— Подождите, постойте…
Замолчала, подперла щеку маленьким крепким кулачком, смотрела сосредоточенно в пространство.
Да, вот что он сказал: «Берег, им машу».
Точно! — подтвердил Бородин. Расстраивался, что в эти минуты Люська совсем забыла его, обращается все чаще к высокому, видному старшине, на которого он давно точит зубы. — Верно Тренева говорит. Так он и сказал! Теперь и я вспоминаю.
Желтоватые, с пестрыми искорками глаза Агеева вдруг зажглись особым интересом.
А как же это по-английски будет, товарищ краснофлотец? — спросил боцман.
А он не по-английски, по-русски бредил, если хочешь знать! — отпарировал Бородин. И вдруг осекся, окинул присутствующих недоуменным взглядом: — А ведь чудно, ребята! Как он мог по-русски говорить? И ведь точно так пробормотал, Люська, как ты вспомнила, правда!
Значит, так и сказал: «Берег, им машу»? — спросил Агеев. — А больше ничего не говорил?
Нет, больше ничего! — сказала Люся.
Боцман вдруг повернулся, почти выбежал из кубрика.
Валентин Георгиевич шагал по комнате взад и вперед, сгорбившись, как обычно, потупив серое от усталости лицо.
Разрешите обратиться, товарищ политрук? — постучавшись, Агеев застыл у порога в положении «смирно».
Обращайтесь, старшина, — рассеянно откликнулся Людов.
Товарищ политрук, Джексон перед смертью о координатах говорил.
О координатах? — Людов остановился как вкопанный. Блеснули и погасли стекла устремленных на боцмана очков.
— Точно. Медсестра Тренева вспомнила. Пробормотал перед смертью: «Берег, им машу». Сказал, ясное дело, по-английски, а по-английски «координаты» будет «берингс».
А что он еще сказал, Сергей Никитич, повторите! — Людов подошел вплотную, с неожиданной силой сжал руку разведчика.
А еще сказал «им машу», — усмехнулся недоуменно Агеев. — Вот что это значит — не соображу…
«Им машу»! — впалые глаза Людова просияли. — А помните, радист говорил — приподнимался он, словно дотянуться хотел до чего-то! Ин май шу, боцман! Пойдемте!
Он стремительно пересек коридор, вошел туда, где каменело на сером брезенте носилок неподвижное тело со строгим, точно вырубленным из базальта лицом. Выступали из-под простыни матросские ботинки на толстых, изношенных подошвах.
— Помните, Сергей Никитич, он этот ботинок чинил? — Людов показал на каблук, желтевший свежеобрезанной кожей. — И новые гвозди на каблуке…
Неловкими от нетерпения пальцами он распутывал узел сапожного шнурка.
— Позвольте, товарищ командир, — сказал Агеев. Расшнуровал ботинок, передал Людову.
Они вышли в коридор, вернулись в канцелярию, Людов положил на стол тяжелый ботинок.
— Может быть, оторвете каблук. У вас это выйдет побыстрее. — Обычное спокойствие уже вернулось к нему.
Агеев вынул из ножен кинжал, ввел острие между слоями недавно обрезанной кожи.
Во внутренней поверхности каблука была плоская выемка.
Из выемки выпал сложенный клочок бумаги.
— «Беринге ин май шу». Координаты в моем ботинке! Вот что он сказал, Сергей Никитич!
Людов развернул бумажку — вырванный из книги печатный листок. На полях листка трудным, крупным почерком было выведено несколько цифр, под цифрами короткая фраза.
Смотрите, боцман, вам и книги в руки, как моряку!
Координаты, точно! — Боцман читал обозначение широты и долготы, шевелил губами, соображая.
Будет это чуть мористее Корсхольма. Там, чтобы не соврать, группа скал, осушка, уходят скалы под воду во время прилива. Там, видно, и засела «Красотка».
Проверим это, Сергей Никитич, и уточним…
Из кармана шинели Валентин Георгиевич вынул большую, многократно сложенную карту Баренцева моря, развернул на столе. Запестрели просторы безбрежной воды, прорезанной зубчатыми, извилистыми линиями берегов, усыпанной, как дробью, множеством цифр и знаков.
Вот это место, товарищ командир, — положил палец на карту Агеев.
Расположен этот пункт в непосредственной близости от оккупированных противником берегов, — сказал задумчиво Людов.
Агеев кивнул.
Людов сложил карту, спрятал в карман шинели. Вынул из кармана кителя потертый бумажник, вложил в бумажник драгоценные координаты.
— Сейчас будем радировать адмиралу, доложу о вашей находке. Думаю, неотложнейшая задача теперь — разведать, в каком состоянии «Красотка», есть ли реальная возможность снять ее с камней, привести в наши воды.
Он стремительно прошел к радиорубке. Из-за двери доносились заглушенные выстрелы разрядов, обрывки музыки, постукивание шифрованных передач.
