там он задержался минут на десять, покупая еду и кое-какие необходимые вещи. Затем оседлал новую лошадь и выехал из Росуэлла. За городом он пустил ее во всю прыть и стал удаляться в направлении Форт-Уорта.
Примерно в тот самый момент, когда Кейн начал долгий подъем в горы Ллано-Эстакадо, внизу, в долине, остановились три всадника. Один из них достал подзорную трубу.
— Это он, парни! Он направляется к Северному перевалу! Поехали!
Они пустили лошадей рысью через мелководье, пересекли реку, поднимая тучи брызг, и быстро нашли следы Кейна на другом берегу. Вскоре они скрылись в небольшом лесу у подножия горного хребта.
Полчаса спустя из лесу к реке выехал еще один человек. Он привстал на стременах и разглядел следы троих преследователей. На вид ему было лет сорок. Он был высок, очень худ и чем-то напоминал голодного койота. На нем была черная одежда, голубые глаза излучали ледяной холод.
У него также была подзорная труба. С ее помощью он рассмотрел маленькую одинокую точку в горах. Она находилась всего в нескольких сотнях метров от перевала. Троих преследователей еще не было видно: они в это время ехали лесной тропой.
Всадник сложил трубу, сунул ее в сумку и отправился вслед за остальными.
Кейн добрался до перевала. Лошадь его была в мыле, да и ему самому дышалось нелегко. На этой высоте — три тысячи пятьсот метров — воздух был разреженным, очень холодным и словно колол ему легкие. Очень, очень далеко внизу он видел Пекос-Ривер — точно голубую нить на зеленой ткани. Но вот на склоне что-то зашевелилось… Или это лишь показалось ему? Он сощурился, в уголках глаз появились слезы. Да — вон они. Двое… Нет, трое.
Кейн снова развернул лошадь и окинул взглядом волнистую «месу», простиравшуюся на многие мили до самой границы Техаса. Удастся ли ему уйти от преследователей на такой местности? Или же его подстерегает там другая опасность — холод и голод? Осень была уже в разгаре. Еще несколько недель — и перевалы могут оказаться занесенными снегом.
Он покрепче запахнул старую куртку из бараньей шкуры, купленную в Росуэлле. У него было преимущество часов в пять. А поскольку он имел вторую лошадь, то должен был сохранить это преимущество без особого труда.
Он вскоре преодолел перевал и вскоре оказался на темном лысом плоскогорье. Там росли лишь мхи и вереск; изредка попадалась одинокая, искривленная беспрерывным ветром сосна. На севере небо имело свинцово-серый оттенок.
Очень высоко над ним широкими кругами парили грифы. Кейн пустил лошадей рысью и попытался сохранить постоянный темп. Через несколько часов начало смеркаться, ветер сделался холоднее. Временами на землю опускались снежные хлопья.
Он нашел подходящую ложбину для ночлега, сгреб в кучу мох и траву, набросил сверху брезент и улегся на эту «кровать», завернувшись в одеяло. Он тут же заснул и пробудился на рассвете, стуча зубами от холода. Ему ужасно хотелось есть. Не потрудившись разжечь костер, он открыл банку бобов и съел их холодными, выковыривая из банки ножом. Лошади нашли себе пищу сами, и вскоре он был готов продолжать путь.
Весь этот день он старался ехать прямо на восток, к Техасу. Постепенно плоская монотонная «меса» сделалась бугристой, испещренной глубокими оврагами. Он пересекал каждый овраг, не меняя направления движения, но это становилось все сложнее. Иногда ему приходилось преодолевать огромные впадины, и лошади выбивались из сил на крутых подъемах. Беспрерывно дул ледяной северный ветер; Кейну казалось, что его щеки вот-вот покроются инеем. Руки его давно уже посинели от холода.
У него почти не осталось продуктов, и за спиной встал призрак голода. Он больше не видел своих преследователей после того, как преодолел перевал, но знал, что они по-прежнему едут за ним. Много раз он замечал круживших в высоте грифов. Кейн сгорбился в седле, закутавшись в холодное одеяло. Кусок этого одеяла он отрезал и обмотал вокруг своей головы. Шляпа его стала словно деревянной от мороза. Ветер хлестал все время слева, с одной и той же стороны. Глаза Кейна покраснели и опухли, на бровях намерзли льдинки… Но его согревал неугасимый огонь: воспоминание о Чарли. За него следовало отомстить. Не только потому, что Чарли был его другом. Здесь таилось большее. Он не очень ясно сознавал, что именно: может быть, честь рейнджеров. Ведь Льюис Грувер, Пит Гроссман и другие тоже были рейнджерами, носили одинаковые звезды…
Шли часы, тянулись дни за днями. Кейн качался в седле, худой, почерневший от холода и грязи. Лошади вяло плелись по десятисантиметровому слою свежего снега. Он открыл последнюю банку бобов и разделил ее на три части…
Теперь он боялся ложиться спать, зная, что не проснется. Он лишь садился на землю, обмотавшись одеялом, и погружался в короткую полудрему, почти сразу же вздрагивая от любого шороха или от того, что валился во сне набок. Каждый ночной час казался сплошным кошмаром; когда же наконец занимался рассвет и можно было снова сесть в седло, он испытывал огромное облегчение.
