д., плюс к этому, по-моему, неожиданно даже для милиции оказались пойманы несколько преступников, находившихся во всесоюзном розыске. Главное, что эти рейды были не показушными, совершались не ради кампанейщины, а проходили постоянно. Мы меняли их регулярность, ритм, чтобы те, кто боялся встречи с милицией, не мог приспособиться к этим «чисткам» города.
Я уже говорил, Москва задыхалась от перегруженности. Мне захотелось убедиться воочию, а не только по статотчетности, что ситуация с транспортом сложилась крайне напряжённая. Ставил себе задачу не просто проехать в метро, автобусе, пусть даже в час пик, а захотел, так сказать, на своих боках прочувствовать, как москвичи добираются до места работы.
Например, я знал, что многие рабочие завода имени Хруничева живут в Строгино, новом микрорайоне столицы. Приехал в шесть утра в Строгино, вместе с заспанными рабочими сел на автобус, дальше — пересадка на метро. По дороге усталые, напряжённые, заведённые люди много чего говорили мне о нас, начальниках, разваливших страну… Потом ещё пересадка на автобус, и в 7 часов 15 минут, то есть точно к началу рабочего дня, я у ворот этого предприятия. Это только один эпизод, таких поездок было несколько.
Реакция Политбюро на эти мои путешествия в общественном транспорте была своеобразная. Явно, вслух, неодобрения никто не выражал, но отголоски раздражения до меня докатывались. Потом, когда настала пора критики в мой адрес, все, что накопилось, было выплеснуто. Поездки в метро и автобусах были названы завоеванием дешёвого авторитета.
Глупо. Главное для меня было — самому разобраться, что на самом деле происходит с транспортом, что необходимо предпринять, чтобы чуть-чуть снять нагрузку с людей в часы пик. После этих поездок мы кое-что решили, например сделали гибкий график начала работы московских предприятий, пустили новые маршруты, разработали некоторые другие меры.
Кстати, о популярности. Почему-то никто кроме меня не захотел её завоёвывать. Раз это так легко, съездил в транспорте и завоевал! Что-то желания не возникало даже у тех, кто уже давно забыл, что такое популярность. Нет, просто в«3ИЛах» ездить, действительно, гораздо удобнее. Никто на ноги не наступает, в спину не толкает, в бок не пихает.
Едешь себе быстро и без остановок, всюду горит зелёный свет, постовые честь отдают, — конечно, приятно…
В общем, для меня была неожиданной такая бурная реакция на мои поездки в московском транспорте. В Свердловске это было совершенно обычным, нормальным явлением, люди как-то и не сильно обращали внимание на то, что первый секретарь обкома едет в трамвае. Едет, значит, так надо. А здесь, в Москве, это почему-то становилось событием, вызывающим многочисленные пересуды.
За время моей работы было выработано несколько принципиальных решений по Москве. Например, было принято постановление Политбюро о концепции развития столицы. В нем содержалось очень важное решение о прекращении набора рабочих по лимиту. Лимит просто терзал Москву. Руководители предприятий, имеющие возможность набирать таким образом рабочих, использовали их на самых неквалифицированных работах. Порочная практика лимита тормозила модернизацию предприятий, потому что гораздо легче набрать бесконечное число иногородних, чем усовершенствовать производство.
Лимитчики, по сути своей, оказались рабами развитого социализма конца XX века, не имеющими практически никаких прав. Они были привязаны намертво к предприятию временной московской пропиской, общежитием и заветной мечтой о прописке постоянной. С ними можно было вытворять все, что угодно, нарушая закон, КЗОТы, — они не пожалуются, никуда не напишут. Чуть что — лишаем временной прописки, и катись на все четыре стороны. А своё унижение, несправедливость многие заливали водкой. Там, где располагались общежития «лимитчиков», криминогенная обстановка была одной из самых напряжённых. Кстати, уже через несколько месяцев после моего ухода прописка по лимит}' для некоторых организаций была опять возрождена.
Другое важное решение, принятое нами в тот период, относилось к определению предприятий, которые надо было убирать из Москвы, — это касалось заводов, фабрик, загрязняющих город, выпускающих продукцию, вывозимую из столицы. Наметили планы по улучшению структуры центра, надо было выселить многочисленные конторы и отдать центр под магазины, театры, музеи, закусочные, рестораны и т.д.
