По его словам, он в назначенное время прибыл в дом пригласившего его лица — человека, как он не преминул мне сообщить, занимающего очень видное положение, — и оказался в весьма избранном обществе. Он намеревался приехать последним, но выяснилось, что ждут еще какого-то Скрупера… или Прайса — а может быть, его звали и так и этак. Однако вскоре явился и этот гость, рассказывал мистер Постлуэйт, после чего все общество проследовало в столовую.
Во время обеда, великолепие которого я не стану описывать, эти двое непрерывно портили друг другу кровь. Между ними то и дело (в этом оба рассказа вполне совпадали) происходили столкновения, они перебивали друг друга, мешали рассказывать анекдоты, так что в конце концов преисполнились взаимной ненависти: чувство, которое христиане-соседи на званых обедах нередко испытывают друг к другу. Вероятно, каждый слышал, что другой слывет «присяжным остряком», хотя до этого вечера встречаться им не приходилось.
Согласно постлуэйтовской версии, этот джентльмен в течение всего банкета, а особенно в минуты, когда мой первый патрон слишком уж ему досаждал, утешался мыслью об оружии, которым он в надлежащее время нанесет своему сопернику смертельный удар. Оружием этим был мой каламбур — мой каламбур на злобу дня.
Решительная минута наступила. Я содрогаюсь, продолжая мое повествование. Обед кончился, гости выпили по первой рюмке вина, и мистер Керби Постлуэйт начал мягко, без нажима, но со всей сноровкой ветерана-острослова подводить разговор к теме. Он сидел неподалеку от моего первого патрона, мистера Прайса Скрупера. Каково же было удивление мистера Постлуэйта, когда он услышал, что этот последний тоже подводит находящуюся в его юрисдикции часть разговора все к той же теме! «Кажется, он заметил, чего я хочу, и подыгрывает мне, — подумал мой второй клиент. — Может быть, он вовсе не такой уж несносный человек. В следующий раз я отплачу ему такой же услугой». Но эта приятная надежда тешила его недолго. Близился взрыв! Внезапно раздались два голоса:
Мистер Прайс Скрупер: Когда я утром размышлял об этом, мне в голову пришел каламбур
Мистер Керби Постлуэйт: Нынче утром кое-что в этой связи внезапно навело меня на мысль о каламбуре…
Тут оба умолкли, сбив друг друга.
— Прошу прощения, — любезно прошипел мой первый патрон, — вы говорили, что вы…
— …придумал каламбур, — ответил мой второй патрон. — Вот именно. Но если не ошибаюсь, и вы упомянули о чем-то подобном?
— Упомянул.
Тут уже умолкли все сидевшие за столом. Наконец молчание, нарушил некий знатный вельможа:
— Какое удивительное совпадение!
— Но как бы то ни было, — воскликнул хозяин дома, — надо кого-нибудь из них выслушать. Продолжайте, Скрупер, вы же начали первым.
— Мистер Постлуэит, я жажду вашего каламбура, — вмешалась хозяйка, питавшая слабость к мистеру Постлуэйту.
В результате оба джентльмена помолчали, а потом заговорили разом, и дуэт возобновился.
Мистер Прайс Скрупер: При каких обстоятельствах садовник, живущий дарами своего сада…
Мистер Керби Постлуэит: При каких обстоятельствах садовник, живущий дарами своего сада…
Раздался общий хохот, и на всех лицах отразилось недоумение.
— Наши каламбуры, кажется, несколько похожи? — с горечью произнес мистер Постлуэит, подозрительно глядя на моего первого патрона.
— В жизни не слыхивал ни о чем подобном, — ответил тот.
— Великие умы сходятся, — заметил вельможа, которому принадлежало высказывание об «удивительном совпадении».
— Во всяком случае, выслушаем одного из них, — настаивал хозяин дома. — Может быть, дальше у них пойдет по-разному! Продолжайте, Скрупер.
— Да, выслушаем одного из них до конца, — протянула хозяйка и посмотрела на мистера Постлуэйта. Но тот был слишком оскорблен. Мистер Прайс Скрупер воспользовался случаем и изложил каламбур целиком.
— При каких обстоятельствах, — повторил он, — садовник, живущий дарами своего сада, бывает изменником?
— Но это же мой каламбур! — воскликнул мистер Постлуэйт, едва тот умолк. — Его придумал я.
— О нет, уверяю вас, это мой каламбур, — упорствовал мистер Скрупер. — Я придумал его сегодня утром, когда брился.
Тут опять наступила тишина, прерываемая лишь возгласами удивления всех присутствующих во главе с вельможей.
И снова хозяин дома спас положение.
— Чтобы разрешить эту трудность, — сказал он, — нужно выяснить, кто из двух наших друзей знает ответ. Кто знает ответ, тому и принадлежит каламбур. Пусть оба они напишут ответ на листке бумаги и вручат его мне. Если ответы окажутся одинаковыми, совпадение действительно можно будет назвать неслыханным.
— Кроме меня, ответ никому не известен, — заметил мой первый патрон, кончив писать и складывая листок. Мой второй патрон проделал то же и сказал:
— Я один знаю ответ.
Хозяин дома развернул листки и прочел по очереди:
Ответ, написанный мистером Прайсом Скрупером: «Когда он продает настурции (нас Турции)».
Ответ, написанный мистером Керби Постлуэйтом: «Когда он продает настурции (нас Турции)».
Произошел скандал. Стороны обменялись взаимными обвинениями. Как я уже упомянул, на следующий день оба джентльмена не замедлили побывать у меня. Но говорить им много не пришлось. Ведь оба они были в моей власти.
Но вот что странно: с этого времени начался закат моей карьеры. Разумеется, оба мои патрона распростились со мной навеки. Но я должен сообщить вам, что мой талант каламбуриста тоже со мной распростился. Мои утренние труды со словарем стали давать все меньше и меньше плодов, и в прошлую среду исполнилось две недели, как я послал в некий еженедельник следующий ребус: жираф, стог сена, мальчик, гоняющий обруч, буква «X», полумесяц, рот, слово «хочу», собака, стоящая на задних лапах, и весы. Этот ребус был напечатан. Он понравился. Он заинтриговал читателей. Но хоть убейте, я не знаю, что он может значить, и я погиб.
IV. Не принимать на веру
Сегодня я, Юнис Филдинг, перечитывала дневник, который вела в первые недели после того, как покинула укрытую от мира школу немецкой колонии моравских братьев, где я получила образование. И мне почему-то очень жаль себя, наивную впечатлительную школьницу, вырванную из мирной тишины моравской колонии и внезапно оказавшуюся в доме, где царили печаль и тревоги.
Когда я открываю первую страницу дневника, передо мной, словно воспоминание о какой-то прежней жизни, встает картина: тихие, заросшие травой улочки колонии, старинные домики, спокойные, безмятежные лица их обитателей, ласковые взгляды, которыми они провожали детей, чинно идущих в церковь. И приют Незамужних Сестер, его сверкающие чистотой окна, а совсем рядом церковь, где молились они и мы и где широкий центральный проход отделял скамьи мужчин от скамей женщин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40