Я вынуждена мириться с этим досадным фактом биографии — и только! Ни о каких обязательствах не может быть и речи.
Любовь же, в отличие от кровных уз, с рождением не дается. Любовь нужно заслужить. За тех, кто завоевал мое сердце, я отдам и жизнь, и честь, и все материальные блага. Ни минуты не сомневаюсь, что и для меня близкие сделают то же самое.
Я никогда не была особенно дружна с братьями. Все они старше меня; Джеймсу, к примеру, исполнилось семь лет, когда родители произвели на свет дочь. Если остальные сестру попросту игнорировали, то Джеймс, вместо того чтобы стать моим защитником, как полагается в добропорядочных семьях, издевался надо мной в полную меру своих умственных и физических способностей. Воровал кукол и возвращал не иначе как за выкуп в виде тех крох, что мне выдавали на Рождество и день рождения. Стоило сбережениям иссякнуть — и «заложницы» лишались рук, ног, а то и головы. А сколько пинков и подножек я заработала — и не счесть! Слезы и жалобы не помогали; взрослые лишь отмахивались или перекладывали вину на меня. Клянусь, тот день, когда Джеймса отправили в школу, стал счастливейшим днем моего детства!
Со временем братцы обзавелись семьями, занялись карьерами, а меня оставили ухаживать за нашим папочкой. Милейший, но крайне рассеянный отец; бессердечные, а в лучшем случае безучастные братья. Стоит ли удивляться, что у меня сложилось крайне нелестное мнение о так называемой сильной половине человечества? И семья, и друзья семьи были единодушны в своем пренебрежении к «типичной старой деве, у которой нет никаких шансов на замужество».
Месть всегда сладка — утверждает старинная пословица. Месть недостойна христианина — возражает Священное Писание. Боюсь, в данном случае библейские пророки ошиблись. Ох и насладилась же я той сценой неистового буйства, которую мастерски отыграли братцы после оглашения отцовского завещания! Узнав, что папочка отписал мне все до последнего пенни, Джеймс ринулся в суд — доказывать, что «бесстыжая дочь использовала в корыстных целях немощность и старческое слабоумие отца». Вечно буду признательна мистеру Флетчеру. Благодаря непревзойденному профессиональному таланту нашего поверенного (и моему собственному непревзойденному упорству) завещание осталось в силе, однако, как вы сами понимаете, нас с Джеймсом этот факт не сроднил.
Попытка сближения была — что правда, то правда. Старший братец изволил прибыть на мое венчание. Нужно было видеть его физиономию, когда падре, осенив нас с Эмерсоном крестом, тем самым заодно поставил крест на надеждах Джеймса прибрать к рукам папочкины денежки! Такую вселенскую скорбь, читатель, редко когда увидишь даже на похоронах.
С тех пор мы встретились лишь однажды — как раз на похоронах (прошу прощения за невольный каламбур) нашего брата Генри, которого свело в могилу несварение желудка. Его любящие невестки, правда, шептались, будто бы это несварение — дело рук безутешной вдовы. Не знаю, не знаю. Даже если и так, я лично ее оправдала бы.
Безрадостные воспоминания заняли гораздо меньше времени, чем потребовалось на их пересказ, и все же, очнувшись, я была встречена гробовой тишиной и выжидающими взглядами четырех пар глаз, в том числе и пронзительно-синих, самых дорогих для меня. Но вот что странно. Эмерсон, конечно, слышал просьбу Джеймса, не мог не слышать... Почему же он хранит молчание? Почему с ходу не выдал братцу все, чего тот заслуживает? Почему его взгляд так непривычно бесстрастен?
Утопив в необъятной ладони бокал, Джеймс навалился грудью (или брюхом?) на стол. По багровым жирным щекам струился пот; от уголков бесформенного рта пролегли скорбные складки; физиономия сложилась в гримасу, которая должна была бы смягчить мое сердце, а на деле лишь вызвала отвращение.
— Дорогая моя, единственная сестрица!... — с пьяным надрывом взвыл Джеймс.
Фу! Я перевела взгляд на мужа. Какая потрясающая, какая божественная разница! По-мужски твердые, потрясающе очерченные губы и загорелые до черноты скулы; густые непокорные вихры, спадающие на гордый лоб; упрямый подбородок с очаровательной ямочкой (вмятиной, как утверждает сам Эмерсон, когда осмеливается упоминать об этом «вопиющем недостатке»).
— Мне нужно посоветоваться с мужем, Джеймс. Это слишком серьезный шаг, чтобы делать его без супружеского совета и согласия.
Эмерсон округлил глаза. Затем прищурился в тщетной попытке спрятать удивление.
— Ничего другого я от тебя и не ожидал, Пибоди. Все важные решения в нашей семье принято принимать сообща. Верно?