Крупные акции были проведены по МГИМО, Министерству внешней торговли, Министерству иностранных дел. Когда принесли материалы комиссии по проверке состояния дел в этих уважаемых заведениях, было от чего ужаснуться: родственные связи, какие-то махинации и прочее, прочее.
Ситуация с этими ведомствами удивительная. Она очень точно отражала всю суть пропитавшей общество двойной морали и откровенного лицемерия. С больших и малых трибун, из всех пропагандистских орудий грохотала истерия по поводу загнивания капитализма, страшных болезней западного общества, ужаса «ихнего» образа жизни и т.д. и т.п. А в это же время папы — номенклатурные начальники делали все возможное и невозможное, чтобы запихнуть своих любимых чад в институты, готовящие дипломатов, специалистов для выезда за рубеж. Они готовы были говорить любую ложь, сочинять любую сказку про «развитой социализм», про доживающий последние дни, конвульсирующий Запад, лишь бы пустили их туда в командировку, хотя бы на месяц-год позагнивать. А там можно было на суточные купить магнитофоны, продавать их в комиссионках и выручать сумму с многочисленными нулями.
Пришлось наводить в этих, долгие годы закрытых для критики организациях капитальный порядок. С МИДом было легче: пришёл Шеварднадзе и сам быстро разобрался с псевдоспециалистами, заполнившими главное внешнеполитическое ведомство страны. В МГИМО и Министерстве внешней торговли дело с оздоровлением коллективов шло медленно, но и там процесс пошёл, сменили партийное руководство, административное. Потихоньку ситуация выправлялась.
Режим работы даже для меня, двужильного, был на самом пределе: с семи утра и до двенадцати, а то и до часу до двух ночи, и полностью рабочая суббота. В воскресенье обязательно или полдня по ярмаркам ездил, или выступления писал, доклады, отвечал на письма и прочее.
Когда слышу о том, что, мол, если руководитель работает по двенадцать часов в сутки, значит он плохой организатор, поскольку не может правильно составить режим работы; считаю все эти разговоры несерьёзными. Конечно, я мог бы, допустим, после бюро, которое закончилось в восемь вечера, поехать домой к семье, детям. И это считалось бы хорошей организацией труда. А если после работы еду в магазин посмотреть, что на прилавках, потом заеду на завод, поговорю с рабочими, своими глазами увижу, как организована вечерняя смена, и к 12 ночи вернусь домой — это плохая организация труда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Я уже говорил, Москва задыхалась от перегруженности. Мне захотелось убедиться воочию, а не только по статотчетности, что ситуация с транспортом сложилась крайне напряжённая. Ставил себе задачу не просто проехать в метро, автобусе, пусть даже в час пик, а захотел, так сказать, на своих боках прочувствовать, как москвичи добираются до места работы.
Например, я знал, что многие рабочие завода имени Хруничева живут в Строгино, новом микрорайоне столицы. Приехал в шесть утра в Строгино, вместе с заспанными рабочими сел на автобус, дальше — пересадка на метро. По дороге усталые, напряжённые, заведённые люди много чего говорили мне о нас, начальниках, разваливших страну… Потом ещё пересадка на автобус, и в 7 часов 15 минут, то есть точно к началу рабочего дня, я у ворот этого предприятия. Это только один эпизод, таких поездок было несколько.
Реакция Политбюро на эти мои путешествия в общественном транспорте была своеобразная. Явно, вслух, неодобрения никто не выражал, но отголоски раздражения до меня докатывались. Потом, когда настала пора критики в мой адрес, все, что накопилось, было выплеснуто. Поездки в метро и автобусах были названы завоеванием дешёвого авторитета.
Глупо. Главное для меня было — самому разобраться, что на самом деле происходит с транспортом, что необходимо предпринять, чтобы чуть-чуть снять нагрузку с людей в часы пик. После этих поездок мы кое-что решили, например сделали гибкий график начала работы московских предприятий, пустили новые маршруты, разработали некоторые другие меры.
Кстати, о популярности. Почему-то никто кроме меня не захотел её завоёвывать. Раз это так легко, съездил в транспорте и завоевал! Что-то желания не возникало даже у тех, кто уже давно забыл, что такое популярность. Нет, просто в«3ИЛах» ездить, действительно, гораздо удобнее. Никто на ноги не наступает, в спину не толкает, в бок не пихает.
