«Ай, – голосит мама. – Павлик, сыночек, посмотри, что тут творится!» Он заглядывает под кровать, на которой спит вдвоем с матерью, и передергивается от отвращения. Серые комочки, которые с первого взгляда показались ему свалявшейся пылью, превращаются в копошащийся мышиный выводок. Зверьки абсолютно не реагируют на присутствие людей. Там же в полумраке притаилось целое семейство лягушек – зеленых, коричневых, оранжевых, совсем крошечных, скачущих кузнечиками, и здоровенных, едва-едва волочащих животы по полу.
Приходится срочно вооружаться шваброй, чтобы разогнать это отвратительное скопище земноводных. Но, когда он, стоя на четвереньках, принимается орудовать длинной палкой под кроватью, его берет оторопь. Половина лягушек попряталась по углам, а те, что остались, до предела разинули пасти, усеянные иглами острых зубов. На угрожающие движения швабры они отвечают дружным сычанием: «с-сс». А самая крупная, почему-то волосатая и наверняка ядовитая, уже выбралась на открытое пространство и подбирается все ближе, норовя цапнуть за беззащитную ногу. Это даже не лягушка, а исполинская жаба размером с собаку. Зубы у нее, как рыбьи кости, такие же тонкие, длинные и изогнутые. Отхватит пол-ступни, и поминай как звали. Жабья пасть распахнулась до предела – жаркая, зловонная, жадная. Желтые зубы хищно ощетинились. Неужели все кончено?
– Н-н-н-нет!..
Пронзенный отвращением, болью и ужасом, Павел Игнатьевич Конягин проснулся, после чего, не веря своему счастливому спасению, еще некоторое время лежал неподвижно. Сердце, которое вначале было готово выскочить из груди, постепенно переходило на будничный, размеренный ритм. Солнце уже поднялось над горизонтом, в зашторенной спальне было довольно светло, так что пережитый во сне кошмар мало-помалу отделялся от яви. Никаких мышей, лягушек и тем более мохнатых жаб вокруг не наблюдалось. За окном затарахтела и вновь умолкла газонокосилка – спохватившийся садовник решил не испытывать судьбу, нарушая покой хозяина. Лишь неугомонные пичуги щебетали, да где-то вдали надрывался молочник.
Почти успокоившийся Конягин вдел ноги в тапки и вышел из спальни на балкон второго этажа, где трижды прошептал скороговоркой:
– Куда ночь, туда и сон…
Смутная тревога осела где-то внутри. Умиротворенно щурясь, Конягин принялся обозревать свои владения, занимающие двадцать четыре сотки южной окраины Ростова-на-Дону. В цветастых трусах гулял ветерок, над головой голубели небеса, перед глазами плясала солнечная рябь, позолотившая кроны яблонь и груш. Рай, сущий рай. Жаль, Ларочка не захотела перебираться к деду. Сгубила ее столица, заманила, засосала, как трясина. Одна фотография в рамочке на память о любимой внученьке осталась. Вошедший в комнату Конягин взял ее в руки, поднес к глазам. Ларочка на снимке еще совсем малютка, в коротеньком платьице с бабочками, в беленьких гольфиках.
– Ох и подвела же ты деда, милая, – прогудел Конягин. – Будь ты жива, я б тебе…
Осторожно поставив фотографию на место, он посетил туалет, потом ванную комнату, потом опять возвратился в спальню, гадая, ехать ли в штаб прямо сейчас или погодить маленько, дождавшись сперва звонка от верных людей. Сегодня утром проблема с похищенным компьютером должна благополучно разрешиться. Отставной капитан Хват выполнил поручение и даже вызвал вертолет, на котором намеревался улететь из чеченского пекла.
«Дудки! – мстительно подумал Конягин. – Зачем ты тут нужен, чересчур независимый, чересчур строптивый капитан? Оставайся там, где находишься. О тебе позаботятся… Уже позаботились», – поправился Конягин, бросив взгляд на часы.
Девятый час. Это означало, что Хват вот уже как семьдесят четыре минуты мертв вместе с хакершей, которую чеченцы засадили за компьютер. Вот-вот об этом доложит по телефону майор Жгутов, наверняка мечтающий не только о подполковничьих, но и о генеральских звездах…
Он думает, носить их почетно и приятно. Самоуверенный болван! Кому-кому, а Конягину хорошо известно, что такое карабкаться на вершину военной иерархии и какие усилия требуются, чтобы там удержаться. Всю жизнь он только тем и занимался, что сталкивал вниз других, не позволяя обойти себя. Полагался лишь на собственные силы, не доверяя никому. Был одним в поле воином. А во время передышек хлестал водку, тоже, как правило, в одиночку. Жаль, что недолго осталось удерживать завоеванную вершину. Годы. Ох-хо-хо, как же их много, прожитых лет… и все псу под хвост.
Конягин тяжело сел за письменный стол, на котором дожидался важного звонка мобильный телефон. Голова у него после вчерашнего не то что трещала, но побаливала, напоминая о себе при каждом резком движении. Еще одна примета старости.
В молодости если уж сон, то без задних ног. А коли бессонница одолеет, то можно ночь с пользой за картишками с нужными людьми провести или пухленькую чертовку запустить под одеяло, такую, с которой не соскучишься. А теперь? Злишься, ворочаешься с боку на бок, пытаешься хотя бы помечтать, а мечтать-то, оказывается, не о чем. И тогда начинаешь принимать сорокаградусное снотворное ереванского разлива. Браться за бутылку в последнее время приходится почти каждую ночь. Неудивительно, что потом зубастые лягушки снятся, а голова наутро тяжелая.
Конягин прищурился на сияющее за окном солнце. Рабочий день почти в разгаре, а он сидит, как сыч, и ничего ему делать не хочется, все ему опротивело. Нет, кое-какие радости жизни еще остались, возразил себе Конягин, привычно поворачиваясь к бару в виде огромного глобуса. Армянского коньяка там не осталось, но на нем белый свет клином не сошелся, верно? А если и сошелся, то пора его выбивать… другим клином.
Откинув полусферу глобуса, Конягин заглянул в бар и вздрогнул, словно прикоснулся к оголенному электрическому проводу.
На дне, спрятавшись среди бутылок, сидела буро-зеленая жаба с раздувающимися боками. Лапы подобраны под брюхо, глаза блаженно зажмурены, пупырчатая кожа лоснится. Вот-вот разинет пасть и покажет свои острые зубы. Напружинится, прыгнет.
Бежать? Орать благим матом? Звать на помощь?
Все, на что оказался способен Конягин, так это с вывертом ущипнуть себя сначала за левую ляжку, потом за правую. Это было правильное решение. Во-первых, отвратительное видение тут же исчезло. Во-вторых, на шум не прибежала всполошившаяся челядь, так что не пришлось никому объяснять, что это за жаба такая, которую видит только хозяин дома.
Та самая. Белая горячка, которая на самом деле имеет у военного люда устойчивый цвет хаки. Марширующие чертики, похожие на оловянных солдатиков, всякая нечисть с противогазными харями, теперь вот – земноводное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85