— Именно. Итак, Джеймс... сначала нам нужно обсудить твою просьбу. Результат ты узнаешь позже.
Братец намека не понял. Другой воспользовался бы моментом и удалился, но Джеймс упорно гнул свою линию. Разбросав руки в стороны — и уронив при этом бокал, — он обратил свои сомнительные чары на Эмерсона.
— Рэдклифф, др-ражайший брат... Молодч-чина. Глава семьи. Сестрица моя... Амелия что надо... Любит командовать... Ты скаж-жи... Скажи ей... Она женщина... мать... бедные детки...
— Боже правый! — не выдержал Эмерсон. — Не знаю, как ты, Пибоди, а я готов забрать хоть кучу детей, лишь бы избавить их от этого непотребного субъекта. И как тебя угораздило обзавестись таким родственником?
* * *
С помощью двух дюжих лакеев нам удалось отправить Джеймса в постель. Он не слишком сопротивлялся. Не иначе как уловил, несмотря на баснословное количество угробленного портвейна, что победа на его стороне. Согласие Эмерсона — очень сильный аргумент для меня, а мольбы Эвелины смягчили бы даже каменное сердце. Словом, эти двое не оставили мне выбора. Откажись я — и Эвелина, боюсь, взяла бы детей Джеймса в придачу к своей троице. А в ее положении это не самый мудрый шаг.
Единственным, кто позволил себе сомнение, как ни странно, был Уолтер.
— Вам не кажется, что следовало бы подумать и о Рамсесе? — мягко поинтересовался он. — Мальчик не совсем... Его манеры... А вдруг он...
— Прекрати заикаться, Уолтер! — скомандовал старший брат. — Говори как есть, здесь все свои. Если ты считаешь, что наш сын — не совсем подходящая компания для благовоспитанных детей, то ты в чем-то прав. Если же надеешься, что мы отправимся к Рамсесу за советом, то сильно ошибаешься. Он и так распустился.
Пожав плечами, Уолтер улыбнулся и сменил тему. Я же вернулась к ней, едва мы с Эмерсоном переступили порог спальни.
— Послушай-ка, дорогой... Раз уж так сложилось, я готова взять детей, но не понимаю, почему ты пошел на поводу у Джеймса. Уж не связано ли это с последним художеством нашего сына? Дай слово, что ты не задумал отомстить Рамсесу за то, что он посмел отредактировать твою рукопись.
— Что за возмутительное обвинение! — вспыхнул Эмерсон. — В жизни не слыхивал ничего подобного!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Любовь же, в отличие от кровных уз, с рождением не дается. Любовь нужно заслужить. За тех, кто завоевал мое сердце, я отдам и жизнь, и честь, и все материальные блага. Ни минуты не сомневаюсь, что и для меня близкие сделают то же самое.
Я никогда не была особенно дружна с братьями. Все они старше меня; Джеймсу, к примеру, исполнилось семь лет, когда родители произвели на свет дочь. Если остальные сестру попросту игнорировали, то Джеймс, вместо того чтобы стать моим защитником, как полагается в добропорядочных семьях, издевался надо мной в полную меру своих умственных и физических способностей. Воровал кукол и возвращал не иначе как за выкуп в виде тех крох, что мне выдавали на Рождество и день рождения. Стоило сбережениям иссякнуть — и «заложницы» лишались рук, ног, а то и головы. А сколько пинков и подножек я заработала — и не счесть! Слезы и жалобы не помогали; взрослые лишь отмахивались или перекладывали вину на меня. Клянусь, тот день, когда Джеймса отправили в школу, стал счастливейшим днем моего детства!
Со временем братцы обзавелись семьями, занялись карьерами, а меня оставили ухаживать за нашим папочкой. Милейший, но крайне рассеянный отец; бессердечные, а в лучшем случае безучастные братья. Стоит ли удивляться, что у меня сложилось крайне нелестное мнение о так называемой сильной половине человечества? И семья, и друзья семьи были единодушны в своем пренебрежении к «типичной старой деве, у которой нет никаких шансов на замужество».
Месть всегда сладка — утверждает старинная пословица. Месть недостойна христианина — возражает Священное Писание. Боюсь, в данном случае библейские пророки ошиблись. Ох и насладилась же я той сценой неистового буйства, которую мастерски отыграли братцы после оглашения отцовского завещания! Узнав, что папочка отписал мне все до последнего пенни, Джеймс ринулся в суд — доказывать, что «бесстыжая дочь использовала в корыстных целях немощность и старческое слабоумие отца». Вечно буду признательна мистеру Флетчеру. Благодаря непревзойденному профессиональному таланту нашего поверенного (и моему собственному непревзойденному упорству) завещание осталось в силе, однако, как вы сами понимаете, нас с Джеймсом этот факт не сроднил.