Едешь себе быстро и без остановок, всюду горит зелёный свет, постовые честь отдают, — конечно, приятно…
В общем, для меня была неожиданной такая бурная реакция на мои поездки в московском транспорте. В Свердловске это было совершенно обычным, нормальным явлением, люди как-то и не сильно обращали внимание на то, что первый секретарь обкома едет в трамвае. Едет, значит, так надо. А здесь, в Москве, это почему-то становилось событием, вызывающим многочисленные пересуды.
За время моей работы было выработано несколько принципиальных решений по Москве. Например, было принято постановление Политбюро о концепции развития столицы. В нем содержалось очень важное решение о прекращении набора рабочих по лимиту. Лимит просто терзал Москву. Руководители предприятий, имеющие возможность набирать таким образом рабочих, использовали их на самых неквалифицированных работах. Порочная практика лимита тормозила модернизацию предприятий, потому что гораздо легче набрать бесконечное число иногородних, чем усовершенствовать производство.
Лимитчики, по сути своей, оказались рабами развитого социализма конца XX века, не имеющими практически никаких прав. Они были привязаны намертво к предприятию временной московской пропиской, общежитием и заветной мечтой о прописке постоянной. С ними можно было вытворять все, что угодно, нарушая закон, КЗОТы, — они не пожалуются, никуда не напишут. Чуть что — лишаем временной прописки, и катись на все четыре стороны. А своё унижение, несправедливость многие заливали водкой. Там, где располагались общежития «лимитчиков», криминогенная обстановка была одной из самых напряжённых. Кстати, уже через несколько месяцев после моего ухода прописка по лимит}' для некоторых организаций была опять возрождена.
Другое важное решение, принятое нами в тот период, относилось к определению предприятий, которые надо было убирать из Москвы, — это касалось заводов, фабрик, загрязняющих город, выпускающих продукцию, вывозимую из столицы. Наметили планы по улучшению структуры центра, надо было выселить многочисленные конторы и отдать центр под магазины, театры, музеи, закусочные, рестораны и т.д.
Крупные акции были проведены по МГИМО, Министерству внешней торговли, Министерству иностранных дел. Когда принесли материалы комиссии по проверке состояния дел в этих уважаемых заведениях, было от чего ужаснуться: родственные связи, какие-то махинации и прочее, прочее.
Ситуация с этими ведомствами удивительная. Она очень точно отражала всю суть пропитавшей общество двойной морали и откровенного лицемерия. С больших и малых трибун, из всех пропагандистских орудий грохотала истерия по поводу загнивания капитализма, страшных болезней западного общества, ужаса «ихнего» образа жизни и т.д. и т.п. А в это же время папы — номенклатурные начальники делали все возможное и невозможное, чтобы запихнуть своих любимых чад в институты, готовящие дипломатов, специалистов для выезда за рубеж. Они готовы были говорить любую ложь, сочинять любую сказку про «развитой социализм», про доживающий последние дни, конвульсирующий Запад, лишь бы пустили их туда в командировку, хотя бы на месяц-год позагнивать. А там можно было на суточные купить магнитофоны, продавать их в комиссионках и выручать сумму с многочисленными нулями.
Пришлось наводить в этих, долгие годы закрытых для критики организациях капитальный порядок. С МИДом было легче: пришёл Шеварднадзе и сам быстро разобрался с псевдоспециалистами, заполнившими главное внешнеполитическое ведомство страны. В МГИМО и Министерстве внешней торговли дело с оздоровлением коллективов шло медленно, но и там процесс пошёл, сменили партийное руководство, административное. Потихоньку ситуация выправлялась.
Режим работы даже для меня, двужильного, был на самом пределе: с семи утра и до двенадцати, а то и до часу до двух ночи, и полностью рабочая суббота. В воскресенье обязательно или полдня по ярмаркам ездил, или выступления писал, доклады, отвечал на письма и прочее.
Когда слышу о том, что, мол, если руководитель работает по двенадцать часов в сутки, значит он плохой организатор, поскольку не может правильно составить режим работы; считаю все эти разговоры несерьёзными. Конечно, я мог бы, допустим, после бюро, которое закончилось в восемь вечера, поехать домой к семье, детям. И это считалось бы хорошей организацией труда. А если после работы еду в магазин посмотреть, что на прилавках, потом заеду на завод, поговорю с рабочими, своими глазами увижу, как организована вечерняя смена, и к 12 ночи вернусь домой — это плохая организация труда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58