Я удивился, что жнецы на том берегу не заметили, не обернулись в нашу сторону, а продолжали неутомимо трудиться, монотонно вытягивая какой-то невеселый мотив. Они пели эту нескончаемую песнь с того момента, как, выйдя на поле, отбили поклоны на три стороны, упустив лишь злую северную, и взялись за серпы, а закончат только после жатвы, убрав поле и оставив лишь малую долю несрезанного урожая Велесу.
Я посмотрел на смеющегося ведуна. В его глазах веселыми огнями плясали колдовские искры. Опять ворожит? Зачем?!
– Не пугайся, – заметил мое недоумение Чужак. – Не ворожу. Так ты решил, будто я ненароком повредить боюсь, потому и глаза скрываю?
Вопрос в сочетании со смехом был обидным, но почему-то у меня не возникало желания обижаться, и я просто ответил:
– Думал…
Чужак смеяться перестал, но улыбка не сошла с его лица:
– Я с силой родился. Она мне, что тебе – руки. Не прячешь же ты их из боязни ударить. И мне своей силы бояться нечего. А об истинной причине скажу, когда верить буду больше.
Не хочет, и не надо. Его дело – ему и решать, а меня иное тревожило. Ладога. Там, в городище, Меслав, а здесь, на другом берегу, – его погибель. И не упредишь никак, а упредишь – Чужака предашь, с которым крепче побратимов дорогой повязаны…
С треском круша невысокий кустарник, к нам подошел Медведь и, пыхтя, признался:
– Ух, еле отыскал. Кабы не следы… Он повернулся назад и закричал:
– Эй, Лис! Тут они!
Издалека отозвались знакомые голоса, зааукали, каждый на свой манер. Бегун протяжно, плавно, словно песню петь собирался. Лис отрывисто и громко, точно пес, заслышавший дорогого человека, а от последнего голоса у меня подневольной птицей забилось в груди сердце, рванулось навстречу кричащей.
Эх, Беляна… Не на беду ли тебя встретил? Другой тебя присушил, и неведомо – сумеешь ли забыть его, посмотришь ли когда на меня так, как на него любуешься…
БЕГУН
Альдейнгьюборг – так называли Ладогу варяги. Было их здесь великое множество, и почти треть исконно живущих в Ладоге давно состояла с ними в родстве. Именно поэтому не посадил Рюрик на городище никого из своих, а позволил по-прежнему княжить старику Меславу. То ли в знак благодарности, то ли пораскинув умом и сообразив, что пришлый варяг силен, а его дружина воюет куда лучше гончаров и пахарей, Меслав отказал в помощи Вадиму-Новоградцу, когда тот решил воспротивиться власти Рюрика. С тех пор старый Князь умудрялся жить с урманами полюбовно, а порою и с выгодой для городища. Поговаривали, что, когда Вадим осмелился просить у Меслава помощи, тот ответил: «Сам варяга звал, сам его и гони». Людям ответ Меслава понравился, тем более что воинственная дружина варяжского сокола немногого требовала за охрану мирного города от других, более злых и нахрапистых северных пришельцев. И хотя Рюрик с дружиной сидел в Новом Граде, в Ладоге была своя дружина, смешавшая всех – и своих, и пришлых. У нас в печище о Княжьей дружине говорили многое. Будто живут дружинники в Княжьем доме, и есть средь них нарочитые, с которыми сам Меслав совет держит, а есть и уные – младшие, которые словно слуги по хозяйству хлопочут и от Князя за службу получают еду, одежду и кров. А еще были в дружине вой, те самые, о храбрости которых складывали песни те, что пришли к воинскому делу из леса, от косы да топора, и нерушимой силой встали за родную землю. Средь воев тоже встречались разные – и именитые, и отроки, но в народе шептались, что случись чего – лучше воев никто не обережет.
За три дня, проведенных в городище, мы успели на них насмотреться. Я был разочарован. Большего ожидал от воев. Думал, будто не люди это – богатыри, под стать самому Волоту, а они оказались всего лишь статными мужиками, увешанными красивым оружием. Довелось бы им один на один с Медведем силой померяться, многие бы извалявшись в грязи ушли. Вот коли скопом, тогда дело другое…
Видел я, в основном, людей из младшей дружины – нарочитые уехали вместе с Меславом к Рюрику, оговаривать дань. Об их отъезде поведал приютивший нас бондарь. Звали его, словно певчую птицу, – Изок. Он и был под стать своему имени – болтал постоянно, а молчал разве только когда ел да когда спал.
Чужак ничуть не огорчился отсутствию Меслава. Узнав новость, спокойно пожал плечами:
– Подождем. Когда-нибудь да вернется.
