д. Видимо, в далекие советские времена ономасты хотели образованность свою показать.
В 2008 году эта тема неожиданно получила новый импульс. В Петропавловске, который обрёл своё название от крепости Святого Петра, заложенной ещё в 1752 году для защиты от набегов джунгар, активно циркулируют слухи о якобы скором его переименовании его в Кызылжар (в дословном переводе с казахского: Красноярск). Жители начали сбор подписей под обращением к главе государства с просьбой оставить имя города в покое.
Но — удивительная штука: хотя со времени переименования, допустим, улицы Коммунистической в проспект Аблай хана прошло больше без малого 20 лет, до сих пор живут бок о бок два названия — старое и новое. И так со многими другими улицами: Комсомольская — Толе би, Калинина — Кабанбай батыра, Дзержинского — Наурызбай батыра, Кирова — Наурызбай батыра, Правды — Алтынсарина и т. д. В каждой паре оба имени, даже среди молодежи, равноупотребимы в обиходе, причем частотность использования старого названия иногда выше.
Что это — инерция человеческой памяти?
— Каждое название сливается с тем, что оно определяет. И становится его частью. Причем частью не первоначального значения этого слова, смысловое и идеологическое наполнение которого со временем выхолащивается, выветривается, а его звукового образа. Тот, кто продолжает говорить «улица Калинина» или «улица Кирова», делает так не из пиетета к вождям коммунистической партии, а потому, что вот это сочетание звуков соотносится с образом именно этой улицы, именно этих домов и аллей. С ощущением пребывания в конкретной точке пространства. Точно так же в советское время слово «Ленинград» не обязательно тут же вызывало образ Владимира Ильича, но относилось к городу. То есть конкретная комбинация звуков и букв, независимо от того, откуда она пришла, сливается с обозначением предмета. А вот название улица Кабанбай батыра еще не успело слиться с данным куском пространства.
Это один фактор употребления старых имен — связанность названия с пространством, а не с мотивом, по каким оно было дано.
Другой момент, идущий еще из древних времен, — магическое восприятие названий. Это уже более тонкие сферы. Когда мы даем какому-то месту имя, мы этим именем вызываем образ. Молодые алмаатинцы могут не знать ни Кирова, ни Кабанбай батыра, но, тем не менее, они воспринимают названия от кого-то. Значимые для нас люди передают нам не столько исполненное конкретного — например, исторического — смысла название, сколько просто слово языка, обозначающее то или иное место.
— В центре Москвы тоже все переименовано, еще при Ельцине. Люди привыкли к «новым»-старорежимным названиям? Все-таки при СССР выросло, считай, три поколения…
— Ты знаешь, привыкли.
— Это генетическая память проснулась?
— Вероятно. Во времена улицы Горького многие знали, что это бывшая Тверская. Сейчас только те, кто жил в СССР, знают, что Тверская — это бывшая Горького. А молодые уже выросли вместе с Тверской. Что доказывает, очевидно, особую жизнь слова применительно к пространству: все-таки изначально это Тверская, которая некоторое время носила псевдоним Горького.
— Но если взять ту же алма-атинскую улицу Коммунистическая, название которой до сих пор наполовину живо, то еще раньше она называлась проспект Сталина, а до того — Старокладбищенская. И вот первые два имени умерли окончательно. Значит, для забвения просто нужен срок?
— Здесь самый интересный процесс — переход имени собственного в нарицательное. Если название успело проделать путь к нарицательности, оно утеряло, как мы уже говорили, ссылку на конкретного персонажа или событие, на семантику имени собственного, дистанцировалось от него. Вот я родился в городе, который назывался Сталиногорск, теперь Новомосковск. Тем не менее, люди старшего поколения, вовсе не из симпатии к Джугашвили, спустя 10–15 лет после переименования продолжали чередовать в речи новое и старое названия.
— А ты можешь привести еще примеры глобальных акций по переименованию?
— Помимо всей Восточной Европы, где они происходили после бархатных революций, активно, несколькими волнами подобные процессы шли во Франции, где был ряд радикальных переворотов — от Великой французской революции 1789 года до Парижской коммуны 1870-го. Там точно так же переименовывали всё и вся, вплоть до месяцев года: брюмер, флореаль, фрюктидор и т. п.