У передатчика сидел только что заступивший на вахту Бородин. Поднялся навстречу Людову.
Товарищ политрук, уточнил я. Концерт Чайковского передается по второй программе, в двадцать три ноль-ноль по московскому времени.
Спасибо, товарищ Бородин. Сейчас, к сожалению, не до Чайковского. Срочно вызовите дежурного по штабу…
Агеев остался в комнате один.
Вот, стало быть, как повертывается дело. Вынул из кармана штанов, стал посасывать новенькую трубку с наборным мундштуком — эбонитовым, со стеклянной прокладкой. Не чувствовал вкуса табака. Да и не мог почувствовать: не раскуривал еще трубку ни разу, и неизвестно, скоро ли удастся раскурить.
А страшно хочется затянуться хоть раз после всех трудов и волнений. Провел пальцем по мундштуку. Двенадцать зарубок. Пока только двенадцать врагов удалось уничтожить со времени клятвы в полуэкипаже.
Двенадцать врагов! Он, мирный человек, моряк дальних плаваний, стал беспощадным истребителем в дни этой небывалой войны. Мучительно-четко встали в памяти переживания последнего боевого похода.
Вот лежат они рядом с сержантом на ледяных камнях, совсем близко от землянки вражеского опорного пункта. Возле землянки топчется часовой, долговязый, в короткой шинели. В лунном свете не видно лица врага — только четкий силуэт на синем снеговом фоне. Вот часовой насторожился, пугливо повел головой в кепи с длинным козырьком, похожим на клюв. А может быть, не насторожился, а съежился от холода, мерзнет в своей подбитой рыбьим мехом шинельке?
К нему подходят вплотную квадраты и треугольники теней от окрестных скал. Мертвенно-спокойно светит летящая в черном небе луна. Почувствовал ли он приближение собственной смерти? Мог ли предполагать, что здесь, среди норвежских гор, лежат, в трех шагах от него, два русских разведчика, похожих на плоские сугробы в своих полотняных маскхалатах.
Несколько раз хотелось податься вперед: нестерпимо лежать, видя врага так близко, чувствуя под пальцами теплую рукоятку кинжала, и каждый раз рука Кувардина сжимала его руку, заставляла замереть снова.
Фашист перестал всматриваться, двинулся вокруг землянки. Затянул даже какую-то унылую песню. До сих пор звучит в ушах этот глуховатый, испуганный голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Замолчала, подперла щеку маленьким крепким кулачком, смотрела сосредоточенно в пространство.
Да, вот что он сказал: «Берег, им машу».
Точно! — подтвердил Бородин. Расстраивался, что в эти минуты Люська совсем забыла его, обращается все чаще к высокому, видному старшине, на которого он давно точит зубы. — Верно Тренева говорит. Так он и сказал! Теперь и я вспоминаю.
Желтоватые, с пестрыми искорками глаза Агеева вдруг зажглись особым интересом.
А как же это по-английски будет, товарищ краснофлотец? — спросил боцман.
А он не по-английски, по-русски бредил, если хочешь знать! — отпарировал Бородин. И вдруг осекся, окинул присутствующих недоуменным взглядом: — А ведь чудно, ребята! Как он мог по-русски говорить? И ведь точно так пробормотал, Люська, как ты вспомнила, правда!
Значит, так и сказал: «Берег, им машу»? — спросил Агеев. — А больше ничего не говорил?
Нет, больше ничего! — сказала Люся.
Боцман вдруг повернулся, почти выбежал из кубрика.
Валентин Георгиевич шагал по комнате взад и вперед, сгорбившись, как обычно, потупив серое от усталости лицо.
Разрешите обратиться, товарищ политрук? — постучавшись, Агеев застыл у порога в положении «смирно».
Обращайтесь, старшина, — рассеянно откликнулся Людов.
Товарищ политрук, Джексон перед смертью о координатах говорил.
О координатах? — Людов остановился как вкопанный. Блеснули и погасли стекла устремленных на боцмана очков.
— Точно. Медсестра Тренева вспомнила. Пробормотал перед смертью: «Берег, им машу». Сказал, ясное дело, по-английски, а по-английски «координаты» будет «берингс».
А что он еще сказал, Сергей Никитич, повторите! — Людов подошел вплотную, с неожиданной силой сжал руку разведчика.
А еще сказал «им машу», — усмехнулся недоуменно Агеев. — Вот что это значит — не соображу…
«Им машу»! — впалые глаза Людова просияли. — А помните, радист говорил — приподнимался он, словно дотянуться хотел до чего-то! Ин май шу, боцман! Пойдемте!
Он стремительно пересек коридор, вошел туда, где каменело на сером брезенте носилок неподвижное тело со строгим, точно вырубленным из базальта лицом. Выступали из-под простыни матросские ботинки на толстых, изношенных подошвах.
