Она склоняется ко мне всем своим лёгким старушечьим телом и по секрету сообщает сногсшибательную новость, назвав фамилию нашего знакомого:
– Сынка-то ейного вчера окрестили…
– Как! И он позволил?!
– И-и-и, Марь Васильевна, да он и про дело-то не знает! Да и сама тоже… Ушли в свой университет, а мы с тёщей-то и того… Собрали мальчишку будто гулять, вышли из дому да прямо в церкву, а там батюшка уже ждал с купелью. Пришли мама с папой домой, а деточка-то крещёная… Хи-хи-хи!
Мне становится не по себе. Ведь дело не ограничивается только крещением. Малыша таскают в церковь все те же бабушки и нянюшки. Моя знакомая, жена известного в городе архитектора, привела ко мне однажды свою трёхлетнюю дочурку; у няни был выходной, а у родителей оказалась срочная работа. Я с удовольствием оставила девочку у себя, и мы занялись разглядыванием картинок. Увидев толпу на одной из них, девочка сказала:
– Как в церкви…
– А ты разве была в церкви?
– Была! С няней.
– Что же ты там видела?
– Все видела… Только бога, – она так и сказала «бога», – не видела… – И, подумав немного, добавила: – Он куда-то ушёл…
Когда в «пасхальную ночь» видишь старушек, валом валящих в церковь, думаешь: «Молитесь, поститесь, служите панихиды за упокой и молебны за здравие живущих, но не трогайте детей, не пытайтесь их подчинить тлетворному влиянию!»
Конечно, особенно опасаться за детей нечего. И дети теперь пошли не те, и действительность наша лучший агитатор, но не слишком ли мы самоуспокаиваемся, полагаясь на то, что дети сами разберутся, что к чему.
«Враг не дремлет» – об этом достаточно убедительно говорит активизация сектантства и, редкие правда, случаи, когда, казалось бы, самый обыкновенный парень после окончания школы вдруг решает идти в духовную академию. Все мы смотрим на него, как на «спятившего», но, в конце концов, в церкви-то машут кадилами не одни столетние старцы, есть там люди, выросшие в наше, советское время.
Всё это заставляет глубоко задуматься, и я внимательно приглядываюсь к детям, всегда готовая отразить малейшую опасность. Но думая о детях, я в то же время стараюсь проанализировать своё собственное поведение, свои переживания, связанные с религией. Пытаюсь понять, почему же для меня в детстве эта проблема была мучительной и сложной. И что помогло мне разрешить её?
Воспитывалась я под двойным влиянием. С одной стороны, отец – умный, волевой человек, убеждённый атеист, с другой стороны, мать – мягкая, сердечная жён щина, сама получившая строгое религиозное воспитание (она была дочерью священника). Я металась между ними двумя, склоняясь то к неверию, то к религиозному экстазу.
Помню великопостный вечер накануне моей первой исповеди. Я лежала с мамой на её постели, и мы припоминали все мои прегрешения. Грехов у меня оказалось много: показала тёте язык, обидела бабушку, подралась с соседним мальчишкой, без разрешения залезла ложкой в банку с вареньем, наступила кошке на хвост и так далее и тому подобное. Я чувствовала себя великой грешницей и обливалась слезами искреннего раскаяния. С трепетом ждала я следующего дня, чтобы исповедаться в своих грехах перед батюшкой, а через него покаяться в них и перед богом.
Наконец этот день наступил. В пустынной церкви – тихий голос священника, робкие ответы исповедовавшихся. Говели мы всей школой, и ждать пришлось долго. Но вот я и ещё несколько девочек поднялись на клирос и подошли к отцу Петру, законоучителю школы. Он склонил наши головы. воедино, накрыл епитрахилью и усталым голосом заученно спросил:
– Не играли ли в карты?
– Грешны, батюшка, – смиренным хором ответили девочки.
– Не пили ли вина?
– Грешны, батюшка…
– Не прелюбодействовали ли вы?
– Грешны, батюшка…
Я молчала, ибо карт в руках не держала, они беспощадно изгонялись у нас из дому, вина никогда не пробовала и даже не знала его вкуса. Так могла ли я вместе со всеми твердить: «Грешны, батюшка?!» Конечно нет, но отчаяние теснило мне грудь, ведь бог не слышал меня…
Домой я пришла в таком состоянии, что отец и мать перепугались. Из моих бессвязных, прерываемых рыданиями слов они поняли, что я терзаюсь новыми грехами, которые прибавились к моим прежним, ведь я не сказала «нет», когда меня спросили, не прелюбодействовала ли я.
Как мне показалось, отец закашлялся, чтобы подавить смех, и поспешил разгладить усы, а мама смущённо сказала:
– Но тебе следовало, Маша, всё-таки сказать «нет!».