— И этот опыт революционеров с успехом применил Туркменбаши.
— Наполеоновские названия сменяли якобинские, а бурбонские — наполеоновские, Наполеон III опять дал серию переименований, затем снова республиканские имена.
— Но не полная же зачистка была.
— Нет, Париж не переименовывали. А в России первая волна началась с Петра, который был чрезвычайно привержен германизации, причем это касалось не только географических названий (многочисленные бурги и штадты), но и, скажем, придворных званий: граф, барон, гофшталмейстер и т. д. До 1917 года не было таких глобальных перемен, хотя в начале первой мировой войны Санкт-Петербург стал Петроградом. Что до других стран, то везде что-то происходило. Даже в Африке: Леопольдвилль стал Киншаса, Конго — Заиром, потом снова Конго. Из последних примеров: Уго Чавес переименовал свою страну в Боливарианскую Республику Венесуэла, подчеркнув преемственность идей Симона Боливара. И это при том, что в честь него уже названо государство Боливия, и место вроде бы занято.
Другой забавный пример — необъяснимая тяжба между Грецией и Македонией. Первая не разрешает второй называться Македонией. И страна вынуждена официально, в ООН, именоваться — Бывшая Югославская Республика. Можешь себе представить: название государства начинается со слова бывшая!
— А в чем суть конфликта?
— В Греции есть провинция Македония, и греки считают: если еще и другая страна станет называться Македония, то это с ее стороны будет некой формой претензии на «македонство» вообще.
— Разве есть в международном праве такое понятие, как копирайт на какое-то топонимическое название?
— Оказывается, есть. И Греция грозит, что, если встанет вопрос о приеме Македонии в Евросоюз, она воспользуется правом вето и заблокирует вступление соседней страны, если та не откажется от своего названия. Греция до сих пор игнорирует любые международные форумы, если сказано, что в них участвует Македония, а не Former Yugoslav Republic. Нормально? Детский сад!
— Они что, Александра Македонского поделить не могут?
— Да. Греция считает себя его преемницей.
— И каковы пути решения конфликта?
— Их нет. Потому что Македония без ущерба для национального достоинства не может похерить название своего народа и называться как-то по-другому. А Греция упёрлась — и всё тут!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
В 2008 году эта тема неожиданно получила новый импульс. В Петропавловске, который обрёл своё название от крепости Святого Петра, заложенной ещё в 1752 году для защиты от набегов джунгар, активно циркулируют слухи о якобы скором его переименовании его в Кызылжар (в дословном переводе с казахского: Красноярск). Жители начали сбор подписей под обращением к главе государства с просьбой оставить имя города в покое.
Но — удивительная штука: хотя со времени переименования, допустим, улицы Коммунистической в проспект Аблай хана прошло больше без малого 20 лет, до сих пор живут бок о бок два названия — старое и новое. И так со многими другими улицами: Комсомольская — Толе би, Калинина — Кабанбай батыра, Дзержинского — Наурызбай батыра, Кирова — Наурызбай батыра, Правды — Алтынсарина и т. д. В каждой паре оба имени, даже среди молодежи, равноупотребимы в обиходе, причем частотность использования старого названия иногда выше.
Что это — инерция человеческой памяти?
— Каждое название сливается с тем, что оно определяет. И становится его частью. Причем частью не первоначального значения этого слова, смысловое и идеологическое наполнение которого со временем выхолащивается, выветривается, а его звукового образа. Тот, кто продолжает говорить «улица Калинина» или «улица Кирова», делает так не из пиетета к вождям коммунистической партии, а потому, что вот это сочетание звуков соотносится с образом именно этой улицы, именно этих домов и аллей. С ощущением пребывания в конкретной точке пространства. Точно так же в советское время слово «Ленинград» не обязательно тут же вызывало образ Владимира Ильича, но относилось к городу. То есть конкретная комбинация звуков и букв, независимо от того, откуда она пришла, сливается с обозначением предмета. А вот название улица Кабанбай батыра еще не успело слиться с данным куском пространства.
Это один фактор употребления старых имен — связанность названия с пространством, а не с мотивом, по каким оно было дано.
