— Как…
Я хотел спросить «Как долетели?», но осекся. Человек, сидящий в кресле напротив входной двери, был кем угодно, только не напарничком Юлием. И ствол пистолета с глушителем, направленный мне прямо в голову, означал всякое отсутствие добрых намерений со стороны пришельца.
— Не ожидал меня? — с усмешкой поинтересовался гость. — А я вот тебя, как видишь, ожидал.
Ретроспектива 7
2 марта 1953 года, Подмосковье
Румяная упитанная девочка лет десяти кормила из соски козленка. Козленок был маленький и щуплый. Он покорно тянул молоко, воображая, очевидно, что существо в голубеньком ситцевом платье и ярко-красном пионерском галстуке — и есть его козлиная мама. Кормление проходило на лесной опушке на фоне елок. Где-то за елками всходило солнце.
— Хорошая картина, — одобрительно сказал Маленков. — И тема важная, и нарисовано неплохо. Смотрите, на елках прямо все иголочки видны. Это за один день не нарисуешь, и за два тоже. Не меньше недели потребуется. Я-то знаю, у меня у самого свояк художник.
Каганович, набычившись уставился на картинку. Он был сильно близорук, но даже под пыткой не согласился бы носить очки. Еврей, да еще и в очках — это был бы явный перебор. Надо было выбирать одно из двух, и Каганович предпочел оставить себе то, что он так и так не смог бы изменить.
— Да-а, — глубокомысленно протянул он наконец, мучительно щурясь, однако из принципа не желая подходить совсем близко. — С точки зрения идейности все в порядке. И Мамлакат как живая…
Маленков снисходительно улыбнулся:
— Сам ты Мамлакат, Лазарь! Здесь девочка беленькая, а та была темненькая, узбечка. И лес какой вокруг, посмотри. Типичная средняя полоса России. Воронеж или там Курск.
Каганович еще больше сощурился, впиваясь глазами в картинку.
— А кто же это, если не Мамлакат? — с подозрением спросил он у Маленкова. — Что-то ты крутишь, Георгий. Я ведь не дурак какой. Сам все прекрасно вижу, и девчонку, и козла. А если ты такой гра-а-мот-ный, скажи, как зовут.
— Кого зовут, козла? — хмыкнул Маленков.
— Не козла, а девку! — раздраженно ответил Каганович. — Шутник хренов.
— Откуда я знаю, как ее зовут? — пожал плечами Маленков. — Какая-нибудь Катя Иванова из колхоза «Заветы Ильича».
— А не знаешь, так и молчи, — отрубил Каганович. — Если каждый меня будет учить…
— Кто здесь говорит о козлах и девках? — вмешался в разговор Хрущев, подходя к спорщикам. — Опять ты, Лазарь?
— Он, он, кто же еще? — моментально произнес Маленков, коварно улыбаясь. — Ему, Никита, вот эта девчонка очень приглянулась. Седина в бороду, а бес в ребро. Хочу, говорит, себе такую — и баста!
От такой неожиданной подлости Каганович опешил и даже не нашелся, что сказать. Тем временем Хрущев с любопытством стал разглядывать картинку.
— Мелковата девчонка, — разочарованно проговорил он. — Совсем еще пацанка. Не понимаю я тебя, Лазарь, честное слово.
— Вот и я не понимаю, — с фальшивой грустью поддакнул Маленков. — Ладно бы взрослая баба была, а то — малявка, школьница. Я раньше не замечал за нашим Лазарем…
Каганович мрачно сплюнул на пол и сосредоточенно растер плевок подошвой сапога по желтому вощеному паркету.
— Ты его больше слушай, Никита, — с обидой буркнул он. — Что ты, Георгия не знаешь? Он вечно все перевернет да переиначит. Я ему сказал только насчет всей картины, что в смысле идейности все правильно.
Хрущев оглядел еще раз пионерку, козленка и елки.
— По поводу идейности спорить не буду, Лазарь, — заметил он. — Но вообще-то картина так себе. Этот дохлый козлик все равно не жилец, и выкармливать его — только зря время тратить. У нас на Украине таких сразу отправляли на убой. А на развод оставляли только самых крепких. Потому и животноводство у нас было на уровне.
— Погоди, Никита, — сказал Маленков. — Давай разберемся. Что, если здесь нарисован не колхозный козленок, а личный? Может ведь такое быть?
— Может, — подумав, кивнул Хрущев. — Но тогда в смысле идейности выходит непорядок. Получается, что пионерка вместо того, чтобы ухаживать за колхозной скотиной, откармливает своего индивидуального козла. Подкулачница, выходит…
— М-да, оплошал ты, Лазарь Моисеевич, — сурово подытожил Маленков. — Неправильно тут с идейностью, оказывается. Откуда картинка вырезана, из «Огонька»? Надо разобраться с Сурковым насчет линии журнала. Поощрять кулаков — это, товарищи, никуда не годится…
— Что ты мелешь, Георгий? — злобно перебил его Каганович. — Из-за какого-то козла хочешь малолетку в Сибирь законопатить? Может, это вообще постороннее животное, художник, может, его просто для красоты изобразил рядом с Мамлакат?
