И вдруг страшная мысль поразила хана. Он понял, что высматривала кровожадная птица в густых ковылях. Глаза Бату-хана метнулись к подножью кургана, туда, где, беспечный и счастливый, играл его сын. С диким, хриплым криком вскочил он на ноги, но орел опередил его. Сложив крылья, птица камнем ринулась к земле, туда, где мелькал красный чапан Барака.
— Сюда! Сюда!.. — рычал Бату-хан. Задыхаясь, спотыкаясь о камни, он бежал к Бараку, широко раскинув руки.
Черная птица тяжело оторвалась от земли, сжимая в когтях красный живой комочек, и пронзительный крик сына, полный боли, отчаяния и ужаса, ударил в уши Бату-хана. Он больше не мог бежать. Безумными глазами смотрел, как все выше и выше уходит в небо орел и как бьется в его железных когтях тельце сына, похожее с земли на маленькую капельку крови.
Бату-хан, железный Бату, с самого рождения не знавший жалости ко всему живущему на земле, тихо плакал. Он, привыкший посылать на смерть тысячи людей, получавший наслаждение оттого, что земля становилась красной от крови, понял, что смерть — это мука, смерть — ни с чем не сравнимая боль. Огонь пожарища, вопли побежденных, умирающих под не знающими пощады монгольскими мечами, картины, от которых могли бы подняться дыбом волосы, всегда доставляли ему радость. В этот миг они словно заново пронеслись перед его мысленным взором, и страшная дрожь сотрясла все его тело. Неужели смерть сына — это предначертание судьбы, рок, от которого не уйти и который все равно настигнет, кем бы ты ни был — простым воином или повелителем Золотой Орды? Достаточно было одного движения руки Бату, и рушились города и покорялись страны. Сегодня под рукой не оказалось простого лука и одной стрелы, чтобы спасти сына. Впервые за всю свою жизнь суровый Бату-хан ощутил любовь и нежность к живому существу, но судьба настигла его в образе черного орла и отняла радость. Рок неумолим, и нет такой силы, которая бы могла остановить его.
Бату представил, как терзают тело его сына кривые когти орла, и от бессильной ярости заскрипел зубами. Что мог сделать он, великий и могучий хан, против судьбы?
Перед глазами вдруг всплыла картина двадцатилетней давности. Его тумены, состоявшие из кэшиктэн , осадили небольшую крепость маленького горного племени. Мужчины погибли в неравной схватке, и крепость обороняли только женщины. Они умирали от ран, голода и жажды, но не открыли ворот. В горы пришла осень, и пора было уводить тумены в степь, а крепость оставалась неприступной. И тогда Бату-хан пошел на хитрость. Он велел сказать ее защитницам: «Сдавайтесь. Мы убьем вас, но не тронем ваших детей».
Их было всего сто, защитниц крепости, — израненные, полуживые, они были непобедимы, потому что силы им давала любовь к детям. Ради детей они поверили хану. Но Бату не сдержал слова. На глазах матерей его воины изрубили детей кривыми монгольскими саблями. Сердце Бату не дрогнуло в тот миг. Он равнодушно смотрел, как лилась кровь, слушал страшные крики, и зарево пожарища играло в его зрачках. Эта жестокость поразила даже монголов. Воины шептали: «Жив еще Чингиз-хан. Его дух переселился в Бату».
Да, Бату-хан всегда был жесток и беспощаден. Тогда сто женщин были бессильны перед Бату — судьбой, сегодня он, непобедимый владыка, оказался бессильным перед судьбой в образе орла.
Хан считал, что жизнь — это борьба, и потому справедливо, что побеждает в ней сильный. Вчера таким был он сам, а сегодня сила оказалась за черным орлом. Так было, так будет всегда. Иной не представлял Бату себе жизнь, и потому одной из первых была мысль о мести. С того момента, когда он увидел солнце и степь, хан знал — врага нельзя щадить. Порой ему казалось, что все это вошло в него с молоком матери, и потому Бату всегда и повсюду был безжалостным к тем, кто вставал на его пути или стремился посягнуть на его честь. Только кровь могла искупить кровь. Иные решения были ему неведомы. Только когда Бату собственными руками убьет черного орла и напьется его горячей крови, только тогда будет отомщен Барак. Хан был сыном степи и знал повадки орлов. Проклятая птица рано или поздно вернется туда, где однажды нашла добычу.
О страшной смерти Барака Бату-хан не сказал никому. Народ, привыкший к его величию, веривший, что хану помогает само Небо, не должен был знать, что с внуком Чингиз-хана может случиться то же, что и с обычным смертным. Да и враги обрадуются, разнесут по всей земле весть о его горе.