Слыша непрерывный вой ветра, он временами начинал бредить. Он вспоминал жадное пылающее тело Леды. Затем образ и ощущение исчезали, он чувствовал на своем лице чью-то мягкую руку… и слышал голос Синди Флорен. Эти видения полностью поглощали его, и он с трудом приходил в себя, когда препятствия на пути возвращали его к действительности. На протяжении всего этого бесконечного путешествия по «месе» он думал о Синди. В ней было что-то такое, чего он не мог позабыть. Он цеплялся даже за самые интимные воспоминания, и они разжигали в нем слабый огонек. Кейн охранял и раздувал этот огонек, находя в нем живительное тепло, согревающее и спасающее его…
Затем настал день, которого он боялся: со свистящим ветром и крупным снегом. Лошади спотыкались, как слепые, и вдруг та, что была под ним, дернулась и рухнула. Кейн сполз с седла. Неуклюже поднявшись, он быстро осмотрел животное. Ноги и холка лошади сотрясались, она стонала, как человек. Кейн заметил, что правая задняя нога попала под снегом между двух камней. Кость была сломана и торчала наружу.
Кейн посмотрел на лошадь, стуча зубами, не в силах унять дрожь. Он повернулся спиной к ветру и вытащил револьвер. Взвести курок оказалось для него нелегким делом. Лошадь положила голову на снег, на ее ресницах таяли льдинки.
Кейн почувствовал, что глаза его наполняются слезами; он опустил оружие и хрипло крикнул:
— Не смотри на меня! Закрой глаза! Закрой…
Лошадь закрыла глаза. Голова ее уже покрылась снегом.
Кейн до крови закусил губу и выстрелил.
Когда наступил вечер, он сидел на дне оврага, накрывшись брезентом, и жевал полоски сырого мяса. От этой пищи его тошнило, он покрылся холодным потом и промерз еще сильнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Примерно в тот самый момент, когда Кейн начал долгий подъем в горы Ллано-Эстакадо, внизу, в долине, остановились три всадника. Один из них достал подзорную трубу.
— Это он, парни! Он направляется к Северному перевалу! Поехали!
Они пустили лошадей рысью через мелководье, пересекли реку, поднимая тучи брызг, и быстро нашли следы Кейна на другом берегу. Вскоре они скрылись в небольшом лесу у подножия горного хребта.
Полчаса спустя из лесу к реке выехал еще один человек. Он привстал на стременах и разглядел следы троих преследователей. На вид ему было лет сорок. Он был высок, очень худ и чем-то напоминал голодного койота. На нем была черная одежда, голубые глаза излучали ледяной холод.
У него также была подзорная труба. С ее помощью он рассмотрел маленькую одинокую точку в горах. Она находилась всего в нескольких сотнях метров от перевала. Троих преследователей еще не было видно: они в это время ехали лесной тропой.
Всадник сложил трубу, сунул ее в сумку и отправился вслед за остальными.
Кейн добрался до перевала. Лошадь его была в мыле, да и ему самому дышалось нелегко. На этой высоте — три тысячи пятьсот метров — воздух был разреженным, очень холодным и словно колол ему легкие. Очень, очень далеко внизу он видел Пекос-Ривер — точно голубую нить на зеленой ткани. Но вот на склоне что-то зашевелилось… Или это лишь показалось ему? Он сощурился, в уголках глаз появились слезы. Да — вон они. Двое… Нет, трое.
Кейн снова развернул лошадь и окинул взглядом волнистую «месу», простиравшуюся на многие мили до самой границы Техаса. Удастся ли ему уйти от преследователей на такой местности? Или же его подстерегает там другая опасность — холод и голод? Осень была уже в разгаре. Еще несколько недель — и перевалы могут оказаться занесенными снегом.
Он покрепче запахнул старую куртку из бараньей шкуры, купленную в Росуэлле. У него было преимущество часов в пять. А поскольку он имел вторую лошадь, то должен был сохранить это преимущество без особого труда.
Он вскоре преодолел перевал и вскоре оказался на темном лысом плоскогорье. Там росли лишь мхи и вереск; изредка попадалась одинокая, искривленная беспрерывным ветром сосна. На севере небо имело свинцово-серый оттенок.
