— Эти люди именно те, за кого себя выдают, — удовлетворённо кивнул высокопреподобный, ощутив побудительный импульс, и, сделав знак молоденькому послушнику, распорядился: — Пусть откроют ворота.
Несмотря на твёрдый тон, он чувствовал себя не слишком уверенно. Что-то он делал не так, как надо, шёл наперекор самому себе. Конечно же он не мог отказать в крыше над головой странствующему садху, собрату, в сущности, из родственного ордена кармапа. Да и по отношению к королевскому гостю следовало проявить должную учтивость.
Казалось, он распорядился единственно верно, а смутное ощущение ошибки все продолжало саднить, и неприкаянные мысли метались в голове, как чёрные птицы над потревоженными гнездом.
Нет-нет, ему всё равно пришлось бы дать приют странникам, хотя бы на ближайшую ночь. Если бы не этот внезапный толчок, а вернее, лёгкое, долетевшее извне дуновение, он бы не стал теперь терзаться.
И ещё одна сверлящая забота отвлекала с навязчивым постоянством: не слишком ли много гостей собиралось за стенами «Всепоглощающего света»? Чего это вдруг они повалили сюда один за другим, словно нигде в мире уже не осталось свободного места?
Поклоняясь закону причин и следствий, символом которого стало колесо с двумя оленями по бокам, Нгагван Римпоче не верил в случайное стечение обстоятельств. Начало нынешнему нашествию чуждых существ было положено. Либо ныне, либо в незапамятные времена, когда кто-то, быть может даже он сам, но в предшествующих перерождениях, совершил непростительную ошибку.
Но какую? Когда? Где?
Из тех двоих, которые уже живут здесь, первый мечтает зачем-то пробраться в Бутан, а второй как будто хочет лишь одного: вернуться домой. И то, и другое желание опасений не вызывают. Остаётся выяснить, чего хотят новые гости.
Высокопреподобный взял с полки хронику, бережно завёрнутую в золотой шёлк, и, перебрав узкие бамбуковые полоски, на которых его предшественники тушью, изготовленной из семи драгоценных веществ, отметили все случаи пришествия чужаков, надел старенькие, закрученные проволокой очки.
За семь с четвертью столетий хронисты зарегистрировали всего девять подобных происшествий. Как тут не страдать душой, как не волноваться.
Старый настоятель раскрыл школьную тетрадку, куда были занесены подробные сведения о нынешних пришельцах, и задумался. Можно ли нынче верить словам? Все те, прежние, говорили о себе одно, а на поверку выходило совсем иное. «Иначе чем объяснить тогда поразительное однообразие опрометчивых деяний, которое проявляли они все, едва узнав о дороге в долину „Семи счастливых драгоценностей“?» — задал себе вопрос высокопреподобный.
Даже наедине с собой избегал он точных формулировок, думая о стране, лежащей за перевалом Лха-ла. Ведь законченная мысль обладает самодовлеющей силой. Витая в эфире, она может быть уловлена безумцем, злодеем или лжецом.
Следя из окна монастырской библиотеки за вереницей лохматых навьюченных яков, которых погонщики тычками острых зазубренных палок гнали в узкий просвет единственной в дзонге улицы, Нгагван Римпоче решил начать опрос именно с них, с погонщиков. Они коренные бутанцы, а следовательно, прямодушны и независимы в речах. Затем можно будет побеседовать с пришлым ламой, который к тому же имеет с собой письмо. И уж после всего, когда составится определённое представление, верховный примет королевского гостя с его красавицей женой. Он, конечно, не сможет глубоко заглянуть в их мысли, но зато, поймав на мелочах, сразу поймёт, лгут чужестранцы, как это у них принято, или же говорят правду. От человека, который владеет всеми тонкостями изощрённого языка тибетских проповедников, хотелось ждать откровенности, когда сердца стучат в согласном ритме и нет места потаённой боязни, ибо в основе всякого обмана лежит страх. Его потный, тщетно приглушаемый запах лама Нгагван научился распознавать почти безошибочно.
Он не был до конца уверен, что оба белых — собиратель бронзовых статуэток и заблудившийся альпинист — дали о себе заведомо неверные сведения. Но ложь все же ощутимо присутствовала в их пространных рассказах. Тлетворным унизительным запашком боязни нет-нет а веяло от их слов.
Лама не знал, принесли ли чужеземцы с собой оружие, но след, несмываемый след пролитой крови, отвратительным шлейфом тащился за каждым из них. Кровь рождала страх, боязнь выливалась ложью.
Нельзя было доверять таким людям.
6
Вопреки аскетической строгости монастырского устава, Нгагван Римпоче принял странствующего собрата почти с королевской пышностью. Кроме риса, приправленного шафраном и кардамоном, к столу решено было подать картофель с маринованными овощами, бледные, едва проклюнувшиеся ростки гороха маш, кислое молоко и куриные яйца. Если гость сочтёт возможным сделать для себя послабление, то верховный лама своими руками разобьёт скорлупу и выпустит драгоценное содержимое в чашку мучной болтушки. Это согревает нутро и подкрепляет силы. Выставить заветную бамбуковую бутылочку, где хранилась настоянная на змейках водка, способная в мгновение ока разогнать кровь, он все же не пожелал. Решил ограничиться лёгким чангом в конических медных сосудах, изобильно украшенных серебряной чеканкой.
Зная, что в некоторых ламаистских сектах нарушение основных запретов не только считается допустимым, но даже возводится в ранг добродетели, верховный лама не хотел выглядеть крайним ортодоксом. Тантрики, а преподобный Норбу, судя по трезубцу в барсовой шкуре, явно занимался йогической практикой, ели мясо и рыбу, пили вино и даже тешили себя плотской любовью, как того требовал тайный ритуал служения шакти.
Верховный, воспитанный в традиции сакьяской школы, не одобрял подобных крайностей, но, соблюдая благоразумную умеренность, ценил изысканность вкуса. Он заранее радовался случаю блеснуть деликатным обхождением, предвкушал приятную поучительную беседу.
По его указанию, в отведённых гостю покоях — крохотной келье с обогреваемым ложем — поставили резной столик для чайного прибора, на случай если захочется подкрепиться в перерывах между трапезами. Подготовили лёгкое угощение: печенье с корицей, солёные орешки. Насыщенный целебной силой горный лук и редкостные привозные ягоды личи разложили красивыми горками на расписных тарелках тончайшего китайского фарфора.
В трапезную же, где каменные, грубо побелённые стены постоянно дышали холодом, заранее внесли бронзовые грелки с огненными угольями и можжевёловой хвоей. Золочёное изображение Будды в глубокой нише нарядили в праздничные одежды из индийской парчи, зажгли перед ним семь курительных палочек и сменили воду в жертвенных чашках.
Лучший каллиграф «Всепоглощающего света» лепестками чампы и мирта выложил на скатерти узорную кайму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45