В ставке никто не решился спросить, куда исчез мальчик. Сотня личных тело— хранителей хана, видевшая все издали, в эту же ночь была отравлена колдовским настоем. Бату действовал по завету, оставленному Чингиз-ханом: «О ханской тайне не должна знать ни одна живая душа».
Как и прежде, ежедневно он занимался делами Орды: принимал послов, отдавал приказы. Казалось, близкая смерть не пугала его. Хотя каждый, кто имел глаза, видел, как все более немощным становится тело Бату-хана. Немигающие, похожие на дедовские раскосые глаза его, всегда грозные, сделались теперь мутными и тусклыми.
Лишь после полудня, покончив со всеми делами, Бату надевал красный чапан и шапку, отороченную выдрой, — такие же, как носил Барак, — и уезжал в степь к заветному кургану. Телохранители следовали за ним на почтительном расстоянии, боясь потревожить хана. Иссушенный болезнью, маленький и слабый, он медленно ехал по степи, и здесь, где никто не мог видеть его лица, к нему снова возвращались тяжелые и мрачные мысли. С каждым днем он все меньше боялся смерти и все дороже становился ему каждый прожитый миг. Месяц назад тибетский лекарь, присланный великим ханом Каракорума Менгу, чтобы лечить Бату, сказал: «Высо-кочтимый хан Золотой Орды, в подлунном мире нет такого лекарства, которое бы могло вылечить вашу болезнь. Человек покидает этот мир, когда из двадцати частей воды, которая есть в его теле, остается лишь одна. С этим ничего не поделаешь. Кровь становится густой, и никакие радости мира уже не заставят ее бежать по жилам. Сколько вам осталось жить — я не знаю. Все в руках Неба».
Они сидели в шатре одни, а Бату-хан, прикрыв глаза тяжелыми веками, слушал тихие слова лекаря. И ничего, кроме горечи, не было в этот миг у него в душе. Он никому не рассказывал об этом разговоре, но помнил о нем постоянно.
Конь хорошо знал привычный путь. Он легко поднимал Бату-хана на вершину кургана. Хан отпускал коня, и тот уходил в степь, туда, где на расстоянии полета стрелы прятались в высоких травах телохранители. Один Бату знал, зачем он приезжает сюда каждый день. Хан ждал орла. Для этого он надевал красный чапан, для этого прятал под его полой острый меч. Бату верил, что птица ошибется и примет его иссушенное болезнью тело за тело ребенка.
Пристально оглядев небо, хан садился на камень и терпеливо начинал ждать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
— Сюда! Сюда!.. — рычал Бату-хан. Задыхаясь, спотыкаясь о камни, он бежал к Бараку, широко раскинув руки.
Черная птица тяжело оторвалась от земли, сжимая в когтях красный живой комочек, и пронзительный крик сына, полный боли, отчаяния и ужаса, ударил в уши Бату-хана. Он больше не мог бежать. Безумными глазами смотрел, как все выше и выше уходит в небо орел и как бьется в его железных когтях тельце сына, похожее с земли на маленькую капельку крови.
Бату-хан, железный Бату, с самого рождения не знавший жалости ко всему живущему на земле, тихо плакал. Он, привыкший посылать на смерть тысячи людей, получавший наслаждение оттого, что земля становилась красной от крови, понял, что смерть — это мука, смерть — ни с чем не сравнимая боль. Огонь пожарища, вопли побежденных, умирающих под не знающими пощады монгольскими мечами, картины, от которых могли бы подняться дыбом волосы, всегда доставляли ему радость. В этот миг они словно заново пронеслись перед его мысленным взором, и страшная дрожь сотрясла все его тело. Неужели смерть сына — это предначертание судьбы, рок, от которого не уйти и который все равно настигнет, кем бы ты ни был — простым воином или повелителем Золотой Орды? Достаточно было одного движения руки Бату, и рушились города и покорялись страны. Сегодня под рукой не оказалось простого лука и одной стрелы, чтобы спасти сына. Впервые за всю свою жизнь суровый Бату-хан ощутил любовь и нежность к живому существу, но судьба настигла его в образе черного орла и отняла радость. Рок неумолим, и нет такой силы, которая бы могла остановить его.
Бату представил, как терзают тело его сына кривые когти орла, и от бессильной ярости заскрипел зубами. Что мог сделать он, великий и могучий хан, против судьбы?
Перед глазами вдруг всплыла картина двадцатилетней давности. Его тумены, состоявшие из кэшиктэн , осадили небольшую крепость маленького горного племени. Мужчины погибли в неравной схватке, и крепость обороняли только женщины. Они умирали от ран, голода и жажды, но не открыли ворот. В горы пришла осень, и пора было уводить тумены в степь, а крепость оставалась неприступной. И тогда Бату-хан пошел на хитрость. Он велел сказать ее защитницам: «Сдавайтесь. Мы убьем вас, но не тронем ваших детей».