— Не горячись, Лазарь, — успокойся… Не теряя времени, он стал отколупывать канцелярские кнопки, которые удерживали на стене глянцевую вырезку из «Огонька». Кнопки, однако, были вогнаны в дерево на совесть и никак не желали вылезать. Маленков уже вознамерился просто сорвать опасную картинку, наплевав на кнопки, но тут был вдруг остановлен подоспевшим Микояном.
— Ты что делаешь, Георгий? — возмутился он. — Зачем безобразие наводишь? Висела себе картина — и пусть висит.
— Вот и я к тому же! — обрадовался внезапной поддержке Каганович. — Пристали, понимаешь, к школьнице: чей козел да чей козел? А между прочим, картина не нами здесь повешена.
— Ладно, пусть остается, — не стал спорить Хрущев. — Я ведь не против. У нас на Украине были случаи, когда из таких задохликов вырастали такие бугаи. Чемпионы по молоку и мясу.
— А что это ты, Анастас, за художника заступаешься? — бдительно нахмурился вдруг Маленков. — Уж не земляк ли твой Налбандян эту штуку намалевал? То-то я смотрю, ты на нас орлом накинулся. Стыдно, товарищ Микоян. Стыдно, что проявляешь буржуазно-националистические настроения. Стало быть, своих защищаешь, так? Скажи спасибо, что Лаврентий нас не слышит. Он бы тебе показал…
Тем временем Анастас Иванович тщательно обследовал вырезку вблизи и затем, не торопясь, объявил:
— Нет, товарищи, это не Налбандян. Вон видите в самом низу маленькие буковки? Тут указана фамилия художника. Лауреат Сталинской премии Ефанов.
— Ага, — мстительно потирая руки, произнес повеселевший Каганович. — Ефанов — это не твой ли своячок, товарищ Маленков? Вы вроде с ним на сестрах женаты или я ошибаюсь?
— Не ошибаетесь, Лазарь Моисеевич, — с удовольствием сообщил Микоян. — Он самый и есть.
— Странно получается, Георгий, — укоризненно проговорил Хрущев. — Твой родственник, значит, рисует сомнительные картины, а ты нам голову морочишь всякими козлами и налбандянами. Твое счастье, что Лаврентий запаздывает.
— Вот именно, — подтвердил Каганович. — Лаврентий бы так просто не отстал, ты его знаешь.
На несколько мгновений вся четверка примолкла:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Я хотел спросить «Как долетели?», но осекся. Человек, сидящий в кресле напротив входной двери, был кем угодно, только не напарничком Юлием. И ствол пистолета с глушителем, направленный мне прямо в голову, означал всякое отсутствие добрых намерений со стороны пришельца.
— Не ожидал меня? — с усмешкой поинтересовался гость. — А я вот тебя, как видишь, ожидал.
Ретроспектива 7
2 марта 1953 года, Подмосковье
Румяная упитанная девочка лет десяти кормила из соски козленка. Козленок был маленький и щуплый. Он покорно тянул молоко, воображая, очевидно, что существо в голубеньком ситцевом платье и ярко-красном пионерском галстуке — и есть его козлиная мама. Кормление проходило на лесной опушке на фоне елок. Где-то за елками всходило солнце.
— Хорошая картина, — одобрительно сказал Маленков. — И тема важная, и нарисовано неплохо. Смотрите, на елках прямо все иголочки видны. Это за один день не нарисуешь, и за два тоже. Не меньше недели потребуется. Я-то знаю, у меня у самого свояк художник.
Каганович, набычившись уставился на картинку. Он был сильно близорук, но даже под пыткой не согласился бы носить очки. Еврей, да еще и в очках — это был бы явный перебор. Надо было выбирать одно из двух, и Каганович предпочел оставить себе то, что он так и так не смог бы изменить.
— Да-а, — глубокомысленно протянул он наконец, мучительно щурясь, однако из принципа не желая подходить совсем близко. — С точки зрения идейности все в порядке. И Мамлакат как живая…
Маленков снисходительно улыбнулся:
— Сам ты Мамлакат, Лазарь! Здесь девочка беленькая, а та была темненькая, узбечка. И лес какой вокруг, посмотри. Типичная средняя полоса России. Воронеж или там Курск.
Каганович еще больше сощурился, впиваясь глазами в картинку.
— А кто же это, если не Мамлакат? — с подозрением спросил он у Маленкова. — Что-то ты крутишь, Георгий. Я ведь не дурак какой. Сам все прекрасно вижу, и девчонку, и козла. А если ты такой гра-а-мот-ный, скажи, как зовут.
— Кого зовут, козла? — хмыкнул Маленков.
— Не козла, а девку! — раздраженно ответил Каганович. — Шутник хренов.
— Откуда я знаю, как ее зовут? — пожал плечами Маленков. — Какая-нибудь Катя Иванова из колхоза «Заветы Ильича».