Изок был холост и уже седел, но жену в дом приводить не собирался. На расспросы отшучивался, но в глубине глаз загоралась старая горестная тоска. О ком вспоминал, по кому тосковал бондарь, спрашивать было неловко да и бессмысленно. Зато в родне у Изока ходило чуть ли не пол-Ладоги. Два кузнеца – серповик и оружейник, приходились ему родными братьями. Старший, узнав о том, что мы прибыли в Княжью дружину, притащил в горницу несколько мечей и легкие звенящие кольчуги, запросив за все смехотворно низкую цену. К товару он приложил как подарок длинные ножи и настоящий боевой топор для Медведя. Меня удивило столь неслыханное радушие, но все объяснилось, когда Изок серьезно заметил:
– Берите. Брат знает, с кого какую цену просить. Видать, ему все это сторицей окупится.
Кузнец стоял возле него, в серых жестких глазах мелькали отблески огня, полыхало пламя, взметывались и тяжело падали кузнечные молоты. Все знают – кузнецу ведомо куда больше, чем простым людям, и я потянулся к оружию. Славен поблагодарил сдержанно и тоже принял подарок. Оружейник, одобряя, кивнул светловолосой головой и вышел. Показалось, будто ушло вместе с ним из избы нечто могучее, словно сам Святовит незримо присматривал за ним, оберегая своего человека.
К нам приходил не только кузнец – многие желали взглянуть на людей Приболотья. Ладожане, видевшие множество гостей из дальних стран, дивились на нас, словно малые дети. Почему-то Приболотье казалось им невообразимо далеким, затерянным в трясинах печищем, а многие о таком и не слышали вовсе. Неудивительно, если сам Меслав забыл наш род. Убедившись, что мы мало чем отличаемся от них самих и говорим на том же языке, гости уходили, оставляя на столе и лавках разнообразные подарки. Однажды, преисполнившись благодарности и напившись липовой медовухи, Лис вздумал рассказывать подзадержавшимся гостям о нашем путешествии. Половину событий он упустил, а другую половину переврал, но слушатели были поражены. Русалка и оборотни еще ничего, но, услышав о Змее и бегающей на другом берегу Мутной Росомахе, они стали похожи на ребятишек, напуганных Бакой. Нет, они, конечно, знали о подобных дивах, но вовсе не предполагали, что с ними можно увидеться и даже разговаривать. Рассказ Лиса, изрядно приукрашенный, передавался из уст в уста, и на другой вечер гостей привалило уже вдвое больше. Изок смеялся, радуясь, а перетрусивший и уже забывший, что врал, Лис наотрез отказался повторить свой рассказ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
Я посмотрел на смеющегося ведуна. В его глазах веселыми огнями плясали колдовские искры. Опять ворожит? Зачем?!
– Не пугайся, – заметил мое недоумение Чужак. – Не ворожу. Так ты решил, будто я ненароком повредить боюсь, потому и глаза скрываю?
Вопрос в сочетании со смехом был обидным, но почему-то у меня не возникало желания обижаться, и я просто ответил:
– Думал…
Чужак смеяться перестал, но улыбка не сошла с его лица:
– Я с силой родился. Она мне, что тебе – руки. Не прячешь же ты их из боязни ударить. И мне своей силы бояться нечего. А об истинной причине скажу, когда верить буду больше.
Не хочет, и не надо. Его дело – ему и решать, а меня иное тревожило. Ладога. Там, в городище, Меслав, а здесь, на другом берегу, – его погибель. И не упредишь никак, а упредишь – Чужака предашь, с которым крепче побратимов дорогой повязаны…
С треском круша невысокий кустарник, к нам подошел Медведь и, пыхтя, признался:
– Ух, еле отыскал. Кабы не следы… Он повернулся назад и закричал:
– Эй, Лис! Тут они!
Издалека отозвались знакомые голоса, зааукали, каждый на свой манер. Бегун протяжно, плавно, словно песню петь собирался. Лис отрывисто и громко, точно пес, заслышавший дорогого человека, а от последнего голоса у меня подневольной птицей забилось в груди сердце, рванулось навстречу кричащей.