Их было всего сто, защитниц крепости, — израненные, полуживые, они были непобедимы, потому что силы им давала любовь к детям. Ради детей они поверили хану. Но Бату не сдержал слова. На глазах матерей его воины изрубили детей кривыми монгольскими саблями. Сердце Бату не дрогнуло в тот миг. Он равнодушно смотрел, как лилась кровь, слушал страшные крики, и зарево пожарища играло в его зрачках. Эта жестокость поразила даже монголов. Воины шептали: «Жив еще Чингиз-хан. Его дух переселился в Бату».
Да, Бату-хан всегда был жесток и беспощаден. Тогда сто женщин были бессильны перед Бату — судьбой, сегодня он, непобедимый владыка, оказался бессильным перед судьбой в образе орла.
Хан считал, что жизнь — это борьба, и потому справедливо, что побеждает в ней сильный. Вчера таким был он сам, а сегодня сила оказалась за черным орлом. Так было, так будет всегда. Иной не представлял Бату себе жизнь, и потому одной из первых была мысль о мести. С того момента, когда он увидел солнце и степь, хан знал — врага нельзя щадить. Порой ему казалось, что все это вошло в него с молоком матери, и потому Бату всегда и повсюду был безжалостным к тем, кто вставал на его пути или стремился посягнуть на его честь. Только кровь могла искупить кровь. Иные решения были ему неведомы. Только когда Бату собственными руками убьет черного орла и напьется его горячей крови, только тогда будет отомщен Барак. Хан был сыном степи и знал повадки орлов. Проклятая птица рано или поздно вернется туда, где однажды нашла добычу.
О страшной смерти Барака Бату-хан не сказал никому. Народ, привыкший к его величию, веривший, что хану помогает само Небо, не должен был знать, что с внуком Чингиз-хана может случиться то же, что и с обычным смертным. Да и враги обрадуются, разнесут по всей земле весть о его горе.
В ставке никто не решился спросить, куда исчез мальчик. Сотня личных тело— хранителей хана, видевшая все издали, в эту же ночь была отравлена колдовским настоем. Бату действовал по завету, оставленному Чингиз-ханом: «О ханской тайне не должна знать ни одна живая душа».
Как и прежде, ежедневно он занимался делами Орды: принимал послов, отдавал приказы. Казалось, близкая смерть не пугала его. Хотя каждый, кто имел глаза, видел, как все более немощным становится тело Бату-хана. Немигающие, похожие на дедовские раскосые глаза его, всегда грозные, сделались теперь мутными и тусклыми.
Лишь после полудня, покончив со всеми делами, Бату надевал красный чапан и шапку, отороченную выдрой, — такие же, как носил Барак, — и уезжал в степь к заветному кургану. Телохранители следовали за ним на почтительном расстоянии, боясь потревожить хана. Иссушенный болезнью, маленький и слабый, он медленно ехал по степи, и здесь, где никто не мог видеть его лица, к нему снова возвращались тяжелые и мрачные мысли. С каждым днем он все меньше боялся смерти и все дороже становился ему каждый прожитый миг. Месяц назад тибетский лекарь, присланный великим ханом Каракорума Менгу, чтобы лечить Бату, сказал: «Высо-кочтимый хан Золотой Орды, в подлунном мире нет такого лекарства, которое бы могло вылечить вашу болезнь. Человек покидает этот мир, когда из двадцати частей воды, которая есть в его теле, остается лишь одна. С этим ничего не поделаешь. Кровь становится густой, и никакие радости мира уже не заставят ее бежать по жилам. Сколько вам осталось жить — я не знаю. Все в руках Неба».
Они сидели в шатре одни, а Бату-хан, прикрыв глаза тяжелыми веками, слушал тихие слова лекаря. И ничего, кроме горечи, не было в этот миг у него в душе. Он никому не рассказывал об этом разговоре, но помнил о нем постоянно.
Конь хорошо знал привычный путь. Он легко поднимал Бату-хана на вершину кургана. Хан отпускал коня, и тот уходил в степь, туда, где на расстоянии полета стрелы прятались в высоких травах телохранители. Один Бату знал, зачем он приезжает сюда каждый день. Хан ждал орла. Для этого он надевал красный чапан, для этого прятал под его полой острый меч. Бату верил, что птица ошибется и примет его иссушенное болезнью тело за тело ребенка.
Пристально оглядев небо, хан садился на камень и терпеливо начинал ждать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80