Нарушен, следовательно, порядок пересечения государственной границы, что влечет за собой дознание, если не следствие. — Майор вальяжно расхаживал по комнате, без запинки выстреливая слова, иногда останавливаясь и прислушиваясь, пытаясь уловить впечатление, производимое им на незримых слушателей. — Садитесь! — презрительным шепотом выдавил он, брезгливо глянув на Алныкина.
— Можете снять шапку. Кстати, я имею все основания арестовать вас и отправить на гарнизонную гауптвахту, немедленно, сейчас же — пять суток за нарушение формы одежды! С сего дня пятнадцатого марта приказом коменданта объявлена форма одежды номер пять, то есть головной убор — фуражка. Но гауптвахта, — разглагольствовал майор, — комната матери и ребенка по сравнению с тем, куда вы можете попасть в скором времени… Вы слышите меня, лейтенант Алныкин?
В этот момент безмятежно куривший штатский досадливо дернул плечом, дава какой-то знак. Севший на стул посреди комнаты Алныкин сунул руки в карманы шинели, чтоб скрыть дрожь пальцев.
— Я — помощник коменданта города майор Синцов, а товарищ — из компетентных органов. По имеемым у нас сведениям в пятницу тринадцатого марта сего года вы, Алныкин, совершили тяжкое преступление. Около двадцати двух ноль-ноль вы, угрожая пистолетом, принудили женщину к развратным действиям, после чего в доказательство действий подвели женщину к ресторану «Глория», выиграв тем самым пари, заключенное между вами и вашими сообщниками. Вещественные доказательства — налицо: две тысячи рублей пятидесятирублевыми купюрами.
Итак, когда вы прибыли в Таллин?
— Утром. В девять с чем-то, не помню…
— Так! — с глубоким удовлетворением произнес майор. — Так! Молодец, Алныкин!
Вы встали на верный путь признания. Что делали, с кем встречались?
— Ни с кем. Просто ходил по городу. В девятнадцать ноль-ноль был на буксире.
Майор задумчиво вопрошал о чем-то потолок, приложив указательный палец к выемке в подбородке. Голос его подобрел до медоточивости, свирепенькие глаза вдруг стали теплыми, дружескими, всепрощающими.
— И с буксира — ни шагу, да? — Майор на цыпочках приблизился к Алныкину и наклонился к нему: — И сидели смирнехонько, не сходя на берег, до самого отхода, то есть до половины двенадцатого, а?.. Ну, подтвердите это, мой юный друг, и мы вас отпустим… Ну?
— Нет, не сидел, — после долгой паузы сказал Алныкин, преодолев сильный соблазн и вспомнив к тому же, что о женщинах в кают-компании буксира знают пограничники. — Примерно в половине девятого вечера я ушел в город… В шапке, — добавил он, сразу же поняв, что опять дал маху.
Но, кажется, майор не заметил оплошности. Он отскочил от Алныкина, испытывая и ужас, и радость, и облегчение.
— Фу!.. Наконец-то все ясно! Значит, это все-таки вы. Вы! Это вас, не отпирайтесь, видели на улице Пикк в десять вечера! Это вы, угрожая советской женщине пистолетом…
— Откуда у меня мог быть пистолет?
— Вот именно — откуда? — самого себя спросил майор. — Личное оружие выдается на руки только офицерам Порккала-Удда! Только им!
— Выходит, что я в отпуск отправился с пистолетом?
Ничуть не сбитый с толку, майор хитренько посматривал на Алныкина.
Прищелкнул, очень довольный, пальцами.
— Хорошо подготовились, Алныкин, но и мы не лыком шиты… Ваши слова убеждают меня в том, что преступление задумано вами еще в Ленинграде, там вы разменяли выданные вам на отпуск деньги и в Таллин привезли пятидесятирублевые купюры, о номерах купюр мы уже запросили госбанк, распространялись купюры только в Ленинграде, вы, таким образом, стали отводить от себя подозрения. Ничего не скажешь, операция задумана масштабная, ставящая своей целью как дискредитацию офицерского звания, так и подрыв интернациональной дружбы между народами СССР. И подготовка этой операции, как и сама операция, проведены блестяще. У «Глории» вечером тринадцатого марта вы нашли сообщников из числа офицеров Порккала-Удда, взяли у них пистолет, договорились о подмене имен и головных уборов… Не выйдет, Алныкин! Вы разоблачены! — выкрикивал майор, ходя по кругу, в центре которого сидел изловленный им преступник. — Сознайтесь — и участь ваша будет облегчена, вы отделаетесь дисциплинарным взысканием. Не сознаетесь — вас уличат в преступлении сегодня, когда стемнеет. Мы привезем из больницы потерпевшую и проведем следственный эксперимент в присутствии понятых, для чего возбудим уголовное дело… Ну?