Эх, Беляна… Не на беду ли тебя встретил? Другой тебя присушил, и неведомо – сумеешь ли забыть его, посмотришь ли когда на меня так, как на него любуешься…
БЕГУН
Альдейнгьюборг – так называли Ладогу варяги. Было их здесь великое множество, и почти треть исконно живущих в Ладоге давно состояла с ними в родстве. Именно поэтому не посадил Рюрик на городище никого из своих, а позволил по-прежнему княжить старику Меславу. То ли в знак благодарности, то ли пораскинув умом и сообразив, что пришлый варяг силен, а его дружина воюет куда лучше гончаров и пахарей, Меслав отказал в помощи Вадиму-Новоградцу, когда тот решил воспротивиться власти Рюрика. С тех пор старый Князь умудрялся жить с урманами полюбовно, а порою и с выгодой для городища. Поговаривали, что, когда Вадим осмелился просить у Меслава помощи, тот ответил: «Сам варяга звал, сам его и гони». Людям ответ Меслава понравился, тем более что воинственная дружина варяжского сокола немногого требовала за охрану мирного города от других, более злых и нахрапистых северных пришельцев. И хотя Рюрик с дружиной сидел в Новом Граде, в Ладоге была своя дружина, смешавшая всех – и своих, и пришлых. У нас в печище о Княжьей дружине говорили многое. Будто живут дружинники в Княжьем доме, и есть средь них нарочитые, с которыми сам Меслав совет держит, а есть и уные – младшие, которые словно слуги по хозяйству хлопочут и от Князя за службу получают еду, одежду и кров. А еще были в дружине вой, те самые, о храбрости которых складывали песни те, что пришли к воинскому делу из леса, от косы да топора, и нерушимой силой встали за родную землю. Средь воев тоже встречались разные – и именитые, и отроки, но в народе шептались, что случись чего – лучше воев никто не обережет.
За три дня, проведенных в городище, мы успели на них насмотреться. Я был разочарован. Большего ожидал от воев. Думал, будто не люди это – богатыри, под стать самому Волоту, а они оказались всего лишь статными мужиками, увешанными красивым оружием. Довелось бы им один на один с Медведем силой померяться, многие бы извалявшись в грязи ушли. Вот коли скопом, тогда дело другое…
Видел я, в основном, людей из младшей дружины – нарочитые уехали вместе с Меславом к Рюрику, оговаривать дань. Об их отъезде поведал приютивший нас бондарь. Звали его, словно певчую птицу, – Изок. Он и был под стать своему имени – болтал постоянно, а молчал разве только когда ел да когда спал.
Чужак ничуть не огорчился отсутствию Меслава. Узнав новость, спокойно пожал плечами:
– Подождем. Когда-нибудь да вернется.
Изок был холост и уже седел, но жену в дом приводить не собирался. На расспросы отшучивался, но в глубине глаз загоралась старая горестная тоска. О ком вспоминал, по кому тосковал бондарь, спрашивать было неловко да и бессмысленно. Зато в родне у Изока ходило чуть ли не пол-Ладоги. Два кузнеца – серповик и оружейник, приходились ему родными братьями. Старший, узнав о том, что мы прибыли в Княжью дружину, притащил в горницу несколько мечей и легкие звенящие кольчуги, запросив за все смехотворно низкую цену. К товару он приложил как подарок длинные ножи и настоящий боевой топор для Медведя. Меня удивило столь неслыханное радушие, но все объяснилось, когда Изок серьезно заметил:
– Берите. Брат знает, с кого какую цену просить. Видать, ему все это сторицей окупится.
Кузнец стоял возле него, в серых жестких глазах мелькали отблески огня, полыхало пламя, взметывались и тяжело падали кузнечные молоты. Все знают – кузнецу ведомо куда больше, чем простым людям, и я потянулся к оружию. Славен поблагодарил сдержанно и тоже принял подарок. Оружейник, одобряя, кивнул светловолосой головой и вышел. Показалось, будто ушло вместе с ним из избы нечто могучее, словно сам Святовит незримо присматривал за ним, оберегая своего человека.
К нам приходил не только кузнец – многие желали взглянуть на людей Приболотья. Ладожане, видевшие множество гостей из дальних стран, дивились на нас, словно малые дети. Почему-то Приболотье казалось им невообразимо далеким, затерянным в трясинах печищем, а многие о таком и не слышали вовсе. Неудивительно, если сам Меслав забыл наш род. Убедившись, что мы мало чем отличаемся от них самих и говорим на том же языке, гости уходили, оставляя на столе и лавках разнообразные подарки. Однажды, преисполнившись благодарности и напившись липовой медовухи, Лис вздумал рассказывать подзадержавшимся гостям о нашем путешествии. Половину событий он упустил, а другую половину переврал, но слушатели были поражены. Русалка и оборотни еще ничего, но, услышав о Змее и бегающей на другом берегу Мутной Росомахе, они стали похожи на ребятишек, напуганных Бакой. Нет, они, конечно, знали о подобных дивах, но вовсе не предполагали, что с ними можно увидеться и даже разговаривать. Рассказ Лиса, изрядно приукрашенный, передавался из уст в уста, и на другой вечер гостей привалило уже вдвое больше. Изок смеялся, радуясь, а перетрусивший и уже забывший, что врал, Лис наотрез отказался повторить свой рассказ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155