— А не знаешь, так и молчи, — отрубил Каганович. — Если каждый меня будет учить…
— Кто здесь говорит о козлах и девках? — вмешался в разговор Хрущев, подходя к спорщикам. — Опять ты, Лазарь?
— Он, он, кто же еще? — моментально произнес Маленков, коварно улыбаясь. — Ему, Никита, вот эта девчонка очень приглянулась. Седина в бороду, а бес в ребро. Хочу, говорит, себе такую — и баста!
От такой неожиданной подлости Каганович опешил и даже не нашелся, что сказать. Тем временем Хрущев с любопытством стал разглядывать картинку.
— Мелковата девчонка, — разочарованно проговорил он. — Совсем еще пацанка. Не понимаю я тебя, Лазарь, честное слово.
— Вот и я не понимаю, — с фальшивой грустью поддакнул Маленков. — Ладно бы взрослая баба была, а то — малявка, школьница. Я раньше не замечал за нашим Лазарем…
Каганович мрачно сплюнул на пол и сосредоточенно растер плевок подошвой сапога по желтому вощеному паркету.
— Ты его больше слушай, Никита, — с обидой буркнул он. — Что ты, Георгия не знаешь? Он вечно все перевернет да переиначит. Я ему сказал только насчет всей картины, что в смысле идейности все правильно.
Хрущев оглядел еще раз пионерку, козленка и елки.
— По поводу идейности спорить не буду, Лазарь, — заметил он. — Но вообще-то картина так себе. Этот дохлый козлик все равно не жилец, и выкармливать его — только зря время тратить. У нас на Украине таких сразу отправляли на убой. А на развод оставляли только самых крепких. Потому и животноводство у нас было на уровне.
— Погоди, Никита, — сказал Маленков. — Давай разберемся. Что, если здесь нарисован не колхозный козленок, а личный? Может ведь такое быть?
— Может, — подумав, кивнул Хрущев. — Но тогда в смысле идейности выходит непорядок. Получается, что пионерка вместо того, чтобы ухаживать за колхозной скотиной, откармливает своего индивидуального козла. Подкулачница, выходит…
— М-да, оплошал ты, Лазарь Моисеевич, — сурово подытожил Маленков. — Неправильно тут с идейностью, оказывается. Откуда картинка вырезана, из «Огонька»? Надо разобраться с Сурковым насчет линии журнала. Поощрять кулаков — это, товарищи, никуда не годится…
— Что ты мелешь, Георгий? — злобно перебил его Каганович. — Из-за какого-то козла хочешь малолетку в Сибирь законопатить? Может, это вообще постороннее животное, художник, может, его просто для красоты изобразил рядом с Мамлакат?
— Не горячись, Лазарь, — успокойся… Не теряя времени, он стал отколупывать канцелярские кнопки, которые удерживали на стене глянцевую вырезку из «Огонька». Кнопки, однако, были вогнаны в дерево на совесть и никак не желали вылезать. Маленков уже вознамерился просто сорвать опасную картинку, наплевав на кнопки, но тут был вдруг остановлен подоспевшим Микояном.
— Ты что делаешь, Георгий? — возмутился он. — Зачем безобразие наводишь? Висела себе картина — и пусть висит.
— Вот и я к тому же! — обрадовался внезапной поддержке Каганович. — Пристали, понимаешь, к школьнице: чей козел да чей козел? А между прочим, картина не нами здесь повешена.
— Ладно, пусть остается, — не стал спорить Хрущев. — Я ведь не против. У нас на Украине были случаи, когда из таких задохликов вырастали такие бугаи. Чемпионы по молоку и мясу.
— А что это ты, Анастас, за художника заступаешься? — бдительно нахмурился вдруг Маленков. — Уж не земляк ли твой Налбандян эту штуку намалевал? То-то я смотрю, ты на нас орлом накинулся. Стыдно, товарищ Микоян. Стыдно, что проявляешь буржуазно-националистические настроения. Стало быть, своих защищаешь, так? Скажи спасибо, что Лаврентий нас не слышит. Он бы тебе показал…
Тем временем Анастас Иванович тщательно обследовал вырезку вблизи и затем, не торопясь, объявил:
— Нет, товарищи, это не Налбандян. Вон видите в самом низу маленькие буковки? Тут указана фамилия художника. Лауреат Сталинской премии Ефанов.
— Ага, — мстительно потирая руки, произнес повеселевший Каганович. — Ефанов — это не твой ли своячок, товарищ Маленков? Вы вроде с ним на сестрах женаты или я ошибаюсь?
— Не ошибаетесь, Лазарь Моисеевич, — с удовольствием сообщил Микоян. — Он самый и есть.
— Странно получается, Георгий, — укоризненно проговорил Хрущев. — Твой родственник, значит, рисует сомнительные картины, а ты нам голову морочишь всякими козлами и налбандянами. Твое счастье, что Лаврентий запаздывает.
— Вот именно, — подтвердил Каганович. — Лаврентий бы так просто не отстал, ты его знаешь.
На несколько мгновений вся четверка примолкла:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103