Попытка сближения была — что правда, то правда. Старший братец изволил прибыть на мое венчание. Нужно было видеть его физиономию, когда падре, осенив нас с Эмерсоном крестом, тем самым заодно поставил крест на надеждах Джеймса прибрать к рукам папочкины денежки! Такую вселенскую скорбь, читатель, редко когда увидишь даже на похоронах.
С тех пор мы встретились лишь однажды — как раз на похоронах (прошу прощения за невольный каламбур) нашего брата Генри, которого свело в могилу несварение желудка. Его любящие невестки, правда, шептались, будто бы это несварение — дело рук безутешной вдовы. Не знаю, не знаю. Даже если и так, я лично ее оправдала бы.
Безрадостные воспоминания заняли гораздо меньше времени, чем потребовалось на их пересказ, и все же, очнувшись, я была встречена гробовой тишиной и выжидающими взглядами четырех пар глаз, в том числе и пронзительно-синих, самых дорогих для меня. Но вот что странно. Эмерсон, конечно, слышал просьбу Джеймса, не мог не слышать... Почему же он хранит молчание? Почему с ходу не выдал братцу все, чего тот заслуживает? Почему его взгляд так непривычно бесстрастен?
Утопив в необъятной ладони бокал, Джеймс навалился грудью (или брюхом?) на стол. По багровым жирным щекам струился пот; от уголков бесформенного рта пролегли скорбные складки; физиономия сложилась в гримасу, которая должна была бы смягчить мое сердце, а на деле лишь вызвала отвращение.
— Дорогая моя, единственная сестрица!... — с пьяным надрывом взвыл Джеймс.
Фу! Я перевела взгляд на мужа. Какая потрясающая, какая божественная разница! По-мужски твердые, потрясающе очерченные губы и загорелые до черноты скулы; густые непокорные вихры, спадающие на гордый лоб; упрямый подбородок с очаровательной ямочкой (вмятиной, как утверждает сам Эмерсон, когда осмеливается упоминать об этом «вопиющем недостатке»).
— Мне нужно посоветоваться с мужем, Джеймс. Это слишком серьезный шаг, чтобы делать его без супружеского совета и согласия.
Эмерсон округлил глаза. Затем прищурился в тщетной попытке спрятать удивление.
— Ничего другого я от тебя и не ожидал, Пибоди. Все важные решения в нашей семье принято принимать сообща. Верно?
— Именно. Итак, Джеймс... сначала нам нужно обсудить твою просьбу. Результат ты узнаешь позже.
Братец намека не понял. Другой воспользовался бы моментом и удалился, но Джеймс упорно гнул свою линию. Разбросав руки в стороны — и уронив при этом бокал, — он обратил свои сомнительные чары на Эмерсона.
— Рэдклифф, др-ражайший брат... Молодч-чина. Глава семьи. Сестрица моя... Амелия что надо... Любит командовать... Ты скаж-жи... Скажи ей... Она женщина... мать... бедные детки...
— Боже правый! — не выдержал Эмерсон. — Не знаю, как ты, Пибоди, а я готов забрать хоть кучу детей, лишь бы избавить их от этого непотребного субъекта. И как тебя угораздило обзавестись таким родственником?
* * *
С помощью двух дюжих лакеев нам удалось отправить Джеймса в постель. Он не слишком сопротивлялся. Не иначе как уловил, несмотря на баснословное количество угробленного портвейна, что победа на его стороне. Согласие Эмерсона — очень сильный аргумент для меня, а мольбы Эвелины смягчили бы даже каменное сердце. Словом, эти двое не оставили мне выбора. Откажись я — и Эвелина, боюсь, взяла бы детей Джеймса в придачу к своей троице. А в ее положении это не самый мудрый шаг.
Единственным, кто позволил себе сомнение, как ни странно, был Уолтер.
— Вам не кажется, что следовало бы подумать и о Рамсесе? — мягко поинтересовался он. — Мальчик не совсем... Его манеры... А вдруг он...
— Прекрати заикаться, Уолтер! — скомандовал старший брат. — Говори как есть, здесь все свои. Если ты считаешь, что наш сын — не совсем подходящая компания для благовоспитанных детей, то ты в чем-то прав. Если же надеешься, что мы отправимся к Рамсесу за советом, то сильно ошибаешься. Он и так распустился.
Пожав плечами, Уолтер улыбнулся и сменил тему. Я же вернулась к ней, едва мы с Эмерсоном переступили порог спальни.
— Послушай-ка, дорогой... Раз уж так сложилось, я готова взять детей, но не понимаю, почему ты пошел на поводу у Джеймса. Уж не связано ли это с последним художеством нашего сына? Дай слово, что ты не задумал отомстить Рамсесу за то, что он посмел отредактировать твою рукопись.
— Что за возмутительное обвинение! — вспыхнул Эмерсон. — В жизни не слыхивал ничего подобного!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89