Алныкин молчал и гадал: майор — пьяный или сумасшедший? Не вынимая рук из карманов и глядя на штатского, сказал, что действительно был на улице Пикк, но всего несколько минут, а затем пошел к гарнизонному Дому офицеров за папиросами, и папиросы помогла ему купить какая-то школьница, она может подтвердить, где он был около 22.00. Это единственное, в чем он может сознаться.
Штатский, внимательно слушавший его, вновь сделал знак — и майором было сказано Алныкину: сидеть в коридоре и ждать, до начала следственного эксперимента с опознанием еще часа полтора, никуда не отлучаться, камера в крепости ему в любом случае обеспечена.
В дверях Алныкин столкнулся со спешащим на допрос старшим лейтенантом и, вырвав из кармана руки, сплел за спиной пальцы, расхаживал по коридору, порываясь бежать из комендатуры без оглядки — туда, в Порккала-Удд, в мир и покой бухты Западная Драгэ, в каюту, где помощник строчит двадцать четвертую главу воспоминаний, зажатый тисками полового голода. Интересно, как описал бы он процедуру опознания?
Именно о процедуре говорилось за дверью, и Алныкин не мог не позавидовать старшему лейтенанту, нахрапистому и языкастому. Голос его гремел, заглушая повизгивания майора, уличенного в нарушении юридических норм и несоблюдении правил социалистического общежития. «Я, — с напором настаивал старший лейтенант, — не против следственного эксперимента, надо лишь продумать его санитарно-гигиенические, морально-этические и политические аспекты. Так, предполагаемое вещественное доказательство принадлежит не только ему, но в некотором роде является табельным имуществом, и обращаться с ним надо в соответствии со статьями Корабельного устава. Во-вторых, — продолжал старший лейтенант, чье красноречие явно превосходило полупьяную болтовню майора, — во-вторых, изучена ли в морально-политическом отношении гражданка эстонской национальности, не просматривается ли в ее действиях дискредитация Военно-морских сил СССР и стремление изучить кадровый состав флота? Не выполняет ли она задание американской разведки, и не следует ли поэтому — исключительно в целях дезинформации — заменить старуху особой значительно помоложе?» Алныкину стало весело… Он сел, с наслаждением вытянул ноги, внимая голосам за дверью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
— Можете снять шапку. Кстати, я имею все основания арестовать вас и отправить на гарнизонную гауптвахту, немедленно, сейчас же — пять суток за нарушение формы одежды! С сего дня пятнадцатого марта приказом коменданта объявлена форма одежды номер пять, то есть головной убор — фуражка. Но гауптвахта, — разглагольствовал майор, — комната матери и ребенка по сравнению с тем, куда вы можете попасть в скором времени… Вы слышите меня, лейтенант Алныкин?
В этот момент безмятежно куривший штатский досадливо дернул плечом, дава какой-то знак. Севший на стул посреди комнаты Алныкин сунул руки в карманы шинели, чтоб скрыть дрожь пальцев.
— Я — помощник коменданта города майор Синцов, а товарищ — из компетентных органов. По имеемым у нас сведениям в пятницу тринадцатого марта сего года вы, Алныкин, совершили тяжкое преступление. Около двадцати двух ноль-ноль вы, угрожая пистолетом, принудили женщину к развратным действиям, после чего в доказательство действий подвели женщину к ресторану «Глория», выиграв тем самым пари, заключенное между вами и вашими сообщниками. Вещественные доказательства — налицо: две тысячи рублей пятидесятирублевыми купюрами.
Итак, когда вы прибыли в Таллин?
— Утром. В девять с чем-то, не помню…
— Так! — с глубоким удовлетворением произнес майор. — Так! Молодец, Алныкин!
Вы встали на верный путь признания. Что делали, с кем встречались?
— Ни с кем. Просто ходил по городу. В девятнадцать ноль-ноль был на буксире.
Майор задумчиво вопрошал о чем-то потолок, приложив указательный палец к выемке в подбородке. Голос его подобрел до медоточивости, свирепенькие глаза вдруг стали теплыми, дружескими, всепрощающими.
— И с буксира — ни шагу, да? — Майор на цыпочках приблизился к Алныкину и наклонился к нему: — И сидели смирнехонько, не сходя на берег, до самого отхода, то есть до половины двенадцатого, а?.. Ну, подтвердите это, мой юный друг, и мы вас отпустим… Ну?