Очень высоко над ним широкими кругами парили грифы. Кейн пустил лошадей рысью и попытался сохранить постоянный темп. Через несколько часов начало смеркаться, ветер сделался холоднее. Временами на землю опускались снежные хлопья.
Он нашел подходящую ложбину для ночлега, сгреб в кучу мох и траву, набросил сверху брезент и улегся на эту «кровать», завернувшись в одеяло. Он тут же заснул и пробудился на рассвете, стуча зубами от холода. Ему ужасно хотелось есть. Не потрудившись разжечь костер, он открыл банку бобов и съел их холодными, выковыривая из банки ножом. Лошади нашли себе пищу сами, и вскоре он был готов продолжать путь.
Весь этот день он старался ехать прямо на восток, к Техасу. Постепенно плоская монотонная «меса» сделалась бугристой, испещренной глубокими оврагами. Он пересекал каждый овраг, не меняя направления движения, но это становилось все сложнее. Иногда ему приходилось преодолевать огромные впадины, и лошади выбивались из сил на крутых подъемах. Беспрерывно дул ледяной северный ветер; Кейну казалось, что его щеки вот-вот покроются инеем. Руки его давно уже посинели от холода.
У него почти не осталось продуктов, и за спиной встал призрак голода. Он больше не видел своих преследователей после того, как преодолел перевал, но знал, что они по-прежнему едут за ним. Много раз он замечал круживших в высоте грифов. Кейн сгорбился в седле, закутавшись в холодное одеяло. Кусок этого одеяла он отрезал и обмотал вокруг своей головы. Шляпа его стала словно деревянной от мороза. Ветер хлестал все время слева, с одной и той же стороны. Глаза Кейна покраснели и опухли, на бровях намерзли льдинки… Но его согревал неугасимый огонь: воспоминание о Чарли. За него следовало отомстить. Не только потому, что Чарли был его другом. Здесь таилось большее. Он не очень ясно сознавал, что именно: может быть, честь рейнджеров. Ведь Льюис Грувер, Пит Гроссман и другие тоже были рейнджерами, носили одинаковые звезды…
Шли часы, тянулись дни за днями. Кейн качался в седле, худой, почерневший от холода и грязи. Лошади вяло плелись по десятисантиметровому слою свежего снега. Он открыл последнюю банку бобов и разделил ее на три части…
Теперь он боялся ложиться спать, зная, что не проснется. Он лишь садился на землю, обмотавшись одеялом, и погружался в короткую полудрему, почти сразу же вздрагивая от любого шороха или от того, что валился во сне набок. Каждый ночной час казался сплошным кошмаром; когда же наконец занимался рассвет и можно было снова сесть в седло, он испытывал огромное облегчение.
Слыша непрерывный вой ветра, он временами начинал бредить. Он вспоминал жадное пылающее тело Леды. Затем образ и ощущение исчезали, он чувствовал на своем лице чью-то мягкую руку… и слышал голос Синди Флорен. Эти видения полностью поглощали его, и он с трудом приходил в себя, когда препятствия на пути возвращали его к действительности. На протяжении всего этого бесконечного путешествия по «месе» он думал о Синди. В ней было что-то такое, чего он не мог позабыть. Он цеплялся даже за самые интимные воспоминания, и они разжигали в нем слабый огонек. Кейн охранял и раздувал этот огонек, находя в нем живительное тепло, согревающее и спасающее его…
Затем настал день, которого он боялся: со свистящим ветром и крупным снегом. Лошади спотыкались, как слепые, и вдруг та, что была под ним, дернулась и рухнула. Кейн сполз с седла. Неуклюже поднявшись, он быстро осмотрел животное. Ноги и холка лошади сотрясались, она стонала, как человек. Кейн заметил, что правая задняя нога попала под снегом между двух камней. Кость была сломана и торчала наружу.
Кейн посмотрел на лошадь, стуча зубами, не в силах унять дрожь. Он повернулся спиной к ветру и вытащил револьвер. Взвести курок оказалось для него нелегким делом. Лошадь положила голову на снег, на ее ресницах таяли льдинки.
Кейн почувствовал, что глаза его наполняются слезами; он опустил оружие и хрипло крикнул:
— Не смотри на меня! Закрой глаза! Закрой…
Лошадь закрыла глаза. Голова ее уже покрылась снегом.
Кейн до крови закусил губу и выстрелил.
Когда наступил вечер, он сидел на дне оврага, накрывшись брезентом, и жевал полоски сырого мяса. От этой пищи его тошнило, он покрылся холодным потом и промерз еще сильнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29