– Да разве меня было бы слышно, когда они хором: «Грешны, батюшка!» – рыдая ответила я. – Все равно бог меня не услышал бы!
Сейчас кажется забавной та слепая вера во всемогущество бога, которая жила во мне в детстве. Но вера эта рано поколебалась, подвергшись серьёзным испытаниям. Лет до десяти моим любимым писателем был Гоголь. Я буквально зачитывалась им. Особенно мне нравилась «Ночь перед рождеством». Оксана была для меня идеалом женской красоты. Я страстно хотела походить на неё. Десятки раз я перечитывала описание её прелестей, с книгой в руках бежала к зеркалу, чтобы, сравнив, убедиться, что я чуточку похожа на эту обворожительную красавицу. Но увы… Где же эти чёрные брови дугой, карие очи, приятная усмешка, прожигавшая душу, тёмные косызмеи? Из зеркала смотрела на меня безбровая девочка с серыми задумчивыми глазами, с вихорками коротко остриженных волос. Тяжелехонько вздохнув, я отходила от зеркала. Но я не сдавалась. Я загорелась желанием исправить ошибку природы. На помощь приходила мамина аптечка. Чего только не испробовала я на своих бровях, чтобы сделать их чёрными и густыми! Я смазывала их валерьянкой, каплями датского короля и даже желудочными каплями. Чернее от этого они не стали… Вычитав в каком-то романе фразу: «Она была безброва, как и все северные красавицы», – я несколько утешилась, но с отсутствием косы долго не могла примириться. Я даже дерзнула обратиться к богу со своей просьбой о косе. В самом деле, что стоило ему, всемогущему, всеблагому, исполнить моё желание? Ведь он бы мог сделать это за одну ночь!
«Господи! Сделай так, чтобы я была красивой… Пусть завтра у меня будет коса. Ты добрый, хороший, ты можешь сделать это… Прошу тебя! Я буду всегда послушной, буду помогать всем бедным и не буду больше задавать вопросов отцу Петру…»
Об отце Петре я упомянула перед богом не случайно. Начитавшись в отцовской библиотеке книжек о развитии животного и растительного мира, я как-то на уроке закона божьего, когда отец Пётр рассказывал о сотворении мира в семь дней, огорошила его вопросом:
– А сколько миллионов лет длился день шестой? Отец Пётр, красный от гнева, посадил меня на место, пригрозив, что «о подвохе безбожника через дщерь неразумную доведёт до сведения властей предержащих, дабы впредь не было повадно».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
– Сынка-то ейного вчера окрестили…
– Как! И он позволил?!
– И-и-и, Марь Васильевна, да он и про дело-то не знает! Да и сама тоже… Ушли в свой университет, а мы с тёщей-то и того… Собрали мальчишку будто гулять, вышли из дому да прямо в церкву, а там батюшка уже ждал с купелью. Пришли мама с папой домой, а деточка-то крещёная… Хи-хи-хи!
Мне становится не по себе. Ведь дело не ограничивается только крещением. Малыша таскают в церковь все те же бабушки и нянюшки. Моя знакомая, жена известного в городе архитектора, привела ко мне однажды свою трёхлетнюю дочурку; у няни был выходной, а у родителей оказалась срочная работа. Я с удовольствием оставила девочку у себя, и мы занялись разглядыванием картинок. Увидев толпу на одной из них, девочка сказала:
– Как в церкви…
– А ты разве была в церкви?
– Была! С няней.
– Что же ты там видела?
– Все видела… Только бога, – она так и сказала «бога», – не видела… – И, подумав немного, добавила: – Он куда-то ушёл…
Когда в «пасхальную ночь» видишь старушек, валом валящих в церковь, думаешь: «Молитесь, поститесь, служите панихиды за упокой и молебны за здравие живущих, но не трогайте детей, не пытайтесь их подчинить тлетворному влиянию!»
Конечно, особенно опасаться за детей нечего. И дети теперь пошли не те, и действительность наша лучший агитатор, но не слишком ли мы самоуспокаиваемся, полагаясь на то, что дети сами разберутся, что к чему.
«Враг не дремлет» – об этом достаточно убедительно говорит активизация сектантства и, редкие правда, случаи, когда, казалось бы, самый обыкновенный парень после окончания школы вдруг решает идти в духовную академию. Все мы смотрим на него, как на «спятившего», но, в конце концов, в церкви-то машут кадилами не одни столетние старцы, есть там люди, выросшие в наше, советское время.
Всё это заставляет глубоко задуматься, и я внимательно приглядываюсь к детям, всегда готовая отразить малейшую опасность. Но думая о детях, я в то же время стараюсь проанализировать своё собственное поведение, свои переживания, связанные с религией. Пытаюсь понять, почему же для меня в детстве эта проблема была мучительной и сложной. И что помогло мне разрешить её?