— Нет, не сидел, — после долгой паузы сказал Алныкин, преодолев сильный соблазн и вспомнив к тому же, что о женщинах в кают-компании буксира знают пограничники. — Примерно в половине девятого вечера я ушел в город… В шапке, — добавил он, сразу же поняв, что опять дал маху.
Но, кажется, майор не заметил оплошности. Он отскочил от Алныкина, испытывая и ужас, и радость, и облегчение.
— Фу!.. Наконец-то все ясно! Значит, это все-таки вы. Вы! Это вас, не отпирайтесь, видели на улице Пикк в десять вечера! Это вы, угрожая советской женщине пистолетом…
— Откуда у меня мог быть пистолет?
— Вот именно — откуда? — самого себя спросил майор. — Личное оружие выдается на руки только офицерам Порккала-Удда! Только им!
— Выходит, что я в отпуск отправился с пистолетом?
Ничуть не сбитый с толку, майор хитренько посматривал на Алныкина.
Прищелкнул, очень довольный, пальцами.
— Хорошо подготовились, Алныкин, но и мы не лыком шиты… Ваши слова убеждают меня в том, что преступление задумано вами еще в Ленинграде, там вы разменяли выданные вам на отпуск деньги и в Таллин привезли пятидесятирублевые купюры, о номерах купюр мы уже запросили госбанк, распространялись купюры только в Ленинграде, вы, таким образом, стали отводить от себя подозрения. Ничего не скажешь, операция задумана масштабная, ставящая своей целью как дискредитацию офицерского звания, так и подрыв интернациональной дружбы между народами СССР. И подготовка этой операции, как и сама операция, проведены блестяще. У «Глории» вечером тринадцатого марта вы нашли сообщников из числа офицеров Порккала-Удда, взяли у них пистолет, договорились о подмене имен и головных уборов… Не выйдет, Алныкин! Вы разоблачены! — выкрикивал майор, ходя по кругу, в центре которого сидел изловленный им преступник. — Сознайтесь — и участь ваша будет облегчена, вы отделаетесь дисциплинарным взысканием. Не сознаетесь — вас уличат в преступлении сегодня, когда стемнеет. Мы привезем из больницы потерпевшую и проведем следственный эксперимент в присутствии понятых, для чего возбудим уголовное дело… Ну?
Алныкин молчал и гадал: майор — пьяный или сумасшедший? Не вынимая рук из карманов и глядя на штатского, сказал, что действительно был на улице Пикк, но всего несколько минут, а затем пошел к гарнизонному Дому офицеров за папиросами, и папиросы помогла ему купить какая-то школьница, она может подтвердить, где он был около 22.00. Это единственное, в чем он может сознаться.
Штатский, внимательно слушавший его, вновь сделал знак — и майором было сказано Алныкину: сидеть в коридоре и ждать, до начала следственного эксперимента с опознанием еще часа полтора, никуда не отлучаться, камера в крепости ему в любом случае обеспечена.
В дверях Алныкин столкнулся со спешащим на допрос старшим лейтенантом и, вырвав из кармана руки, сплел за спиной пальцы, расхаживал по коридору, порываясь бежать из комендатуры без оглядки — туда, в Порккала-Удд, в мир и покой бухты Западная Драгэ, в каюту, где помощник строчит двадцать четвертую главу воспоминаний, зажатый тисками полового голода. Интересно, как описал бы он процедуру опознания?
Именно о процедуре говорилось за дверью, и Алныкин не мог не позавидовать старшему лейтенанту, нахрапистому и языкастому. Голос его гремел, заглушая повизгивания майора, уличенного в нарушении юридических норм и несоблюдении правил социалистического общежития. «Я, — с напором настаивал старший лейтенант, — не против следственного эксперимента, надо лишь продумать его санитарно-гигиенические, морально-этические и политические аспекты. Так, предполагаемое вещественное доказательство принадлежит не только ему, но в некотором роде является табельным имуществом, и обращаться с ним надо в соответствии со статьями Корабельного устава. Во-вторых, — продолжал старший лейтенант, чье красноречие явно превосходило полупьяную болтовню майора, — во-вторых, изучена ли в морально-политическом отношении гражданка эстонской национальности, не просматривается ли в ее действиях дискредитация Военно-морских сил СССР и стремление изучить кадровый состав флота? Не выполняет ли она задание американской разведки, и не следует ли поэтому — исключительно в целях дезинформации — заменить старуху особой значительно помоложе?» Алныкину стало весело… Он сел, с наслаждением вытянул ноги, внимая голосам за дверью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27