то, что меня окружало в те минуты, а поскольку оно в высшей степени неинтересно (как, например, в данный момент я), лучше не вспоминать. Однако мой знакомый был (нет-нет, не был, а есть; напротив, была - я, во всяком случае, такова логика, которая беструдно испаряется во мне, подобно жидкому азоту) - нет, он есть то, что, кажется, называется режиссером. Иными словами, человеком, увлеченным тем, что посредством не только не очень сложных, но попросту - неимоверно примитивных инструментов, создает процедуру совмещения множества как бы отпечатков с окружающего его "реального", - конечно, можно рассказать об этих механизмах подробней, но что в них изменит мой рассказ? рассудок? Станут ли они от того таинственней, сложней?1 - поэтому лишь отмечу, что, меняя эти отпечатки местами, наделяя их чужими голосами, понуждая людей располагаться в их пределах, двигаться, говорить согласно его предположениям, основания которых, говоря откровенно, остаются для меня весьма расплывчатыми, он неотступно пользуется словами: "событие", "ценность", "человек", "судьба" и еще какими-то, не помню... помню единственное, что, когда он позвонил, я еще достаточно хорошо понимала их значения. Взять, хотя бы, тот случай, о котором недавно передавали по радио. Воздух состоит из голосов, у каждого свое имя: "ржавчина", "бег по дорогам", "корона"... Надо знать все. Сын в возрасте 24 лет выдавил глаза матери, чтобы та не видела творящегося в мире насилия. Не знаю даже, почему он позвонил. Наверное, потому что я тоже каким-то образом имела отношение к роду его увлечений. Видимо, поэтому он позвонил мне утром, когда я стояла у раскрытой двери балкона и смотрела, как падает снег или как горизонтальные волокна отдельных созвучий пересекают косые линии - не понять, из чего они сделаны, из голосов? - исчезновения звука. В местах пересечения возникало нечто совсем несоизмеримое ни с безмолвием, ни с музыкой. Или возьмем серебряную ложку, летящую к полу, розу, менструальные выделения, нить как таковую, обрыв, срез, половину яблока. Теперь стало больше цветов на улицах. Если бы "истоки" были доступны мне раньше, я, вне сомнения, никогда бы не согласилась помочь моему знакомому, который позвонил утром по телефону и предложил записать все его соображения, т. е. придать им общепринятую форму слов, благодаря которой его персонажи смогли бы двигаться, рассыпаясь на мириад отпечатков, благодаря чему слово "истоки" нашло бы свое место в списках сделанного за день. Хочу ли я справедливости в мире?
____________________ 1 Мне было легче поверить мальчику на диком пляже в Алупке (меня тоже возили в детстве к морю), который, раскладывая особым образом гальку, каждый раз давал определенное название своим камушкам - "ржавчина", "корона", "книга", "бег по дорогам" и так далее. То есть, я хотела спросить - кто-нибудь когда-нибудь видел, как обрушивается дождь семян, когда срывается ветер, когда уже осень, и сквозь дождь слышен шорох падающих листьев? Преобладает серый цвет. Смущает и однообразие нашей внутренней речи, состоящее всего-навсего из одних намерений этой речи. Все остальное известно. С самого начала все известно. Свет ровный, мягкий, обволакивающий. Что меня интересовало в ту пору? Высказанному вовне откликаются параллельные, сходящиеся в клетках отслоившегося от скорости. Скорее всего, что-то произошло, потому что я, не думая, дала согласие.
1 2 3 4