— Помните, Сергей Никитич, он этот ботинок чинил? — Людов показал на каблук, желтевший свежеобрезанной кожей. — И новые гвозди на каблуке…
Неловкими от нетерпения пальцами он распутывал узел сапожного шнурка.
— Позвольте, товарищ командир, — сказал Агеев. Расшнуровал ботинок, передал Людову.
Они вышли в коридор, вернулись в канцелярию, Людов положил на стол тяжелый ботинок.
— Может быть, оторвете каблук. У вас это выйдет побыстрее. — Обычное спокойствие уже вернулось к нему.
Агеев вынул из ножен кинжал, ввел острие между слоями недавно обрезанной кожи.
Во внутренней поверхности каблука была плоская выемка.
Из выемки выпал сложенный клочок бумаги.
— «Беринге ин май шу». Координаты в моем ботинке! Вот что он сказал, Сергей Никитич!
Людов развернул бумажку — вырванный из книги печатный листок. На полях листка трудным, крупным почерком было выведено несколько цифр, под цифрами короткая фраза.
Смотрите, боцман, вам и книги в руки, как моряку!
Координаты, точно! — Боцман читал обозначение широты и долготы, шевелил губами, соображая.
Будет это чуть мористее Корсхольма. Там, чтобы не соврать, группа скал, осушка, уходят скалы под воду во время прилива. Там, видно, и засела «Красотка».
Проверим это, Сергей Никитич, и уточним…
Из кармана шинели Валентин Георгиевич вынул большую, многократно сложенную карту Баренцева моря, развернул на столе. Запестрели просторы безбрежной воды, прорезанной зубчатыми, извилистыми линиями берегов, усыпанной, как дробью, множеством цифр и знаков.
Вот это место, товарищ командир, — положил палец на карту Агеев.
Расположен этот пункт в непосредственной близости от оккупированных противником берегов, — сказал задумчиво Людов.
Агеев кивнул.
Людов сложил карту, спрятал в карман шинели. Вынул из кармана кителя потертый бумажник, вложил в бумажник драгоценные координаты.
— Сейчас будем радировать адмиралу, доложу о вашей находке. Думаю, неотложнейшая задача теперь — разведать, в каком состоянии «Красотка», есть ли реальная возможность снять ее с камней, привести в наши воды.
Он стремительно прошел к радиорубке. Из-за двери доносились заглушенные выстрелы разрядов, обрывки музыки, постукивание шифрованных передач.
У передатчика сидел только что заступивший на вахту Бородин. Поднялся навстречу Людову.
Товарищ политрук, уточнил я. Концерт Чайковского передается по второй программе, в двадцать три ноль-ноль по московскому времени.
Спасибо, товарищ Бородин. Сейчас, к сожалению, не до Чайковского. Срочно вызовите дежурного по штабу…
Агеев остался в комнате один.
Вот, стало быть, как повертывается дело. Вынул из кармана штанов, стал посасывать новенькую трубку с наборным мундштуком — эбонитовым, со стеклянной прокладкой. Не чувствовал вкуса табака. Да и не мог почувствовать: не раскуривал еще трубку ни разу, и неизвестно, скоро ли удастся раскурить.
А страшно хочется затянуться хоть раз после всех трудов и волнений. Провел пальцем по мундштуку. Двенадцать зарубок. Пока только двенадцать врагов удалось уничтожить со времени клятвы в полуэкипаже.
Двенадцать врагов! Он, мирный человек, моряк дальних плаваний, стал беспощадным истребителем в дни этой небывалой войны. Мучительно-четко встали в памяти переживания последнего боевого похода.
Вот лежат они рядом с сержантом на ледяных камнях, совсем близко от землянки вражеского опорного пункта. Возле землянки топчется часовой, долговязый, в короткой шинели. В лунном свете не видно лица врага — только четкий силуэт на синем снеговом фоне. Вот часовой насторожился, пугливо повел головой в кепи с длинным козырьком, похожим на клюв. А может быть, не насторожился, а съежился от холода, мерзнет в своей подбитой рыбьим мехом шинельке?
К нему подходят вплотную квадраты и треугольники теней от окрестных скал. Мертвенно-спокойно светит летящая в черном небе луна. Почувствовал ли он приближение собственной смерти? Мог ли предполагать, что здесь, среди норвежских гор, лежат, в трех шагах от него, два русских разведчика, похожих на плоские сугробы в своих полотняных маскхалатах.
Несколько раз хотелось податься вперед: нестерпимо лежать, видя врага так близко, чувствуя под пальцами теплую рукоятку кинжала, и каждый раз рука Кувардина сжимала его руку, заставляла замереть снова.
Фашист перестал всматриваться, двинулся вокруг землянки. Затянул даже какую-то унылую песню. До сих пор звучит в ушах этот глуховатый, испуганный голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37