Другой момент, идущий еще из древних времен, — магическое восприятие названий. Это уже более тонкие сферы. Когда мы даем какому-то месту имя, мы этим именем вызываем образ. Молодые алмаатинцы могут не знать ни Кирова, ни Кабанбай батыра, но, тем не менее, они воспринимают названия от кого-то. Значимые для нас люди передают нам не столько исполненное конкретного — например, исторического — смысла название, сколько просто слово языка, обозначающее то или иное место.
— В центре Москвы тоже все переименовано, еще при Ельцине. Люди привыкли к «новым»-старорежимным названиям? Все-таки при СССР выросло, считай, три поколения…
— Ты знаешь, привыкли.
— Это генетическая память проснулась?
— Вероятно. Во времена улицы Горького многие знали, что это бывшая Тверская. Сейчас только те, кто жил в СССР, знают, что Тверская — это бывшая Горького. А молодые уже выросли вместе с Тверской. Что доказывает, очевидно, особую жизнь слова применительно к пространству: все-таки изначально это Тверская, которая некоторое время носила псевдоним Горького.
— Но если взять ту же алма-атинскую улицу Коммунистическая, название которой до сих пор наполовину живо, то еще раньше она называлась проспект Сталина, а до того — Старокладбищенская. И вот первые два имени умерли окончательно. Значит, для забвения просто нужен срок?
— Здесь самый интересный процесс — переход имени собственного в нарицательное. Если название успело проделать путь к нарицательности, оно утеряло, как мы уже говорили, ссылку на конкретного персонажа или событие, на семантику имени собственного, дистанцировалось от него. Вот я родился в городе, который назывался Сталиногорск, теперь Новомосковск. Тем не менее, люди старшего поколения, вовсе не из симпатии к Джугашвили, спустя 10–15 лет после переименования продолжали чередовать в речи новое и старое названия.
— А ты можешь привести еще примеры глобальных акций по переименованию?
— Помимо всей Восточной Европы, где они происходили после бархатных революций, активно, несколькими волнами подобные процессы шли во Франции, где был ряд радикальных переворотов — от Великой французской революции 1789 года до Парижской коммуны 1870-го. Там точно так же переименовывали всё и вся, вплоть до месяцев года: брюмер, флореаль, фрюктидор и т. п.
— И этот опыт революционеров с успехом применил Туркменбаши.
— Наполеоновские названия сменяли якобинские, а бурбонские — наполеоновские, Наполеон III опять дал серию переименований, затем снова республиканские имена.
— Но не полная же зачистка была.
— Нет, Париж не переименовывали. А в России первая волна началась с Петра, который был чрезвычайно привержен германизации, причем это касалось не только географических названий (многочисленные бурги и штадты), но и, скажем, придворных званий: граф, барон, гофшталмейстер и т. д. До 1917 года не было таких глобальных перемен, хотя в начале первой мировой войны Санкт-Петербург стал Петроградом. Что до других стран, то везде что-то происходило. Даже в Африке: Леопольдвилль стал Киншаса, Конго — Заиром, потом снова Конго. Из последних примеров: Уго Чавес переименовал свою страну в Боливарианскую Республику Венесуэла, подчеркнув преемственность идей Симона Боливара. И это при том, что в честь него уже названо государство Боливия, и место вроде бы занято.
Другой забавный пример — необъяснимая тяжба между Грецией и Македонией. Первая не разрешает второй называться Македонией. И страна вынуждена официально, в ООН, именоваться — Бывшая Югославская Республика. Можешь себе представить: название государства начинается со слова бывшая!
— А в чем суть конфликта?
— В Греции есть провинция Македония, и греки считают: если еще и другая страна станет называться Македония, то это с ее стороны будет некой формой претензии на «македонство» вообще.
— Разве есть в международном праве такое понятие, как копирайт на какое-то топонимическое название?
— Оказывается, есть. И Греция грозит, что, если встанет вопрос о приеме Македонии в Евросоюз, она воспользуется правом вето и заблокирует вступление соседней страны, если та не откажется от своего названия. Греция до сих пор игнорирует любые международные форумы, если сказано, что в них участвует Македония, а не Former Yugoslav Republic. Нормально? Детский сад!
— Они что, Александра Македонского поделить не могут?
— Да. Греция считает себя его преемницей.
— И каковы пути решения конфликта?
— Их нет. Потому что Македония без ущерба для национального достоинства не может похерить название своего народа и называться как-то по-другому. А Греция упёрлась — и всё тут!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42