Воспитывалась я под двойным влиянием. С одной стороны, отец – умный, волевой человек, убеждённый атеист, с другой стороны, мать – мягкая, сердечная жён щина, сама получившая строгое религиозное воспитание (она была дочерью священника). Я металась между ними двумя, склоняясь то к неверию, то к религиозному экстазу.
Помню великопостный вечер накануне моей первой исповеди. Я лежала с мамой на её постели, и мы припоминали все мои прегрешения. Грехов у меня оказалось много: показала тёте язык, обидела бабушку, подралась с соседним мальчишкой, без разрешения залезла ложкой в банку с вареньем, наступила кошке на хвост и так далее и тому подобное. Я чувствовала себя великой грешницей и обливалась слезами искреннего раскаяния. С трепетом ждала я следующего дня, чтобы исповедаться в своих грехах перед батюшкой, а через него покаяться в них и перед богом.
Наконец этот день наступил. В пустынной церкви – тихий голос священника, робкие ответы исповедовавшихся. Говели мы всей школой, и ждать пришлось долго. Но вот я и ещё несколько девочек поднялись на клирос и подошли к отцу Петру, законоучителю школы. Он склонил наши головы. воедино, накрыл епитрахилью и усталым голосом заученно спросил:
– Не играли ли в карты?
– Грешны, батюшка, – смиренным хором ответили девочки.
– Не пили ли вина?
– Грешны, батюшка…
– Не прелюбодействовали ли вы?
– Грешны, батюшка…
Я молчала, ибо карт в руках не держала, они беспощадно изгонялись у нас из дому, вина никогда не пробовала и даже не знала его вкуса. Так могла ли я вместе со всеми твердить: «Грешны, батюшка?!» Конечно нет, но отчаяние теснило мне грудь, ведь бог не слышал меня…
Домой я пришла в таком состоянии, что отец и мать перепугались. Из моих бессвязных, прерываемых рыданиями слов они поняли, что я терзаюсь новыми грехами, которые прибавились к моим прежним, ведь я не сказала «нет», когда меня спросили, не прелюбодействовала ли я.
Как мне показалось, отец закашлялся, чтобы подавить смех, и поспешил разгладить усы, а мама смущённо сказала:
– Но тебе следовало, Маша, всё-таки сказать «нет!».
– Да разве меня было бы слышно, когда они хором: «Грешны, батюшка!» – рыдая ответила я. – Все равно бог меня не услышал бы!
Сейчас кажется забавной та слепая вера во всемогущество бога, которая жила во мне в детстве. Но вера эта рано поколебалась, подвергшись серьёзным испытаниям. Лет до десяти моим любимым писателем был Гоголь. Я буквально зачитывалась им. Особенно мне нравилась «Ночь перед рождеством». Оксана была для меня идеалом женской красоты. Я страстно хотела походить на неё. Десятки раз я перечитывала описание её прелестей, с книгой в руках бежала к зеркалу, чтобы, сравнив, убедиться, что я чуточку похожа на эту обворожительную красавицу. Но увы… Где же эти чёрные брови дугой, карие очи, приятная усмешка, прожигавшая душу, тёмные косызмеи? Из зеркала смотрела на меня безбровая девочка с серыми задумчивыми глазами, с вихорками коротко остриженных волос. Тяжелехонько вздохнув, я отходила от зеркала. Но я не сдавалась. Я загорелась желанием исправить ошибку природы. На помощь приходила мамина аптечка. Чего только не испробовала я на своих бровях, чтобы сделать их чёрными и густыми! Я смазывала их валерьянкой, каплями датского короля и даже желудочными каплями. Чернее от этого они не стали… Вычитав в каком-то романе фразу: «Она была безброва, как и все северные красавицы», – я несколько утешилась, но с отсутствием косы долго не могла примириться. Я даже дерзнула обратиться к богу со своей просьбой о косе. В самом деле, что стоило ему, всемогущему, всеблагому, исполнить моё желание? Ведь он бы мог сделать это за одну ночь!
«Господи! Сделай так, чтобы я была красивой… Пусть завтра у меня будет коса. Ты добрый, хороший, ты можешь сделать это… Прошу тебя! Я буду всегда послушной, буду помогать всем бедным и не буду больше задавать вопросов отцу Петру…»
Об отце Петре я упомянула перед богом не случайно. Начитавшись в отцовской библиотеке книжек о развитии животного и растительного мира, я как-то на уроке закона божьего, когда отец Пётр рассказывал о сотворении мира в семь дней, огорошила его вопросом:
– А сколько миллионов лет длился день шестой? Отец Пётр, красный от гнева, посадил меня на место, пригрозив, что «о подвохе безбожника через дщерь неразумную доведёт до сведения властей предержащих, дабы впредь не было повадно».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66